7 дней до самоубийства

      Жизнь била чередом, тихое спокойствие сменилось детскими криками. В 12 часов дня Хана разродилась и на свет появился мальчик, которого назвали Кайдо. Его глаза еще были черными и не обрели соответствующего оттенка, но всякий, кто смотрел в глаза ребёнку говорил, что у малыша есть легкий синий оттенок. Никто и не сомневался, что у него, маленького наследника Томиоки Хасаши, будет синий оттенок глаз.       Молодую маму поздравляли. Первый ребенок — и мальчик. Все ее незаметно сравнивали с Наной и говорили, какая она прекрасная хозяйка и жена. Никто и думать не думал, что со сменой брака Хасаши обретет истинную женщину.       Радость прошла для Гию с приходом патруля. С Шинобу не получилось охотиться, она задолго до пробуждения Гию уехала из города на время, но в письме тут же поздравила Хасаши с пополнением в семье и передала маленькое посланьице-поздравление любимому напарнику Гию-сану.       Солнце садилось вниз, и демоны вылезали из своих коморок, но, видимо, тут же заползали, ведь чуяли Гию, который битый час искал демонов, но так и никого не нашел и не убил. Время близилось к глубокой ночи, яркие ели стали блеклыми спутницами Гию, теперь они не давали некоего комфорта и удовольствия. Казалось, что они теперь скрывают в себе, подлые предательницы, тварей, которым следовало умереть сейчас же.       Томиока подошел к одним из елей, а потом отодвинул ветку, чтобы пройти дальше. Он решил сойти с тропинки. Демоны не люди, по тропам не шляются и не живут около них, особенно, когда чуят кого-то, кто их точно убьет. И теперь эта гончая следует за ними, а им положено бежать, бежать как можно скорее, прятаться до рассвета и тогда их только бросят на произвол судьбы до следующего заката.       Легкие поцелуи ветра на вкус и запах как море. И Томиока вовсе не против. Он прикрывает глаза и поворачивается навстречу ветру. Казалось, он живет и ветром, и водой. Неосознанно вспоминается Шинадзугава. Он раздражающий, но так хотелось коснуться его, сказать ему многое, объяснить все, чтобы он не смотрел с таким осуждением. Урокодаки-сан говорил, что это обычное дело. Пользователи Воды и Ветра всегда сталкиваются и не могут понять друг друга. Обычная практика, устоявшаяся с первых Хашира — Юсукэ Мизухара и Такеши Хаяте. Оба так ненавидели друг друга, что однажды чуть не выбили всю дурь друг из друга вусмерть. Но Гию был не Юсукэ, он хотел подружиться, он не чувствовал ненависти и не ощущал ничего, кроме желания дружить.       Дружить? Звучит по-детски, но по-другому и не скажешь.       Вообще, Урокодаки-сан много говорил о первом Хашире Воды. Рассказывал, что он был пиратом, что был кузнецом и даже выковал себе меч сам, а ржавый меч Туманного Хашира починил собственными руками. Томиока восхищался им, но пример не брал. Это Сабито самоотверженно говорил, что превзойдет любого Водного Столпа и будет сильнейшим мечником. Урокодаки сомневался, потому что тех, кто выжил, было…нисколько. Никогда. Ни за что. Никто. И нисколько. Саконджи был дерьмовым учителем, раз похоронил столько детей, даже стыдно было смотреть всем в глаза, отчего подал в отставку, но учить приходилось.       По неизведанным тропам он шагает навстречу чему-то. Он куда-то будто бы спешит, старается убить кого-то поскорее, но цели нет, все демоны в страхе запрятались или сбежали на край света. Лишь только ели ему спутницы. Такие высокие, широкие, покрытые толстым слоем хвои.       Парень уже более спокойным шагом идет по траве, которая склоняется под тяжестью его ног. Упавшие веточки хрустят и ломаются. Где-то мимо пробежала лисица, решившая не то, чтобы нападать, даже взглядом не пересекаться с человеком. Лишь невнятно тявкнула и огнем скрылась в пучине леса, скорее всего залезла к себе в норку, чтобы переждать такие походы Томиоки.       Сильный поток ветра заколыхал могучие деревья, и спелые шишки упали на землю, одна из них успела упасть на голову Томиоки и с глухим ударом отскочила вниз. Рука схватилась за больное место и потерла его в попытке уменьшить боль, что неумело, но получилось. Он взял одну из шишек и стал осматривать на наличие семян. Он не понаслышке знает, какие вкусные эти кедровые орешки. Да-да, кедровые, не только же елям здесь расти. Он знает их маленькую полуовальную форму. Они на вкус как все стандартные орехи, кроме грецких, у тех будто бы другой вкус. Сладенький, но не слишком приторный, мягкая плоть. Именно такие на вкус и ощупь кедровые орешки без своей «природной защиты».       Вдруг неожиданно кусты зашевелились, Томиока выронил из рук шишку и мгновенно вскочил с места, схватив катану. Демон… Грязный демон нашел в себе силы атаковать. Но вместо грязного демона там была Аика. Томиока подумывал прийти к ней сам и разъясниться, но она сама к нему пришла. Но к нему ли? Или это случайность?       Она стояла в синем кимоно с орнаментами тростника, удивленная и напуганная. Девушка прижала руки к груди, но Томиока положил меч и сел на место, вернувшись к маленькой трапезе. Какое-то чувство обиды всколыхнуло сознание, и он не намеревался теперь объясняться. Нет, не будет, не достойна этого она. Он не обязан.       — Гию-са-… — хотела начать разговор она, но ее грубо прервали.       — Томиока. Мы же теперь с тобой никто друг другу, верно? — и если раньше безэмоциональный голос Томиоки сквозил хоть какой-то теплотой, то сейчас в нем был лишь холод. И Аика об него обожглась.       — Томиока-сан… Простите, я… Я не хотела тогда так поступать. Это было глупо, я признаю. Но мне так жаль. Я не знаю, что на меня нашло. Я вспомнила наше детство, мне вдруг стало как-то страшно и я вновь решила вернуться к тому моменту. Простите, Томиока-сан, — стала то ли извиняться, то ли оправдываться Аика, но Томиока встал и пошел прочь, а она за ним. — Томиока-сан, простите, прошу вас. Скажите хоть что-нибудь, чтобы я знала: простили или нет меня?       Томиока шел молча, а сзади все унижалась и унижалась девушка. Он бы мог просто взять и уйти, он намного сильнее таких по крайней мере девушек, и он мог бы давно быть далеко, не слушать ее, но эти жалкие оправдания будто бы подпитывали его эго и он наслаждался этим, как и подобает человеку, любящему унижения других.       Что-то сокрытое эгоистичное за долгое время вспыхнуло в нем. И он вспомнил, как она все детство унижала его. Его по сути считали извращенцем, потому что он как бы настойчиво хотел подружиться, но это было со стороны странно и тогда его посчитали идиотом, но, несмотря на многочисленные отказы и тычки, он умудрился влюбиться в нее, за что его избили так сильно, что он на ноги не мог встать два дня. Настолько бывают жестокие дети. Даже где-то у Томиоки есть шрам, как напоминание о том дне. Дядя, конечно, заставил их родителей извиниться, но сейчас для эгоистично извращенного ума Томиоки не хватало только одного: унижений в виде извинений. Нет, они нисколько не считал унизительным извиниться перед человеком, но это должно быть сейчас унижением ее завистливому и гордому уму, а Томиоке — потехой.       И вот перед повзрослевшим тем мальчиком, что боялся многого, плакал много и вечно бегал и унижался за одной лишь девочкой, стоит она, гордая и самоуверенная, но уже медленно ломавшаяся под гнетом выпрашиваний прощения.       Аика вздрогнула, увидев это взгляд и сжала в руках часть оби.       — Ну же, давай, извиняйся. Я слушаю, — она добрые полчаса извинялась, чтобы заново извиниться? Серьёзно? Как только она открыла рот, ее тут же прервали. — А-а-а, нет, нет, не так. За все извиняйся. За каждый момент, когда ты настойчиво твердила, что не извинишься передо мной, ведь это будет последним, чтобы ты сделала, помнишь такие слова? «Я даже под страхом смерти не извинюсь». Чья это фраза?       — Томиока-сан, Вы чего? Мы же были детьми.       — Я был ребенком, а вы, ты и твой брат, ублюдками, что настроили себе, что я извращенец и сумасшедший, а потом пошли это все разносить и меня бить. Это маленькие детские обиды, за них же не тяжело извиниться, верно?       — Но, Томиока-сан…       — А-а-а. Я слова не давал пока. Придумывай пока, как ты будешь извиняться. Так о чем мы? А. О детских обидах. Я до сих пор вздрагиваю, вспоминая тот день, когда вы это сделали. И знаешь, что мне сказал Такеда, когда я узнал твою реакцию? Его кровожадность ко мне была несоизмерима, но он был честен. То есть если бы тебе было жалко, он бы заткнулся, но если бы тебе было, как в тот момент плевать, он бы все дословно рассказал. И он сделал. Ты радовалась, блять. Ты серьезно, блять, радовалась, когда я лежал в кровати и не чувствовал ног, когда меня накрывало за день жаром и когда я чувствовал, как отхожу к предкам. Ты…ты ебаная сука, Аика. Я думал, ты изменилась, а ты все та же высокомерная сука, что только за глаза смотрит, — Аика стыдливо опустила глаза на землю, но Томиока перехватил ее за подбородок и направил к своим жестоко горящим глазам. — О, нет-нет, смотри на меня, тупая ты сука. Смотри мне прямо в глаза, как ты делала тогда, когда смотрела на мои мучения. Давай, где твой высокомерный взгляд, Аика? Куда делся, а? — Аика зажмурила глаза и получила пару легких пощечин. — А-а-а, нет, нельзя, смотри мне в глаза, тупая ты сука, давай, давай… — Аика превозмогает свои силы и открывает глаза. — Вот так, вот так, хорошая девочка. А теперь давай поломаем тебя, давай? Ну же, открывая свой блядский рот и начинай извиняться за все. Вспоминай, как веселилась надо мной и извиняйся за свое веселье.       Аика всхлипывает и плачет. Томиока даже и пальцем не пошевелил, нет, он убрал руку, но как-то не сподвигся утешить ее. Эгоизм приправлялся удовольствием. Он был неописуемо счастлив внутри себя.       — Прости меня, прости, Томиока-сан. Я была ужасной эгоисткой. Мне не следовало вести себя как идиотка. Мне нужно было дать тебе шанс-…       — Шансы даю здесь я, тупая ты сука. И вообще, как такая как ты могла дать шанс человеку из среднего класса?       — Просто… прости. Я правда была ужасным ребенком, что не видел границ своему эгоизму, самолюбию, садизму. Я была ужасной. Самым ужасным ребёнком. И то, как я поступила совсем недавно это было… еще отвратительнее. Я позволила прислушаться к словам моего внутреннего ребёнка вместо того, чтобы идти навстречу тебе. Прости меня, пожалуйста.       — Недостаточно, — вдруг приговором выносит Гию и разворачивается, но его тут же хватают за хаори и тянут.       — ТОМИОКА! ПРОШУ ТЕБЯ, ПРЕКРАТИ ТЕРЗАТЬ МЕНЯ СВОЕЙ ЖЕСТОКОСТЬЮ! Я ТАК УСТАЛА ОТ ВИНЫ ПЕРЕД ТОБОЙ! СКОЛЬКО ЕЩЕ МНЕ НУЖНО ПРИНЕСТИ ИЗВИНЕНИЙ, ЧТОБЫ ТЫ ПОСЛУШАЛ МЕНЯ И ПРОСТИЛ?! — и вроде бы тут Томиока должен обернуться, посмотреть на ее лицо, искаженное истериками и слезами, а потом сказать с улыбкой: я прощаю тебя. За место этого Гию холодно посмотрел на нее, а потом процедил сквозь зубы.       — Прощаю. Довольна? — он проходит пару метров, замечая, что она за ним следует, а потом поворачивается и раздражённо спрашивает. — Что тебе вообще от меня надо? Я простил тебя, так будто добра с вами к чертовой бабушке.       — Гию, забери меня, пожалуйста.       Гию чувствует искренность. Самую настоящую правдивую, как ту, что была из уст Тсутако. Та всегда была искренней с ним, но и просьба Аики была еще искреннее. Она хотела уйти с ним, верно? Она дура. Ей не место в Корпусе демонов, она не продержится и дня, погибнет жалкой смертью и все, и потом будет с братом по аду вилять, искать путь искупления.       Томиока медленно успокаивает свой гнев через выдох. Кажется, она слишком ясно выразилась для него, а ему нужно размусолить. И он будет решать это 2+2 через сотни формул? Зачем? Зачем черт возьми ему решать? Она ясно сказала: забери. Он должен сказать: я заберу или я не заберу. Но ведь…но ведь зачем?       Если он ее заберет к себе, то точно оставит в своём поместье, где она будет снова драить полы, готовить, ждать его с каждых миссий, потом она скорее всего окончательно влюбится, потому что Томиока почему-то с трудом верил в дружбу с ТАКИМИ девушками. Кочо была иной, Кочо в рот палец не клади, устроит расстрел. Шаг влево — моральная экзекуция, шаг вправо — расстрел, ноги в стороны — моральная экзекуция, а потом расстрел. Аика же другая, она слишком наивная, ее легко одурманить, посмеяться над ней. Она в большей степени точно свяжет с ним жизнь. Она точно будет его женой. Потому что сегодня она нянчится с ним, а завтра с их детьми. И вопрос: а стоит ли того, чтобы брать? Стоит ли этого чистый дом и тарелка риса на каждый день дома?       А если не заберет? Да она погибнет от лап этого «жениха». Он ее изведет. И Сато, и Гию изведут ее. Он чрезмерным вниманием, но не в хорошем ключе, а он своими уходами. И она с ума сойдет от обоих.       — Зачем?       Действительно, зачем? Что еще лучше ты мог бы сказать, гребанный ты мудак? Зачем? Она от своего жениха сбежать хочет!       — Я не хочу быть… Я не хочу жить той жизнью. Позволь мне следовать за тобой, позволь мне оказаться рядом с тобой… Я не хочу просыпаться каждое утро в поместье Сато и слушать упреки, домогательства, весь этот срам. Я не хочу, чтобы он касался меня, — последнее она прошептала так тихо, что Гию еле расслышал. Ее маленькие ручки обхватили запястье Томиоки и нежно провели вверх.       Гию неожиданно вспомнил, как и его сестра прогибалась под тем жирным мужаком, как на носила в чреве его дитя. Он не хотел, чтобы кто-то постиг этой участи, но он не мог так просто взять и забрать ее.       — Я… Я не могу забрать тебя. Не в моих силах. Если заберу, то демоны сожрут тебя.       — Если не демоны, так ты убей меня. Только…       — Только что?       — Опорочь мое тело. Хочу умереть полностью грязной.       — Я еще не согласился, а ты уже предлагаешь исходы. Ты реально хотела бы лечь под меня, а потом быть убитой? Ты понимаешь, что я так предам Корпус и не наберусь проблем здесь. Ты то будешь на том свете целая и невредимая, а я умру довольно жестоко. Отдел наказаний меня живым не оставит, но и быстрой смерти не даст.       — Тогда давай умрём вместе? Ты да я.       Томока напрягся. Это входило в его планы, это было им же. Это было тем, что он хотел сделать. Но он задумался: а надо?       — Хорошо.       — Умрем сегодня вместе?       — Хорошо.       — Знаешь лучшее место?       — Знаю.       — Отведешь?       — Отведу.       И он ее серьёзно отвел. Он отвел ее туда, где он вылез, когда был на грани смерти с жаром. Он вел ее, держа за руку. Вместе они поднялись на пригорок, залезли меж скал, оглядываясь как подростки, что хотят уединиться от взрослых, но боятся остаться замеченными. Они медленно проходят глубже и глубже в самую тьму. Аика, пока дядя возился на заднем дворе незаметно украла фонарь, который они здесь подожгли. Томиока осмотрел всю территорию, чтобы убедиться, что никого нет (в процессе он даже нашел какой-то обвал, причем глубокий, раз свет фонаря не помог ему найти дно), потом зашел за скалу и поставил фонарь на песок, уменьшив напор фитиля. Прекрасно. Не особо видно всем, но им достаточно, чтобы начать и закончить дело.       Но Томиока не спешит, он наоборот, скидывает с себя хаори, складывает его и отлаживает в сторону. Они будут заниматься этим на песке, на нем же и умрут.       — Ты убьешь нас…мечом? — поинтересовалась Аика, чуть ослабляя ворот юкаты и нательной рубашки.       — Как хочешь.       — Перережь нам шеи. Так будет быстро и без романтики.       — Хорошо.       Томиока сидит на песке, к нему подсаживается Аика. Оба как-то поразительно нервничают. Для Томиоки это не впервой, зато Аика не успеет насладиться сексом, как умрет и это довольно печальная картина, по мнению Томиоки.       — Может, поговорим? Так легче станет, — предлагает Томиока, и девушка соглашается. — Ты когда-нибудь… Трогала себя?       — Было дело, — ответила она, что поразило Гию. Обычно такие как она быстро отказываются, говорят, что вот такой вот плохой ты, нельзя спрашивать, или нет, я не могла. А она ответила. И причем достаточно честно.       — Тебе бы понравилось, если бы я касался ее и… Массировал там, где тебе приятно?       — Наверное.       — Давай попробуем?       — Давай.       Аика встала и очень быстро сняла с себя оби, Томиока тихо попросил ее раздеться полностью, на что она согласилась. Девушка оказалась полностью перед ним раздетой. Мужская рука взяла ее за руку и потянула вниз, усадила спиной к его груди и развела ноги. Томиока следил за всем этим, уперевшись спиной в камень. Он медленно осыпал ее шею поцелуями и касался плеч губами, причмокивая. Его глаза устремились вниз. Руки медленно проводили по бедрам вперед-назадс а потом приближались все ближе и ближе к промежности девушки.       Аика слышала, как он тяжело дышал и сглатывал, а потом протяжно выдохнул с полустоном, когда его пальцы погрузились в ее узкое лоно. Девушка чуть приподнялась, промычав, но другая рука Томиоки усадила ее на место. Пальцы мужчины медленно двигались в ней. Тазовая косточка неприятно упиралась ему в пальцы, мешая проникнуть глубже, но он делал и так приятно партнерше. Потом с пошлым хлюпом пальцы выскользнули и провели дорожку до самого глитора. Давящие круговые движения начали быстро набирать обороты, отчего Аика стонала все громче и громче. Ей было приятно, когда она делала сама, но когда это делал Томиока, она чувствовала незабываемое удовольствие. Она жалась к его груди и сжимала руки. Пальцы замерли, и она всхлипнула поддаваясь вперед, чтобы он продолжил, но вместо этого, она получила порцию поцелуев и что-то новое. Вторая рука Томиоки коснулась ее груди и стала мять ее как можно сильнее, потом она переключилась на сосок и ущипнула его. Другая рука в то же мгновение впустила пальцы и быстрыми движениями стала вбиваться в ее киску. Хлопки от полусогнутой вертикально ладони и киски заполняли место вместе с такими громкими стонами девушки. Пальцы стали увеличиваться в количестве и достигнув трех, девушка мучительно промычала из-за острой боли внизу.       Томиока прекратил это дело, провел пальцами от клитора к вагине, а потом начал осыпать ее плечо и шею поцелуями дальше, затем приподнял ее, просунул голову меж рукой и ребрами голову, в итоге девушка повернулась полубоком. Мужские губы накрыли ее правый сосок, а рука, что некогда трахала ее пальцами, стала активно стимулировать левый.       Не успели они так отсидеть и пяти минут, как Томиока распластал ее на песке. Она медленно расстёгивала его форму, стягивая с плеч, он ей помог. Сел на колени, скинул куртку и рубаху, расстегнув наспех, потом попутно расстегнул ремень, но брюки снимать не стал, лишь чуть приспустил их и провел по члену рукой несколько раз, чтобы член стал твёрдым.       Девушка удобнее чуть привстала на локтях и посмотрела на небольшой толстый член с розовой головкой и одной еле видной венкой. Он сплюнул себе в руку и провел еще раз, после чего начал медленно вставлять, предварительно закрыв рот девушке. Та громко мычала и дергалась под ним, а Гию еще раз толкнулся и полностью почувствовал, как упирается в ее половые губы. Волосы на лобке коснулись ее киски, и девушка выдохнула с облегчением. Томиока дал ей привыкнуть, ведь она была все еще девственницей и это было чертовски больно, но не меньше, чем Гию, который чувствовал узость.       Впервые ей хотелось быть желанной. Она никогда не любила своего будущего мужа. Он был с ней слишком жесток, чтобы заполучить любовь и целовать ее так, как никто бы другой не целовал. Но другой любви ей и не надо. И она стала. Стала желанной под ним, когда его волосатый лобок щекотал ее промежность, а он властно держал ее за талию, подняв ее таз повыше, а другой рукой жадно сжимал бедро.       Томиока все еще помнит, как корябые стенки мешали ему приятно проникнуть, и даже слюна не помогла. Она была еще такая сухая, почему же не возбудилась от волнения?       Гию выдыхает через рот и делает на пробу толчок, отчего неприятная боль отдается в животе у Аики. Он поглаживает большим пальцем руки, держающую ее за талию. Это не особо помогает, но как-то успокаивает. Он делает еще толчки, но медленные и аккуратные. Томиока поджимает губы и пускает слезы, скулит, от тесноты и того, что не может разогнаться, это был не его темп и он так его мучал Столп Воды сжимается от такого дискомфорта и тяжело дышит.       Гию тянется к ней за поцелуем, и она отвечает. Они, прижавшись друг к другу, целуются как в последний раз. Он смакует ее губы в своих, она тянется за чем-то еще, но он походу ей так жестоко отказывает. Девушка обнимает его руками за шею, парень раздвигает ее ноги шире и вбивается в ее тело, а она жалобно стонет от боли. Где-то промелькивает удовольствие, но его так мало, что она не может переключиться, чтобы отвлечься. Заметив ее состояние, он уткнулся в ее ложбинку меж грудей носом, вдохнул побольше ее родного, но отвратительного в тот же момент запаха, двигая лицом вправо и зацепил губами твёрдый сосок, мягко засасывая кожу. Девушка изогнулась навстречу, смотря на него и хватаясь за его смоляные волосы от незнакомого чувства.       — Гию, Гию… — зовет она.       — Я тут… — бормочет он сквозь зубы, посасывая ее сосок и поддерживая за ягодицы.       Голод просыпается в нем тут же. Парень наваливается на нее и опирается на локти около ее головы. Одна рука скользит под ее спину, дергает ее вперед, а губы, горячие, нет, раскаленные до температуры сгорания и мучительные, смыкаются на ее шее и оставляют дорожку поцелуев. Он голоден, поцелуями съедает ее плоть. Она хочет секса? Она его получит.       Томиока выскальзывает из ее лона и подкидывает таз еще больше, чтобы, не брезгуя, вылизать ее. Охотник широким языком проводит по киске и утыкается носом в складки, проникая в раздвинутую дырочку языком, чтобы двигаться долго и мучительно. Лаская языком, чуть засасывая и отпуская нежные складки, которые Гию потом в знак извинения аккуратно целовал, еле касаясь, он слушал её тяжелое дыхание, ловил её движения, когда она пыталась то примкнуть промежностью к нему, то оторваться от него из-за слишком большого натиска удовольствия, отчего она вскридывала ноги и взвизгивала, но ей нельзя было отодвинуться, это доказывала крепкая хватка на бедрах. Томиока чувствовал, как она напряжена внутри, потому что даже его язык сжимался слишком сильно, ей нужно было совсем немного, поэтому он дорожкой поцелуев и мазков языком приник губами к набухшему клитору. Аика, распахнув глаза, вцепилась в его волосы и подалась навстречу, проводя пятками по чужой спине. Ухмыльнувшись, охотник жадно засасывал клитор, нежно покусывая его. Почувствовав, как её накрывает первый в ее жизни оргазм, парень оторвался от неё, утирая губы как после плотного приема пищи, над сотрясающейся от оргазма девушкой.       — Хорошо, хорошо… — он хлопнул пару раз меж ее ног и вошел с новой силой. Она, ещё не отошедшая от предыдущего оргазма, тут же вскрикнула, сжимаясь и внутриканальные и снаружи, он тут же грубовато раздвинул её ноги и поцеловал в губы, сводя с ума все сильнее и сильнее.       — Том… Ока… — еле вырывается из ее губ, когда ее снова накрывают в новом поцелуе. — Ию…. Ги… Ю…       — Замолкни, замолкни, — требует он и вбивается в нее, а потом чувствует приближение своего оргазма. Он ускоряется до бешеного ритма и замирает вместе все ней, когда наваливается на нее, еще чуть двигаясь. Девушка ощущает наполненность и горячую сперму в себе. Она прижимается к нему и хнычет в плечо облегченно выдохнувшего парня. Ее губы, смешиваясь со слезами остаются поцелуями на его щеке и шее, а он как ласковый кот жмется к ней и разрешает делать это. — Еще… Еще больше… — и он прижимается к ней, возобновляя поцелуй.

***

      Она лежала перед ним в своей синей юкате с перепезанным горлом. Кровавая лужа растекалась под ней огромным пятном. Еще пару секунд назад ее труп хрипя упал как тяжелый мешок картошки на пол и застыл.       Гию не убил себя. Он струсил. Возможно, что-то было в тот момент такое, что он отказался от этого. Возможно, обещание Сабито жить заставялоо его не убить себя тут же. Возможно, желание убить себя через два дня. Да-да-да, он точно будет убивать себя через два дня и никакого другого дня. И никакого Сабито. Никого и никогда.       Вообще, почему он должен умирать вместе с ней? Кто она?       Томиока провел пальцем по ее разрезу на шее и вытер кровь об ее одежду, а потом дрожащими руками как собственное дитя взял в свадебном стиле на руки и поднес к той самой яме, что нашел по пути сюда. Мужчина долго колебался: кидать или не кидать? Но он сделал это. Словно мешок, Аика упала на дно, сломав несколько костей, о не вскрикнула, не позвала, потому что уже не могла этого сделать.       — Покойся с миром, Аика, — шепчет Гию и добавляет. — Позже свидимся.       Охотник кидает лампу к ней и та разбивается там, где-то во тьме. Если бы горела, то подожгла ее тело. И Томиока делает так. Он кидает туда спичку и разгорается какой-то костерок. Ничего, так лучше.       Он выходит наружу и следует по лесу, долго бредет, ищет демонов, пытаясь забыть, как он все делал.       Одевшаяся Аика встала спиной к нему, чтобы было удобнее убивать. Она сжала руки на груди и вздохнула. Томиока занес над ее горлом катану, она сжалась, но потом резко выкрикнула:       -Стой.       — Что случилось? — ласково спросил Томиока и рукой, что сжимала ее плечо, скользнул на талию, выглядывая из-за плеча. Что-то в нем пробудилось такое теплое и нежное, что на мгновение он прильнул к ее лицу губами.       — Томиока, ты же пойдешь со мной в ад? Простишь меня?       — Прощу. Все прощу, — шепчет он и опускает катану, возвращая ее к поцелуям, на которые она ласково отвечает, поглаживая его щеку кончиками пальцев.       — Тогда…давай уйдем в ад вместе?       — Уйдем.       — Я буду ждать тебя, Томиока.       — Я вернусь быстро, — он целует ее напоследок, возвращает руку на свое плечо. Вся эта нежность сменилась леденящим ужасом, и послышался хруст плоти с резким звуком клинка в потоке воздуха. Девушка обмякла, но Томиока поддержал ее рукой под живот и чуть повернул, чтобы поцеловать в самый последний раз стынущие от смерти губы.       Что он тогда чувствовал? Много чего. Все было так перевернуто, все так отвратительно и заманчиво одновременно, что он даже не понял, что наделал. Было ли это нормальным? Было ли это тем, что он хотел? Было ли это? Было. Все было.       И он не хотел, вовсе нет, это же черт возьми убийство человека, он не хотел, он хотел забрать ее, но было бы лучше? Но почему она не скзаала, что пойдет с ним куда угодно? Или она говорила? А если она не говорила, так почему не сказала? Неужели все было не так крепко, что все это было лишь призрачной дымкой, миражом в пустыне? Его ли имя она шептала во время страсти? Его ли звала? Нужен ли был ей тот Гию, что она встретила сегодня? Или тот Гию, которого она встретила, был лишь кромкой фантазии, она все еще видела в нем сумасшедшего ребенка?       От таких мыслей Томиока метается по всему лесу, пытается выбить из себя силы, найти демонов, но находит демона похуже Мудзана. Это была Шинобу. Он остановился в тот же момент и не мог сделать ни шагу.       — Откуда кровь, Томиока-сан? Кого Вы убили? — спросила Кочо, подойдя к нему и заметив на его форме кровь. Кровь демона исчезает тут же, как и труп, порезов на груди не было, а значит это чья-то кровь. И она хотела верить, что он никого не убил, просто испачкался или зацепил, но видит, видит его окровавленный клинок.       — Девушку, — честно отвечает Томиока.       — Девушку? Как Вы могли? Что же она сделала такого, что Вы пошли против правил Корпуса вновь?       — Она… Она просила об этом, но просила, чтобы и я умер. Я не смог.       — Неважно теперь. Мне придется доложить Главе. Он найдет на тебя управу.       — Это смертная казнь.       — Я знаю. И мне от этого не легче. Сильнее тебя только Химеджима-сан и Шинадзугава-сан…       — Пришлите Шинадзугаву. Пусть поможет мне лишиться головы.       — Томиока-сан, зачем Вы вообще поддались требованиям той девки. Не знали Вы, но Вы сделали только хуже многим.       — Доставлю хлопот или все же кто-то меня любит? — Шинобу резко ударяет ему по лицу и Томиока замирает.       — Заткнитесь! Вы что ли не понимаете?! Через два дня Вас убьют, а те, кому Вы были близки, будут оплакивать Вас. Вы не задумывались об этом?! Так были влюблены, что забыли все и всех?! Вы эгоист! Эгоист настоящий. И я безумно зла, что вы забыли обо всех, кроме той девчонки. Вы нарушили ради нее правило и теперь будете казнены, а ради нас, что вы сделали?!       — Закройся, Шинобу, — Томиока сохранял спокойствие, а потом схватил ее за руку и прижал к своей груди. — Просто молчи. Я ничего не сделал ради Вас, потому что не был рядом и делать что-то для Вас сравнимо с тем, что мне скоро неожиданно что-то понадобится. И я не хочу, чтобы ты чувствовала себя отвратительно. Не сегодня. Не сейчас. Никогда. Может быть мы свидимся как-нибудь, когда-нибудь… в аду или в раю, не важно, я найду тебя и тогда выскажи мне все, выскажи, какой я был эгоист, а потом я снова тебя на половине твоей речи заткну. Потому что я все знаю, мне не нужно этого повторять.       Шинобу стоит молча, а потом отрывается от него и смотрит вниз. Она дрожит, но от слез, от гнева или от холода, Томиоке неизвестно, он не тянется к ней, позволяет делать, что вздумается.       — До свидания, Томиока-сан. Нет, прощайте. Мы не свидимся больше никогда. Я ухожу. Шинадзугава-сан скоро придет.       — Хорошо. Прощай… Шинобу. Удачи тебе, проведи отведенные годы с пользой.       — А ты дни, Гию.       На этом они расходятся.

***

      Томиока входит через окно к себе и замечает на столе те цветы, что он дарил Шинобу. Да. Он ее нисколько не уважает. Он никогда ее так и не уважал, все это была огромная фальшь. Он был безумно тупым эгоистом, который не думал ни о чем, кроме себя.       Томиока скидывает с себя хаори, штаны, куртку, он падает на футон и смотрит куда-то в сторону, пока не замечает рядом с вазой с цветами Шинобу письмо. Он явно удивлен, что кто-то ему написал. Шинобу не могла так быстро туда и сюда отправить письма, поэтому скорее всего это точно не официальное письмо. Вдобавок оно такое простенькое…       Но он не поднимается. Лень тяжёлым грузом залегла на него. Он раслпетает свои волосы и те водопадом расплываются по подушке, когда он ложится на спину. Чертовски тяжело. И сейчас бы, сейчас бы…боже мой… нет, он не встанет. К черту письмо, он прочитает все завтра. Оно не официальное не будет там ничего такого. Возможно, Танджиро опять интересуется им.       Он в состоянии убить себя и сожрать свое тело с потрохами, снести бошку всем рядом и вообще он в такой пизде, Танджиро, в такой пизде… он был в пизде, но теперь он еще в больше пизде, когда его казнит Шинадзугава. А тот припрется как можно скорее. И это будет больно. Его будут медленно казнить, возможно, он решит пытать, а пытать будет там, где и совершит убийство. И это будет, что ни на есть самое отвратительное.       Гию открывает глаза, которые закрыл на мгновение, а потом смотрит на письмо. Он хочет увидеть его содержимое.       Хочет.       Ноги тащат его.       Он подымает туловище.       Шаг. Еще шаг.       В руках уже есть письмо. Такое теплое и такое странное. Тревожно становится на душе.       Томиока открывает его и проводит глазами, прежде чем внизу увидеть подпись: «Твоя Аика». Это было письмо от Аики. Это столь важно, столь нужно.       Он открывает письмо дрожащими руками и начинает читать все то, что она написала на одном листке.       «Дорогой Томиока-сан.       Мне неизвестно, что стало с нами в эту роковую ночь, когда я шла к Вам за прощением. Простили ли Вы меня или нет? Возможно, Вы убили меня, как я и просила.       Я хотела этого, потому что не хочу быть с Сато. Если уж и Вам не нужна, то никому. Вы подарили мне маленькую надежду на то, что я могу быть кем-то любима. Спасибо Вам. Я буду писать вовсе немного. Возможно, маленького «люблю» хватит на долгие года, которые Вы проживете. Если Вы читаете, значит не смогли со мной умереть. Я Вас не виню. Ничего страшного. По крайней мере мертва я и все хорошо.       Знаете, я вспомнила одну вещь. До того, как Вы стали жить у дядюшки ребенком, я вспомнила то, что мы встречались. Я с братцем решила поплавать в лодке, но, играясь, мы по детской дурости опрокинули лодку. Тогда Вы заметили нас и позвали своего отца, но походу он вас не слышал, поэтому вы сначала спасли меня, а потом тут же достали со дна моего братишку, который ударился головой о бортик лодки, отчего потерял сознание. Ваш батюшка помог нам, откачав от воды. Вы еще два дня спасали моего братика, пока мы не ушли домой.       Мы были постоянно рядом, но так и не стали друг другу близки. Простите, что долгое время измывалась над вами. Это было чересчур низко.       Но дело в другом. Дело не в этом. Я столько перед вами распинаюсь, чтобы успокоить себя, наконец-то признаться. Возможно, мы даже занялись любовью перед моей смертью. Господин Томиока, если мы занялись, то прошу простите, что испортила Вам жизнь. Дело в том, что я болею сифилисом. А как вы знаете, что так можно заразиться.       Простите, что так я сделала. За то, что испортила Вам жизнь.       Твоя Аика».       Томиока сидит молча с этим листом. Она болела сифилисом. Она болела блядским сифилисом, извинялась в письме, что заразила им, но все равно без зазрения совести переспала с ним.       Он перечитал снова письмо, акцентируя внимания на строчку «…я болею стфилисом…» и пытаясь понять, сон ли это? НЕТ, НЕ СОН. ОНА БОЛЕЛА СИФИЛИСОМ И ЗАРАЗИЛА ЕГО.       Томиока разрывает письмо пополам, воет от безысходности, падая на постель и ударяет кулаком по ней пытаясь собраться. Что с ним, что с ним? Он сам не знает. Господи, боже мой. Слышится детский плач. Томмока тут же замирает прислушиваясь к нему, как вдруг входит дядя. Он слышал все. Он видит зареванное лицо Томиоки. Он смотрит на письмос подходит к нему и тут же обмякает. Смотрит на него так потеряно, а потом прижимает племянника к себе, плача в его плечо. И снова женщина, и снова она сгубила его близкого человека.       — Дядюшка… — шепчет Гию.       — Замолкни, — затыкает его дядя, плача беззвучно. — Сколько раз я тебе говорил? Не играйся с этими вещами. А ты?       — Что уже случилось? — рявкает разбуженный братом Такеда.       — Ну все! Как батька… того… — отвечает на вопрос сына врач, и последний замирает. Его брат заболел сифилисом?       — Это та сука? Мы завтра придём по ее душу.       — Сделайте. Какого черта она вообще предлагала себя и согласилась на это? — злится старик, а потом обращается к племяннику. — Ты же ее не изнасиловал? — и получает отрицательный ответ. — Тогда я хочу знать ответ на вышепоставленный вопрос.       — Я из ее старикашки тоже душу выбью. Проститутку такую вырастил.       Томиока молчит. Значит ли это, что дядя не прочитал про убийство, лишь читал про сифилис, он же так разорвал, что часть сифтлиса была отдельна на листке. И балго не прочитал.       Он медленно засыпает на плече дяди и чувствует, как сзади прижимается его брат. Он не один…