Пропуск в Закат

Алва поднимался в Закат.

***

На месте затонувшего Надора открылась дыра. Никто не знал, куда она ведет, ни даже зачем она. Из темноты в ней пахло сухой прохладой, пещерой, где-то далеко что-то словно бы гудело, и эхо множило этот гуд, превращая его в сонное пчелиное жужжание. Алву сопровождал к дыре Марсель. Он бежал где-то далеко, с уханьем перепрыгивая с камня на камень, а дыра была — вот она: червоточина в глубину земли, путь куда-то. Он манил, как дверь, неизвестность за которой казалась обещанием. Алва оступился (на самом деле, конечно, шагнул) и упал в нее. И теперь поднимался куда-то. Кабина поскрипывала. Алва прежде таких не встречал — большая, вроде кареты прямоугольной формы, но такого размера, каких он не видывал; окна почти во всю стену. В одно из них Алва выглянул и увидел закат насыщенного алого цвета, — не вино и даже не юбка бесстыдной южной торговки, — закат полыхал, точно костер, и этот ровный огонь заливал все небо. Очевидно, и облака, и солнце в нем уже сгорели, и даже земля обуглилась: под кабиной колебались верхушки сосен, совершенно черные. Алва оглянулся. Позади, в низине, узко поблескивала полоса воды — река? море? — город на ее берегу уже погрузился в ночь. Алва видел цепочку огней, ему чудилось их отраженье в воде, но только чудилось, они уехали уже слишком далеко. За кабиной, уходя вниз, тянулись тросы. Алва так и не понял, какая сила приводит ее в движение, но кажущаяся рациональность в виде тросов успокоила его. Кабина плыла, поскрипывая, и раскачивалась, сильнее, чем карета или лодка. Ощущение воздуха, обтекавшего ее со всех сторон, неожиданно пробудило в Алве тошноту, которая лишь усилилась из-за еле заметного запаха влажной земли, холодка и сильного — новых кожаных сидений. Он на секунду зажмурился: ему нужно было на что-то отвлечься. Открыв глаза, он огляделся. За рядами кожаных сидений, составленных попарно, у двери в торце кабины стоял человек. Алва видел его со спины. Из-за длинного плаща его фигура казалась совершенно квадратной. Из-под головного убора, то ли берета, то ли фуражки, выбивались иглы волос невнятного цвета. Закат окрасил их в красное. Алва хотел было подойти, встал, и тут пол кабины поплыл у него под ногами, и он сел обратно, пытаясь совладать со звоном в ушах и обморочно поехавшей головой. — Все дело в том, что мы поднимаемся. Алва не слышал, как он подошел, лишь почувствовал присутствие, когда человек уселся с ним рядом. — У вас, наверное, звон в ушах и сдавливает виски. Алва посмотрел на него. Человек успокаивающе кивнул, словно бы сам себе. Лицо у него было широкое и усталое, шрамы от угрей на щеках, глаза светлые, но в нездоровом вечернем свете их радужки по цвету стали похожи на грязную весеннюю воду. — Потерпите, — сказал человек, — гора не такая уж и высокая. Алва посмотрел вперед. «Не такая уж и высокая», она закрывала полнеба своей треугольной, словно бы начерченной по линейке вершиной. — Где мы? — спросил Алва. — Это ад, — человек вроде бы улыбался, но улыбка не достигала ни его глаз, ни слов. — Ад, — повторил Алва, стараясь распробовать слово. Оно было коротким, слишком быстро сгорало во рту и одновременно казалось и знакомым, и словно бы нет. — Где это? И что за слово? Гальтарское? — Увы, я не знаток ни языкознания, ни географии, — у человека в голосе не было сожаления. Алва подумал было спросить его имя, но сдержался: не то чтобы он не понимал ситуации, в которой оказался, но считал, что сожалеть о решении, пусть и принятом сгоряча, под влиянием момента — пустая трата сил. Он ощупал карманы. Оружие, кошелек и даже деньги, зашитые в пояс на всякий случай, все было на месте. — Сколько я вам должен? Человек с удивлением моргнул, и на мгновение лицо его опустело, как будто душу его взяли и выключили. — Вы ничего мне не должны, — сказал он наконец. — Ведь мы еще никуда не приехали. Поспите, нам еще долго, выше и выше. Путь утомляет. Белки в его глазах были все в сеточке полопавшихся капилляров и выглядели болезненно. Холодало. Закат не гас, но словно бы становился темнее и гуще, как свернувшаяся кровь. Ветер обнимал кабину, и она начинала сильнее раскачиваться. Алва потер руки. — Возьмите. Плащ оказался большим и тяжелым. От его тяжести Алву согнуло. Плащ пах медвежьей шкурой, дымом и отчего-то бумагой и свежими чернилами. Человек под ним оказался одет в аккуратную темную форму, на нагрудном кармане золотилась вышивка, но Алва так и не разобрал имя ли это или название компании — его сморил сон.

***

Алва проснулся, как просыпаются после неподвижного, удовлетворительного сна — просто открыл глаза. По белому потолку бежала солнечная рябь. Алва моргнул пару раз. На него снизошло предчувствие удачи. «Сегодня все будет…», — он не додумал эту мысль. На соседней подушке спал Дик Окделл, надорский герцог, его бывший оруженосец и клятвопреступник, и дышал во сне. День тек: золотистая рябь на потолке переместилась на стену, обитую светло-серыми обоями, и та теперь шелковисто светилась. В окно дул ветер, свежий, как родниковая вода, раздувая легкие гардины, слышен был шелест листвы и еще какое-то хлопанье — Алва решил, что это сушится влажное белье. Он прикрыл глаза. Эта обыденность никоим образом не смягчала того, что он лицом к лицу столкнулся со своим скрытым желанием, которое не собирался признавать, просто знал о нем. Оно вошло в его жизнь как уродство, выпуклая родинка, которую находишь на плече, и понимаешь, что она может превратиться в опухоль, но вынужден жить с нею и привыкаешь к ней, как к себе. — Добр утр, — промямлил Дик и вздохнул интимным, теплым вздохом с отзвуком шуршащих простыней, прогретых сонным теплом. Алва снова посмотрел в потолок, лелея странное чувство, что от него ничего не требуется. — Доброе, — сказал он нейтрально. — Как я здесь очутился? Дикон смотрел на него поверх подушки темным настороженным взглядом. — Вы поздно приехали. Мы вас встретили. Вы спали, и кондуктор помог усадить вас в карету. Потом мы вернулись. — Вот как, — сказал Алва. Этот Дикон не был ему знаком: тот же самый и, вместе с тем, совершенно чужой. Он загорел, и кожа его потемнела, а волосы, наоборот, выгорели на солнце почти в белизну, сохранив легкий золотистый оттенок. Не думая, что он делает, Алва протянул руку и погрузил в них пальцы. На ощупь — слишком сухие, какие-то будто бы ломкие. Словно Дикон много времени проводил на солнце, быть может, в соленой воде. В целом, этот Дикон казался слишком реальным. От прикосновения к волосам он улыбнулся, и глаза его сощурились. Что-то с ним было не так, Алва привык к отторжению, к мрачному взгляду, который он чувствовал иногда, как острие копья, прижатое к затылку. Дикон смотрел на него и продолжал улыбаться, словно бы даже мечтательно, и в глазах его бродили золотистые искры, как будто и ими завладело солнце, и в них не было отрицания. Молчание стоило Алве усилий — не он владел ситуацией, а ситуация им, и так не годилось. Вот только Дикон... Желая занять руки, Алва продолжил гладить его по голове, отмечая, что прежде скучные русые волосы отросли и превратились в густую непокорную гриву. Плечи, сколько Алва их видел, были загорелые, и в тот момент, когда он понял, что Дикон, кажется, лежит подле него обнаженный, и, похоже, это верно и для него самого, Дикон потянулся к нему слитным движением — ладонь Алвы скользнула по затылку, по плечам, по спине — и поцеловал его. Молчать стало гораздо проще. Поцелуй был естественным, как дыхание, и, как и на дыхание, Алва мало обратил на него внимания. Дикон прикоснулся к нему губами, затем языком. Алва чувствовал ладонью, как у него под лопаткой бьется сердце — и внезапно именно это показалось ему чудом. Дикон прижимался к нему во всей неотвратимости реального, теплого тела, — его дыхание, его сердцебиение, его растрепанные волосы, которые каким-то образом попали и в поцелуй тоже, и Дикон принялся смешно отплевываться, морща нос — все это было подарено Алве. И он еще подумал: «Почему я не забрал этого раньше?». Бесполезная, отравляющая мысль, поскольку этого не просто не могло быть, он этого не мог допустить и не допустил, но реальность, данная ему в ощущениях, улыбающийся Дикон в его руках, солнце, греющее лодыжки, — все это превращало прошлое в выцветший пыльный гобелен, поеденный молью. От него вдруг оказалось так легко отвернуться, ведь мочки Дикона на вкус были солоноватыми и нежными и, стоило Алве их лизнуть, как у Дикона сбилось дыхание. Алва с восторгом почувствовал себя жалким человеком, способным позабыть все ради момента, в котором находится. «Мы не сказали друг другу и пары связных предложений», — подумал он. Дикон как-то удивительно ловко повернулся и навис над ним. Волосы ему мешали, и он отвел их от лица и сжал в кулаке, чтобы снова поцеловать Алву. Непослушная прядь все равно выбилась и щекотала Алве щеку. Дикон действовал уверенно. Его ладонь уперлась в подушку рядом с головой Алвы, и тот не сразу понял, что Дикон медленно поглаживает его по щеке большим пальцем. Ядовитое: «Не слишком ли много вы себе позволяете, юноша?» — к счастью, утонуло в поцелуе. Палец медленно двигался от щеки к уху и обратно, а Дикон — счастливая, теплая тяжесть, — так же медленно потирался о него всем телом. У Алвы перехватило дыхание. Он чувствовал себя водой, морем холодной воды, в которую, согревая, проникает солнце, даже туда, где его не должно быть. — Дикон, — шепнул он, не до конца обретя голос. — М-м-м? — И ресницы, и брови у него тоже выгорели и стали светлыми. Он посмотрел на Алву. Так близко. Дистанции между ними словно бы не осталось. Взгляд его казался непривычно светлым и ясным. — Эр? — Рокэ. — Эр Рокэ, — он рассмеялся и поцеловал Алву в уголок рта, странно повернув лицо, и его ресницы мазнули Алве по переносице. Алва, более не думая, потому что мысли горчили, провел рукой от его затылка до копчика, помедлил, а потом сжал его ягодицу в ладони. — О… — Щеки Дикона потемнели. — Тебе чего-то не хватает, — сказал Алва, погладив Дикона по шее. Какого-то украшения. Алва представил подвеску, которую ловил бы губами, когда Дикон наклонялся бы для поцелуя. — Я подарю тебе… — Не нужно, — Дикон сказал это нетерпеливо, но явно стараясь быть вежливым. — Эр… — А где же «как вы смеете?», — спросил Алва и осекся. Солнце добралось до них и теперь светило на Дикона сбоку, поливая его щедрым золотом. Волосы, кожа его светились. Алве было жарко, ему казалось, простыни сейчас под ним расплавятся, и он утонет в них — и полетит в темноту, насквозь, обратно, в падение, которое закончится холодным берегом, шумом реки и жерлом тоннеля, который его отринул. — Как вы смеете, эр, — неожиданно покорно повторил за ним Дикон, и у Алвы замерло сердце от плохого предчувствия, — заставлять меня так долго ждать. Алва перевернул его в одно движение. Дик лег под него, все такой же светящийся, волосы расплескались по подушке, все еще слишком худощавый, но его худоба перестала быть сухой, почти болезненной, и тут Алва понял, что с Диком не так — кажется, он был счастлив. Довольство жизнью облекало его этим светом, золотило кожу. — Рокэ, — шепнул Дикон неуверенно и даже улыбка его вышла неуклюжей и стеснительной. Взгляд его был обнаженный, полный робкой надежды, и Алва, не в состоянии посмотреть ему в глаза, закрыл их рукой. Ресницы щекотали его ладонь. Дикон, загорелый, словно бы подсвеченный белизной простыней, развел колени. У него стояло. От его естественной, доверчивой наготы у Алвы перехватило дыхание. — Дикон, — начал он, не уверенный, как продолжить и задать вопрос. Тот перестал улыбаться, и Алве показалось, что день пригас. Дикон отвел его руку и перевернулся, встал на четвереньки и уткнулся в подушку, прогнувшись в пояснице. — Давайте, — взгляд его сквозь спутанные пряди казался темным и почти что злым. Алва вместе с воздухом втянул крупную каплю пота и чихнул. Надо было проявить благоразумие, но он оказался на это не способен. Он знал о мужской любви, но не практиковал ее и никогда не думал, что ему придется заниматься звериным, приземленным актом — двое мужчин в постели наводили его на мысли разве что о дележе власти, извращенной дуэли или о крайней степени отчаяния. Теперь он смотрел на ровную линию талии Ричарда Окделла, на его спину, на широкие, мускулистые плечи — и вожделел его неким оглушительным образом, прежде ему незнакомым. Так чудовище, проснувшееся в недрах земли, могло бы, вожделея солнце, поглотить всю землю, подкармливая свое ненасытное желание, и остаться с солнцем один на один. Такое чудовище проснулось и в Алве и теперь, удивленный, он понимал, что оно всегда было с ним. Он прижался губами к затылку Дикона, властно надавил ему на поясницу, прогибая сильнее — и тот, после краткого сопротивления, последовал за его ладонью. Его тело принимало Алву туго, словно бы нехотя. Алва весь вспотел, руки его стали скользкими. Дикон глухо стонал в подушку, сцепив руки в замок на затылке. Проникновение… Алва замер, руки перестали его держать, и он прижался всей грудью к спине Дикона. — Все, все. Он гладил его по бокам и не мог понять, кто из них дрожит — может быть, оба. Дикон повернул лицо и с закрытыми глазами потянулся за поцелуем. Тот вышел соленым и неожиданно обжигающим. Алва подсунул руку Дику под грудь и почувствовал, как заполошно у него бьется сердце. Он с усилием вырвался из поцелуя и шепнул в покрасневшее ухо: — Дикон. Тот крупно вздрогнул и совершил какое-то движение — Алве показалось, что Дикон пытается уползти (сейчас он встанет и навсегда уйдет), и Алва, неожиданно испугавшись, вцепился в его бедра до побелевших костяшек. Дикона надо было уговорить, приласкать, удержать любой ценой. — Ну что ты, — шепнул он ласково, — тшшшш. Дикон вздрагивал от каждого слова. Его профиль на подушке снова стал доверчивым и словно бы просящим. Алва двинулся, стараясь делать это плавно, по возможности мягко. Возбуждение казалось почти непереносимым. Дикон на его движение ответил долгим невнятным стоном. Движение, другое… Стало легче. Дикон явно расслабился, а потом в какой-то момент с очередным стоном выгнул спину. Уши у него были ярко-красные, на плечах перекатывались мускулы. Алва положил ладонь ему между лопаток, раскрыл пальцы веером и принялся целовать между ними, а потом, когда Дик повернул к нему лицо — его, сплошь, наугад: ресницы, лоб, уголок дрожащей улыбки, щеку… — Эр, — Алва проглотил это обращение и едва не подавился им. Алва поддерживал Дикона под живот, чувствуя, как отзывается каждое его проникновение. Дикон потянул его ладонь ниже, но остановился на полпути, и склонил голову. Смущение? Алва, впившись поцелуем в его плечо, обхватил ладонью его член. Дикон сжал его изнутри так, что их стоны слились воедино. Пот заливал Алве глаза, он уже не думал о нежностях. Дикон в его руках был горячий и скользкий. Волосы на его затылке потемнели. Для равновесия он вцепился в спинку кровати, и Алва видел, как напряглись мускулы у него на предплечьях. Он вдруг сладко застонал, откинув голову так далеко, что волосы прилипли к его спине между лопатками. — Рокэ… Он снова сжался и посмотрел через плечо. Горячечный взгляд, его зрачок полностью затопил радужку — солнечное затмение. И Алва ухнул в него, в его жаркую пустоту, в его бархатное обещание. Мгновение небытия обернулось сонливостью. Дикон лежал подле него горячий и потный, и пот его пах неожиданно остро, словно бы перцем. И Алва понял, что не испытывает отвращения ни к чему — ни к этому, ни к влажным простыням, ни к тому, что волосы прилипли к потной шее и щекочутся. Он лежал щекой на предплечье Дикона, и тот его обнимал за плечо. Алва на мгновение удивился — почему волосы, которые он видит перед собой, — темные? А потом понял, что они его собственные. Грудь Дика тяжело вздымалась. Алва зевнул, понимая, что сон неизбежен. Дикон сделал такое движение, словно собирался встать. Алва крепко ухватил его за руку: удержать. — Поспите, — Дикон отвел волосы ему за ухо. — А я пока скажу Хуану забыть про завтрак и сразу накрывать к обеду. Знакомое имя успокоило Алву. — И сразу возвраща… На этом он уснул.

***

— Ну что ж, — сказал кондуктор, — вы спрашивали, что такое "ад", теперь вы это знаете. Он сидел на диванчике возле окна, все в том же плаще и форменной фуражке, в каких Алва его впервые встретил. За окном снова был вечер. Алва смотрел на него, расчесывая влажные волосы. Он проснулся один — Дикона рядом не было, чему он, конечно, не удивился. Смеркалось. В спальне потемнело, простыни стали серыми. Алва провел по ним рукой, не ощутив тепла. За окном на заднем дворе полоскались на ветру простыни, в деревьях по-вечернему голосили какие-то незнакомые птицы. Алва, вздохнув, пошел приводить себя в порядок. Кондуктор оказался вежливым человеком — явился со стуком и лишь после того, как Алва завязал шейный платок. — Входите. Он прошел и сел, монументально и словно бы навсегда, вписавшись в обстановку как часть интерьера. Алва опустился на кровать. — Это все — ненастоящее. Алва не понял, кто из них это сказал, и ему было все равно. Не то чтобы Алва этого не понял, понял, конечно. Но впервые его знания шли вразрез с его чувствами. Алва прекрасно знал, что такое Дик, и что он сделал, самонадеянный мальчишка, и не испытывал по его поводу иллюзий или сожалений, но при этом столкнулся со странным эффектом. В его жизни все вроде бы было нормально, насколько его жизнь вообще могла быть нормальной, но на месте Дика в ней осталась не пустота даже, ее можно было бы легко игнорировать (не Дикон первая потеря, не он и последняя), а рана. Она появилась независимо от Алвы, как свершившийся факт, и воспринимал он ее почти физически, — эмоции в этом процессе не участвовали: обычная, животная боль, появляющаяся внезапно, раздражающая и незваная. И, поскольку физического воплощения у этой боли не было, заглушить ее было невозможно. Существуют же такие утомительные вещи. Теперь эта рана как будто бы вскрылась. У вселенной началось кровотечение. — Вот это и есть Закат, — сказал кондуктор, глядя на Алву. Тот сидел, массируя виски, хотя голова у него и не болела. Это было машинальное — его все не оставляла надежда найти источник своего недуга и физически воздействовать на него. — Где Дикон? — спросил он. Алва не собирался играть в дипломатию, ему казалось, что это и не нужно. — Его сожрала изначальная тварь под Гальтарой. Кондуктор не шутил. Его усталые глаза мигали сонно и медленно. — Ну значит, вам нечего мне предложить, и все кончено, — Алва не делал попыток встать. Тело его налилось тяжестью. — Вы знаете, мало что бывает окончательным в этом мире, даже его конец. Тем более если речь идет о Повелителе Скал, это звание, знаете ли, не пустой звук. Решение теперь за эром Окделлом, есть возможность, что он все-таки освободиться. Но свой выбор каждый делает сам и сам выбирает свою дорогу. — Так, — сказал Алва, — так. Кондуктор ему улыбнулся. Алве казалось, закат просвечивает кроваво-красным сквозь эту улыбку. — Если хотите, — вкрадчиво сказал кондуктор, — вы можете его подождать. Все к вашим услугам. Этот дом, слуги… Они проснутся завтра. Видите, я честен с вами. Алва хмыкнул. Он понял вдруг, что гладит постель по той половине, на которой лежал Дик, и убрал руку. — Я нужен миру по ту сторону. Улыбка кондуктора погасла. — Я могу идти? — Алва встал, зная, что кондуктор его не станет удерживать, подошел к двери, взялся за ручку. Ее надо было нажать. Взять и нажать. Дикону очень шли загар и счастье. Алва прижался лбом к выпуклой резьбе на двери. Она неожиданно оказалась холодна и приятно остудила лоб. — Вас можно разделить, — мягко сказал кондуктор. — Будет Рокэ и будет Алва. Один останется, другой, который нужен миру, уйдет. Гарантирую. Кондуктор встал. Алва заметил вдруг, что он прихрамывает. Он шел к Алве как-то невероятно долго. Подошел, положил тяжелую руку на плечо. — Так вас устроит? Разумеется, гарантировать спасение Ричарда Окделла не в моей власти. Однако вы всегда можете уйти. — Кондуктор кивнул на дверь. — Допустим, я подумаю. Кондуктор долго всматривался в него, словно искал что-то, потом полез куда-то в глубины своего плаща и достал из него прямоугольник из жесткого темного картона. — Вот ваш билет. Спасибо за ваше путешествие. Добро пожаловать на конечную остановку. Он с хрустом оторвал корешок и вложил его в руку Алве. — Думайте. Время ваше.