Раз в крещенский вечерок...

      Лада в этом году не хочет участвовать в святочных гаданиях.       Но вовсе не потому, что слывет нелюдимой или боится пересудов. Да, шепот за её спиной звучит часто, и обидное слово может бросить не только любая из девиц, но и добрая половина деревни.       — Юродивая! — перешептываются бабы у колодца, качая головами. — Скотоводова дочь, а на вид как лесная. Ни в дому ей дела нет, ни на гуляньях. Всё к овцам да коровам её тянет.       — Кажется, что скоро совсем с ума сойдёт, — подхватывает другая. — Как мать её чуть не умерла, рожая ее, так ясно стало, что дурное в девке сидит.       Пусть смеются за спиной. Лада, младшая дочь самого уважаемого в округе скотовода, давно привыкла обходиться без дружеского круга. Её мир — это залитые солнцем поляны с овечьими стадами, коровы с умными глазами и шумная ватага гусей, разгуливающих у хлева. Даже самая строптивая кобыла покорно подставляет ей морду, будто знает, что Ладе ведомы тайны, недоступные другим.       И дело не в том, что она не верит в силу святок. Никто лучше Лады не чувствует, как меняется воздух в эти две недели между Рождеством и Крещением. Едва солнце клонится к закату — ночная тишина натягивается, словно струна, в которой слышатся отголоски чего-то древнего и затаившегося.       Иногда Лада задерживается у заиндевевшего окна, всматриваясь в белоснежные просторы. Ей кажется, что темнота движется, что лес живёт своей тайной жизнью и протягивает длинные лапы-тени к деревне. Она ощущает, как невидимые силы дышат рядом: что-то шуршит за стенами, кто-то следит из глубины ночи.       Не потому она отказывается гадать, что ей некогда, или что она слишком занята для таких девичьих забав. Хотя дел у неё зимой действительно хватает.       По утрам Лада первой идёт в хлев, где её с нетерпением ждут овцы, коровы и козы. В прохладном воздухе пахнет сеном и парным молоком. Она проверяет, не замёрзла ли вода в корытах, растапливает снег, добавляет в воду пригоршню мела для укрепления здоровья скотины. Её руки делят запасы сена и корнеплодов, заботливо заготовленных ещё осенью.       По вечерам Лада укрепляет загоны, затыкая щели в стенах соломой, устилает полы свежей подстилкой, чтобы животные не мёрзли. Иногда, взяв в руки фонарь, она сидит неподалёку, прогоняя волков и прочих хищников, которые зимой становятся особенно дерзкими.       Среди своих подопечных Лада чувствует себя на месте. Она говорит с животными, поёт тихие песни, и они, словно понимая её, поворачивают головы в её сторону. Зимой, когда жизнь в деревне замирает, забота о скоте наполняет её дни теплом и смыслом.       — Сегодня сразу после ужина придут девочки, и пойдём в нашу баню гадать, — крутясь у зеркала, радостно говорит Верея. — Коли не хочешь расстраивать родителей из-за очередных пересудов, то ты пойдешь туда со мной.       Но Лада не боится злых языков, не боится духов, зеркал и даже ночного зимнего леса.       Не желает Лада гадать в этом году, потому что каждый раз до этого, когда она гадала на суженого, все знаки, каким бы ни было гадание, указывали на одного человека.       — Пусть светлый праздник принесёт в ваш дом благодать, Верея и… Лада.       В сенях их дома раздаётся глубокий теплый голос, будто искры костра в морозную ночь.       Верея, яркая и уверенная, в своём красном сарафане с расшитым передником и в белой рубахе с кружевными манжетами, спешит навстречу гостю. Лада же отворачивается к окну, но всё равно ощущает, как взгляд карих глаз находит её.       — Чтоб в новом году хлеба в закромах было вдоволь, а здоровье всех родных и близких крепким было! — весело и звонко говорит Верея, её щеки румяны, как наливное яблоко, а глаза сияют ожиданием.       Знает Лада, что собирается деревенская молодежь идти веселиться. Видела, как в соседских дворах запрягали лошадей в расписные сани, украшенные колокольчиками, чтобы кататься по заснеженным окрестностям.       — Сейчас, — обещает Верея, — только платок возьму.       Она выбегает из сеней, оставляя их с Драганом вдвоём. Ладе ничего не остаётся, кроме как повернуться к гостю лицом.       Каждый раз, когда они оказываются наедине, пространство вокруг словно сжимается, становится тесным, тяжёлым, будто пытается подавить её. Дышать становится трудно, как если бы она не видела его годами, но при этом знает каждый его жест, каждую интонацию, каждый взгляд, что прячется за маской презрения.       — Да хранит тебя Бог и домовой, чтобы в хозяйстве лад был, чтобы коровы телились, а овцы ягнились, — говорит Драган, и ей кажется, что он издевается.       Её взгляд, устремлённый в пол, медленно поднимается. Карие глаза Драгана сверкают издёвкой. В них читается странная смесь высокомерия и ожидания, будто он уверен, что сломит её. Но Лада, как дикая кобыла, которую никто не сможет оседлать, выпрямляется.       — Пусть в печи огонь горит жарко, а беда порог твой стороной обходит. А ангелы оберегают каждый угол твоего дома, — отвечает она с тихой, почти ласковой насмешкой.       Её слова точны, как выпущенная стрела, и попадают в цель.       — Желаешь так, будто порчу насылаешь, — усмехается Драган.       Лада знает эту усмешку слишком хорошо. Она видела её на поверхности воды, когда всматривалась в кольцо, утонувшее в глубокой миске. Тогда ей почудился его взгляд — пронзительный, с прищуром, будто сквозь неё смотрел, и словно не суженый это вовсе, а враг. Она ударяет рукой по воде, обрызгав других девушек, лишь бы разрушить видение, убеждая себя, что это просто тень от свечи.       Эта усмешка появлялась в застывшем воске, когда из тонкой струйки жидкого тепла внезапно вырисовывался знакомый профиль — брови вразлёт, резкие линии скул, полные губы. Тогда шестнадцатилетняя Лада опрокидывает миску с растопленным воском, который с шипением растекается по полу.       Она видит эту усмешку в пламени свечи — одинокой, потрескивающей в глубине зимней ночи, когда ей было семнадцать. Гадание кажется простым: загадай вопрос, смотри на огонь, и судьба явится тебе в языках пламени. Но вместо утешения и надежды на будущее в огне рождается образ кузнеца. Расстроенная Лада задувает свечу, погружая комнату во мрак.       Каждый раз она отказывается верить. Твердит себе, что всё это лишь совпадение, игра воображения. Разве может судьба так насмехаться над ней? Разве её суженый может быть тем, кто на дух её не переносит?       Но в глубине души таится страх. Страх, что она уже знает правду.       Верея возвращается, поправляя яркий алый платок. Белые ромашки и зелёные листья раскинулись на ткани, а мягкие кисти подрагивают при каждом движении. Ее сестра, довольная собой, касается кистей, проверяя, всё ли на месте.       — Ну, что, пойдём? — звонко зовёт она Драгана, даже не взглянув в сторону Лады, уверенная, что та не откажет, если её позвать. — Нас уже заждались!       Драган молча кивает, бросая на Ладу прощальный взгляд. Его глаза цепляются за неё, ищут в её молчании ответ на незаданный вопрос. Он нагибается, проходя под низким дверным проёмом, украшенным резным орнаментом дубовых листьев и гроздьев рябины.       Лада слышит лёгкий смех Вереи, торопливые шаги и стук каблуков её красных черевичек по полу. Она останавливается в дверях, оборачивается и произносит с улыбкой, словно дразнит:       — А ты не отвертишься, Лада. Сегодня ночью все будут гадать, и ты тоже. Я не позволю тебе сбежать в хлев.       Голос Вереи звучит весело, но в нём чувствуется упрямство.

*****

      Она не отвертелась, как ни старалась.       Ночь окутывает деревню тёмным одеялом, усыпанным звёздами. Снег мягко скрипит под валенками, мороз обжигает щёки, а дыхание каждой девушки превращается в облачка пара. Ветер шуршит в голых ветвях, добавляя ночной тишине зловещего шептания, словно сама природа подслушивает тайны юных сердец.       Подруги Вереи кутаются в шали, собираясь у входа в баню. У каждой под мышкой припрятан небольшой свёрток — свечи, зеркальце и другие мелочи для гаданий. Они перешёптываются и смеются, прикрывая рот краем рукава, но Лада замечает в их взглядах тревогу и предвкушение.       Баня стоит в глубине двора, словно небольшая крепость, спрятанная от посторонних глаз. Чёрные брёвна, обработанные смолой, блестят в свете луны, а высокая крыша, укрытая снегом, искрится, будто посыпана горстью самоцветов. Дверь, обитая железом, украшена резным орнаментом — старинным узором, что защищает от злых духов.       — Ай да баня у вас, Верея! — восхищённо говорит Тата, оглядываясь. — Прямо боярская!       — Ещё бы, — подхватывает другая девушка с лёгкой завистью. — Не баня, а дворец!       Лада идёт последней, молча, поджав губы.       Верея на правах хозяйки ловко поднимает деревянный засов, скрипнувший под её рукой, и окликает Банника:       — Хозяин, прими нас! С добром заходим!       Словно в ответ на её слова из-под двери тянется густой пар — тёплый, с ароматом распаренных берёзовых веников.       Когда дверь открывается, девушки входят внутрь одна за другой. Баня встречает их приятным теплом, позволяя расслабиться после зимнего холода.       — Ну что, готовьтесь, девки, — говорит Верея, оборачиваясь к подругам. — Сегодня тайны откроем!       Издавна считалась баня местом, где соединяются миры. Здесь женщины рожают, веруя, что именно тут древние силы помогают появлению новой жизни. Здесь тепло человеческой души сливается с природным огнём, а вода уносит боль и страх. Ритуалы, проведённые в бане, обретают особую силу, будто слова и желания становятся ближе к уху самой судьбы.       Девушки начинают готовиться — ставят свечи, раскладывают зерно, зеркальца. Тепло разгоняет морозное оцепенение, их смех и шёпот смешиваются с треском поленьев в печи. Уверена Лада, что в глубине бани кто-то невидимый слушает их голоса, готовясь стать свидетелем ночных гаданий.       Вместо стола у них — широкая лавка, вокруг которой они усаживаются. На ней плошки с водой, пучки трав, зерно и пчелиный воск в жестяной кружке, растопленный на огне. Лада остаётся сидеть чуть поодаль на низкой табуретке у печи, не желая вмешиваться.       Марья решается первой. Она берёт кружку с расплавленным воском и осторожно выливает его в миску с холодной водой. Девушки толпой наклоняются, рассматривая узоры.       — Ну? — нетерпеливо спрашивает Тата, щурясь. — Что видите?       — Ой, да это же… корова! — прыскает одна из девушек.       — Какая корова? — возмущается Марья, вглядываясь в узоры.       — Ну, рога же! Вот тут!       Марья хмурится, но вскоре начинает смеяться вместе с остальными.       — Ну что ж, мужик, значит, будет хозяйственный! — шутит она, вызывая новую волну смеха.       Следующая девушка, присев на пол, сжимает горсть зерна. Закрыв глаза и прошептав просьбу, бросает зёрнышки на ткань.       — Считай! — подгоняют её.       Она пересчитывает, потом хмурится.       — Чётное… — объявляет она с огорчением.       — Ну, значит, не судьба в этом году замуж выйти!       Замечает Лада, как глаза Вереи блестят в полумраке бани, отражая нетерпение. Её сестра, обычно простая и открытая в своих желаниях, в такие моменты становится напряжённой, почти одержимой.       Известно Ладе, кого так отчаянно ищет её сестра в случайных отблесках света, в тенях на деревянных стенах бани. Верея, хотя и пытается казаться равнодушной, каждый год, выливая воск, надеется увидеть в причудливых изгибах знакомые черты — те, что запали ей в сердце.       Да и видела Лада, на чей двор бросает сестра башмачок, ожидая, что «суженый» непременно поднимет его и принесёт.       Когда Верея пытается зажечь свечу, спичка вспыхивает и тут же гаснет. Она пробует снова, но тщетно.       — И с третьего раза не зажечь свечу. Дурная примета, — впервые подает голос Лада.              Её слова звучат как часть пророчества.       — Тьфу ты! — вспыхивает Тата, отбирая коробок. — Сера отсырела, вот и вся примета.       В этот раз свеча загорается, и её дрожащий огонёк освещает стены. Но страх, поселившийся в груди Лады, никуда не исчезает. Вспоминает она слова старой повитухи: «Коли свеча не загорается, то и надежды не разгорятся, как ни старайся».       Лада гонит прочь такие мысли, уверяя себя, что это лишь случайность, но сердце стучит всё чаще. Она продолжает сидеть у печи, устремив взгляд в отблески углей, потерявшись в своих мыслях. Не замечает, как остальные девушки переглядываются, обмениваясь лукавыми улыбками. Марья первой нарушает молчание:       — Ну что ты там задумалась, Ладушка? Пора и тебе судьбу узнать! — говорит она, протягивая руку.       — Да-да, Лада! Мы уже свои знаки увидели, теперь твоя очередь. От судьбы не спрячешься!       Лада медленно поворачивает голову в их сторону. В её взгляде затаилась настороженность и опасение.       — Ну, неужели тебе не интересно, кого тебе судьба припасла? — кокетливо спрашивает третья девушка. — А вдруг тебе уготован богатырь или князь?       — Или кто-то из наших мест, кто уже давно на тебя смотрит, — добавляет Тата, хитро улыбаясь.       Их голоса звучат ласково, почти заискивающе, будто они говорят с ребёнком. Но Лада знает, что это не просто любопытство или желание развлечься — девушки явно хотят подшутить над ней, посмотреть, как она отреагирует.       — Да бросьте вы, — спокойно отвечает Лада, опуская глаза. — Мне и без воска всё ясно.       — Эх, сестричка, а вдруг что-то новенькое узнаешь? — Верея подходит ближе, хватает её за руку и тянет с места.       — Да отстаньте вы! — пытается вырваться Лада, но её уже обступают со всех сторон.       — Ну что ты, Ладушка, не упрямься, — мурлычет одна из девушек. — Мы ведь только для твоего удовольствия стараемся.       — Хватит у печи просиживать, как старая бабка!       Под дружный смех девушки рассаживаются вокруг Лады на полу, выстилая старую ткань. В центре круга уже стоит большая миска с водой, рядом свеча, ножницы и несколько обрывков бумаги с именами, которые каждая из них написала заранее.       — Ну что, начинаем? — оживлённо спрашивает Марья, доставая из-за пазухи золотую цепочку. — Сейчас узнаем, кому первой брачный венец на голову, а кому ещё ждать да ждать.       — Лада, тебе, как самой серьёзной, первой держать цепочку, — с лукавой улыбкой говорит Верея, протягивая её сестре.       Лада берёт в руки цепочку, чувствуя, как взгляды девушек устремляются на неё. Металлическое звено приятно холодит ладони, но от напряжения пальцы предательски дрожат. Она опускает цепочку над миской с водой, и та мягко погружается, начав медленно оседать на дно. Девушки замолкают, наблюдая за движением.       Цепочка, слегка колыхаясь в воде, словно подчиняясь невидимому течению, начинает складываться. Лада задерживает дыхание, следя за каждым её изгибом. Металл искрится в свете свечи, отражаясь на водной глади. Несколько мгновений — и цепочка окончательно замирает, образуя ровный круг.       — Это к счастливому браку, — уверенно заявляет Марья, склоняясь ближе, чтобы лучше рассмотреть.       — Да-да, — подхватывает Тата, хитро улыбаясь. — Судьба предсказывает тебе гармонию и любовь.       Лада лишь качает головой, пытаясь скрыть смущение.       — Ерунда! — отмахивается она, чувствуя, как начинают гореть щёки. — Давайте ещё раз.       Теперь в дело идут бумажные полоски с именами. Девушки аккуратно кладут их в миску с водой, приговаривая:       — Чья бумажка первой к краю подплывёт, та и замуж первой пойдет.       Все замирают, следя за их движением. Первая касается края миски с тихим плеском.       — Опять Лада! — объявляет Верея, не веря своим глазам.       — Еще будешь отпираться? — хитро добавляет Тата.       — Неправда! Это просто случайность! — настаивает Лада, но её уверенность уже начинает колебаться.       Третий раз девушки пробуют гадать. В этот раз на воске. Они плавят воск над огнём свечи и выливают его в воду, пристально всматриваясь в образовавшиеся узоры.       — Что там? Что там? — подскакивает одна из них, заглядывая через плечо Вереи.       — Вижу подкову и огонь! Неужто за кузнеца пойдёшь? Молодого, горячего… — протягивает Тата, театрально закатывая глаза.       — Это её суженый, — уверенно добавляет Марья, внимательно изучая узор. — Видишь, судьба всё решила за тебя.       Лада сидит в кругу девушек, пытаясь не выдать смущения, пока вокруг раздаются дружный смех и нескончаемые поддразнивания. Тон их слов всё сильнее обретает завистливые нотки: почему судьба так несправедлива? Почему все знаки предсказывают счастье Ладе, этой странной тихой младшей сестре Вереи? Почему её ждёт красивый и молодой суженый, а не их?       Она склоняет голову, позволяя себе расслабиться. Тепло бани обволакивает тело, а вокруг ощущается редкий для неё уют. Сидя в кругу с другими девушками, она впервые не чувствует себя одинокой. Впервые к ней приходит понимание, что, может быть, в такие ночи девушки собираются вместе, чтобы разделить свои мечты и чаяния, чтобы почувствовать себя понятыми. И не замечала она ничего в этот момент: ни обмена быстрыми взглядами, ни того, как молчаливо в их головах созревает общий план.       — Давай-ка, Ладушка, мы тебе суженого покажем! — вдруг выкрикивает одна из девушек.       Прежде чем Лада успевает понять, что происходит, несколько рук ловко подхватывают её, сильные и настойчивые.       Она пытается сопротивляться, но тело словно отяжелело от жара бани. С неё сноровисто стягивают сарафан и пояс, оставляя в одной лёгкой рубахе, которая кажется почти невесомой на разгорячённой коже.       — Что вы делаете?! — Лада кричит, но её голос звучит надтреснуто и хрипло.       — Что ты такая непокладистая! — смеются девушки. — Раз судьба тебе красавца посылает, сама иди, взгляни на него!       — Может, он уже ждёт тебя! — подхватывает Марья.       — Не надо, — шепчет Лада, но голос её звучит жалобно, без силы. Она пытается встать, но её снова усаживают.       Глаза выхватывают на стене тень, и что-то в её форме заставляет сердце замереть. Вместо тонкого девичьего силуэта там корчится сгорбленное жуткое существо.       — Боишься, Ладушка? — хихикает одна из девушек.       Лада поворачивает голову, и перед ней оказывается Верея. Пальцы сестры ложатся ей на плечо, неестественно длинные, с влажным блеском, словно покрыты чешуёй.       — Не отвертишься, — шепчет Верея, и в её голосе звенит зависть.       Круг замыкается, обступая Ладу всё теснее. Она дёргается, пытается вырваться, но бежать некуда.       — Отпустите! — громко кричит она, но её слова тонут в смехе.       В какой-то момент взгляд её цепляется за лицо Таты. Девичьи черты искажаются, глаза становятся стеклянными, зрачки вытянутыми, как у козы, а улыбка растягивается почти до ушей.       — Отпусти, Тата, — хрипит Лада, охваченная ледяным страхом.       Но ее голос звучит непривычно звонко, будто в него вплетается чей-то шёпот:       — Мы же только помочь хотим, Ладушка.       Её неестественно сильные руки хватают Ладу за плечи и тянут к центру бани. Она пытается упереться, но босые ноги скользят по полу, а стены словно сами сужаются вокруг неё.       — Гляди, он уже ждёт!       В следующую секунду Лада оказывается у зеркал. Белая рубаха призрачно мерцает в отражениях, усиливая ощущение уязвимости. Девушки резко захлопывают дверь, оставляя её одну.       Скрип засова разносится эхом по пропитанному паром пространству. Наступает оглушающая тишина, лишь потрескивание углей звучит зловеще громко. Лада смотрит в зеркала, а её отражение будто множится в бесконечности.       И в глубине зеркального коридора что-то шевелится.       Лада стоит неподвижно, чувствуя, как страх сковывает её тело. Босые ноги леденеют от холодного пола, а грудь вздымается в неровном судорожном дыхании. Она знает правила этого гадания — старинного и опасного.       Нельзя смотреть в глаза тому, кто появится в коридоре отражений.       Нельзя говорить ни слова.       Нельзя оборачиваться, даже если услышишь зов за спиной.       Но сейчас, в этой зловещей тишине, правила кажутся слишком хрупкими, словно ветки под напором бури.       Вначале она видит только своё отражение, бесконечно повторяющееся в зеркалах, как тени её самой сущности, а глаза кажутся большими и тёмными, полными ужаса.       Вдруг что-то меняется. В дальнем конце зеркального коридора тьма сгущается, будто сливается в нечто живое. Едва заметное движение — как лёгкое мерцание, как игра света и тени.       Щурится Лада, напрягая зрение, чтобы лучше рассмотреть, но тут же жалеет об этом. Тёмный силуэт становится чётче: тонкая фигура, словно сотканная из ветра и теней, выходит из глубины. Она неестественно вытянута, с длинными руками, свисающими почти до пола. Тонкие пальцы кажутся изогнутыми когтями. Лицо остаётся неразличимым, словно скрыто завесой.       Сердце колотится так громко, а страх переполняет её, будто заливая изнутри холодной водой. Тело отказывается двигаться, а ноги приросли к полу.       — Отче наш, сущий на небесах… — шепчет она молитвенно и едва слышно. Но её голос глух и тонет в плотном паре.       Фигура начинает двигаться. Движения плавные, но совершенно неестественные, как будто она плывёт в воздухе. Лада чувствует, как её кожа покрывается мурашками, и внезапно вспоминает другой запрет: ни в коем случае нельзя закрывать глаза.       Она прикусывает губу, чтобы не закричать. Её взгляд устремлён на своё отражение, но краем глаза она замечает, как фигура оказывается ближе.       — Ла-а-а-да-а-а… — вдруг, прямо за спиной, раздаётся шёпот: тихий, как порыв ветра, но отчётливый.       Тело парализует ужас. Она понимает: это не её имя, это зов, искушение. Она должна стоять, должна оставаться неподвижной, пока отражение тени не исчезнет.       Но тень не исчезает. Сущность подходит всё ближе, пока изогнутые пальцы не дотрагиваются до отражения Лады в зеркале.       Она не выдерживает, резко зажмуривает глаза, прикрывая лицо руками. Пальцы касаются холодной влажной от пота кожи, а ладони ощущают, как пульсирует кровь в висках. Тело будто свело судорогой, плечи напряжены, а грудь сдавливает страх, как железный обруч. Её дыхание сбивчиво и тяжело, словно она только что бежала под гору.       Вдруг дверь с оглушительным скрипом распахивается. В помещение врывается порыв мёрзлого ветра, острого, как лезвие. Ладу обдаёт холодом, и её рубаха мгновенно липнет к телу. Свеча, стоявшая у зеркала, гаснет с тихим треском, оставляя в полной темноте.       Лада замирает, чувствуя, как сердце сжимается от ужаса. Её руки всё ещё прижаты к лицу, но в ушах звучит лишь звонкая пустота, будто она осталась одна в этом холодном мрачном мире.       «Дыши, — приказывает Лада себе. — Дыши».       Наконец, она отнимает руки от лица. Ощущение липкого страха остаётся — он словно впитался в кожу. Лада медленно открывает глаза и, к её удивлению, видит, что свеча всё ещё горит, а пламя трепещет. Слабое, но упрямое, как живое существо.       Лада поворачивает голову в сторону двери. Она широко распахнута, и за ней виднеется тёмная зимняя ночь. Свежий воздух смешивается с паром, который начинает редеть, развеенный ветром.       Сердце успокаивается, бьется чуть тише. Лада чувствует слабую радость — теперь можно уйти, выйти на улицу и сбежать из этого ужаса. Только подумала сделать шаг к двери…       Как вдруг она чувствует прикосновение на своём плече. Тёплая рука, обжигающая её влажную кожу. Это ощущение настолько неожиданное, что она забывает о страхе и, прежде чем успевает подумать, резко оборачивается.       Встречается со взглядом карих глаз — тёплых, глубоких, словно омуты, в которых тонут все, кто рискнёт заглянуть. Эти глаза смотрят на неё пристально, проникая в самую душу, как будто видят всё насквозь: её мысли, страхи, мечты. Лада замирает. Не может оторвать взор от его лица — лица, что видела уже столько раз: на поверхности воды, в застывшем воске, в пляшущем пламени свечи…       — Драган? — шепчет она наконец, с трудом находя в себе силы произнести хоть слово.       Он стоит неподвижно, словно вылепленный из самой тьмы. Тень от свечи, трепетно горящей на столе, играет на его чертах, добавляя им ещё больше суровой невыносимой красоты. Его лицо кажется идеальным — слишком прекрасным, чтобы быть реальным. Эта красота зачаровывает, тревожит, пугает.       — Как ты здесь оказался?       — На дворе был, — отвечает он низким глубоким голосом, который задевает что-то в её груди. — Услыхал, как девки смеялись, хвалясь сыгранной над тобой шуткой. — Голос становится мягче, почти утешительным. — Пришёл тебя, непутёвую, освободить.       Взгляд медленно скользит по ее стану сверху вниз. Оценивающе и вожделенно. Она сглатывает, отчаянно пытаясь избавиться от кома в горле, и вздрагивает, когда понимает, насколько… откровенно он смотрит. Абсолютно не смущаясь, задерживаясь взглядом на её плечах, шее, рубахе, которая предательски подчёркивает хрупкость и уязвимость.       Лада судорожно сгибает руки, пытаясь спрятаться от его глаз, но это лишь усиливает её ощущение наготы. Сердце колотится, кровь приливает к щекам. Она просто сгорает от стыда. Оглядывается, лихорадочно ищет глазами что-нибудь, чем можно прикрыться: одежду, платок, хоть что-то. Но пространство бани кажется пустым и враждебным.       Тепло от свечи чуть касается её кожи, но оно не может прогнать дрожь. И всё же больше всего пугает не холод и не отсутствие одежды, а то, что она чувствует себя так, будто от этого взора нет спасения.       — Ты замёрзла, Лада, — голос Драгана звучит низко, вкрадчиво будто не в комнате, а у неё в самом сердце. Взгляд снова скользит по её плечам, щеке, губам. — Закроем дверь?       Лада сглатывает, чувствуя, как горло пересыхает, и пытается отвернуться, но не может — глаза словно прикованы к его лицу. Оно так близко, что она слышит его дыхание.       — Я…       Драган делает шаг ближе. Она ощущает, как чужие пальцы касаются подбородка, поднимая лицо. Это прикосновение — горячее, живое — разливается по телу тёплой волной.       — Не бери в голову глупости сумасбродных девиц. Они не знают тебя, — продолжает он, и в его голосе появляются несвойственные нотки нежности. — Я же всегда видел тебя. Твою силу… Твою красоту.       Лада вздрагивает, удивлённая и смущённая. Слова Драгана — такие сладкие и обжигающие — отдаются эхом в её душе. Разве он мог так думать? Он, кто всегда бросал на неё взгляды, полные высокомерия и насмешки? Он, кто всегда так дружелюбен с Вереей?       — Красоту? — переспрашивает она, едва слышно.       — Разве ты не знаешь? — отвечает Драган, оказываясь ещё ближе — так, что его дыхание касается её щеки. — Я всегда смотрел только на тебя, Лада. Ты была упрямой, гордой… и несравненной. А я… Я был глуп.       Слова проникают глубоко, заставляя сердце биться быстрее. Внутри разгорается искра желания — запретного, сладкого, как мёд на языке.       — Но Верея… Ты и она…       — Верея? — Усмехается Драган, слегка покачав головой. Его пальцы скользят по щеке, вызывая у Лады дрожь. — Она дорога мне… как подруга детства, как сестра, которой у меня никогда не было.       Она не может ответить. Губы дрожат: страх и восторг переплетаются в душе, завязываясь тугим узлом.       — Я всегда был твоим, — шепчет он, обводя взглядом, словно видит впервые.       Её колени подкашиваются, и она невольно делает шаг назад. Но Драган успевает поддержать — сильные руки, горячие и надёжные, ложатся ей на талию.       — Ты дрожишь, — произносит он, и в его голосе вновь звучит забота.       — Драган… — шепчет она.       Драган, наклоняясь, смотрит прямо в глаза. Он так близко, что Лада видит каждую светлую искорку в глубине карего взгляда. Она чувствует, как его пальцы скользят по спине, оставляя горячий след.       — Тебе не нужно бояться меня, — говорит Драган, а его губы обжигают своей близостью.       Её дыхание сбивается, сердце гулко стучит в груди. Она закрывает глаза, не в силах сопротивляться тёплой волне, что захватывает целиком.       Когда их губы наконец соприкасаются, где-то за спиной раздаётся оглушительный хлопок — дверь в баню с грохотом захлопывается, и холодный воздух резко сменяется вязким теплом.       Поцелуй тягучий, как жидкий металл, плавно заполняет все её естество. Она теряется в этом ощущении, дыхание срывается, а мысли танцуют в неясных облаках.       Оторвавшись от его губ, смотрит Лада на Драгана, оставаясь поглощённой этим маревом, не веря в реальность происходящего. Взгляд скользнул по лицу, и она нежно коснулась его щёк, пальцами пробегая по ресницам и спутанным волосам, пытаясь убедиться в том, что это не сон.       — Мой! — едва успевает вымолвить Лада, как его губы, стремительные и горячие, врываются в сознание.       С каждой секундой настойчивость Драгана сливалась с её мягкостью, как огонь и воск, как два потока, не желающих расставаться. Язык у него гибкий, змеиный, и он проникал в уста с такой страстью, что вся её сущность, вся она растворялась в этом порыве, не способная сопротивляться.       По телу пробегает дрожь. Едва уловимая, но с каждым мгновением, с каждым тягучим поцелуем, она становится всё сильнее и сильнее. Это как озноб, перетекающий в желание согреться. Его руки, странно тёплые, спускаются с ее гибкой шеи вниз по спине. Улыбается так искренне и так широко, что она не сомневается — перед ней действительно её Драган.       Он тянет к себе, и Лада оказывается на его коленях, ощущая прикосновение губ на своей шее. Горячий язык тянется от нежно прикушенной мочки уха к мягкой впадине у ключицы.       Лада откидывается назад, её тело становится гибким, как воск в руках искусного мастера. И нет на ней уже рубахи. Не успевает она смутиться, как губы Драгана вновь встречают её — горячие, влажные, едва припухшие. И сладостен, тягуч этот желанный плен.       Грудь, мягкая и возбуждённая, подрагивает под его ладонью. Драган нежно прикусывает тонкую кожу, сквозь которую видны едва различимые вены, и та мгновенно краснеет, становясь почти алой, сочной и манящей. Так по весне зреет самая спелая вишня в садах.       Стоны Драгана — мягкие, слегка хриплые, разжигают в Ладе все более пылающее желание. Её быстрые руки, неустанно исследуя его тело, проникают под рубаху. Ласковые пальцы скользят по мужской спине вдоль позвоночника, словно пересчитывают звенья цепочки, пока его губы не перестают терзать грудь.       Сидя на коленях у Драгана, чувствует прикосновение его рук, одновременно властные и удивительно нежные. Ладонь, мягкая и теплая, скользит по её коже, и рождается противоречие в сознании Лады. Она пытается зацепиться за это ощущение, но тело требует большего, а разум теряется в густом затуманенном мороке желания.       Но что-то едва уловимое заставляет её остановиться. Как будто тень промелькнула в сознании, пробежав лёгким холодом по коже. Перехватив руку, она всматривается в его ладонь, а пальцы осторожно ощупывают каждый изгиб, каждую линию, в то время как губы Драгана мягко касаются кожи, поглощая её внимание, отвлекая.       Слабый свет от единственной свечи бросает отблески на стены, и Лада сощуривает глаза, не в силах сосредоточиться. Свет такой тусклый, что её взгляд рассеивается, веки тяжелеют, а ум теряет четкость. Но она все ищет, пытаясь нащупать то, что должно быть на его руках — мозоли, шрамы, ожоги, — но в этом полумраке ее пальцы беспрепятственно скользят по гладкой коже.       Чувствует Лада, как странное и тревожное ощущение, прежде скрытое за завесой безумного желания, медленно возвращается к ней. Мгновенно всё вокруг приобрело чёткость, как если бы обрывки размытого сна стали соединяться в единую картину. С каждым новым поцелуем, с каждым его прикосновением она всё больше осознает: то, что она чувствует, — не совсем то, что должно быть. Он был похож на Драгана, в его руках было тепло… но что-то было не так.       Сосредотачивает свое внимание на его фигуре. Как он притягивает её к себе, как мягко и властно ласкает. Она пытается отстраниться, несмотря на то, что тело продолжает тянуться к нему. Лада ощущает, как к ней возвращается ясность ума, и её взгляд, освобожденный от пелены чувственности, падает на стену.       Их тени, плотно переплетённые, изгибаются, танцуют под светом слабой свечи. Тень Драгана, нависающая над её собственной, начала искажаться, неестественно вытягиваться, и, к ужасу Лады, из его головы начали проступать рога — длинные и зловещие. А затем — хвост, гибкий, шершавый и крутящийся.       И замирает Лада не в силах отвести взгляд. Это было не его тело. Это был не её Драган. Нет, не тот, кого она знала, кто вопреки всему мил и люб её сердцу.       Прижав руки к губам, она чувствует холодный пот на ладонях и никак не может отвести взгляд от меняющейся тени чудовища. У неё в голове клокочет осознание, что это — не просто розыгрыш и шутка, а нечто более страшное.       Это был чёрт.       Лада в панике судорожно водит руками по своей груди, пытаясь нащупать нательный крестик, но его нет. Он остался лежать в их с Вереей комнате — Лада сняла его перед гаданием. Это осознание обрушивается на неё с невероятной силой, как холодный водопад. Без крестика, без защиты, она уязвима, как никогда.       — Сгинь! — кричит она, чувствуя, как это слово вырывается из груди с силой, что пугает её саму.       В ответ Лада ощущает, как его тело сдавливает её, но с каждым словом, с каждым криком, что уходит в пустое пространство, она всё больше выскальзывает из-под тяжёлых объятий.       Вскочив на ноги, она хватает свою рубаху и натягивает на себя, как будто это может хоть как-то спасти. Бросается к двери и бьётся об неё, рвётся, ломится — она должна выйти, должна выбраться из этой темницы. Каждый удар, каждый толчок в дверь отзывается в её душе беспомощностью.       — Не уйдешь! — слышится тихий зловещий смех.       Он холодный и наполненный небрежностью, знанием, что она не сможет выбраться.       Чёрт, что постепенно сбрасывает с себя облик молодого кузнеца, не перестаёт смеяться, его голос, как змея, скользит по телу, и это не просто смех. Это тень, проникающая в душу, насмехающаяся над её страхом.       Смех резко обрывается, словно разрывается натянутая струна. Его острое лицо, скользкое и отвратное, поворачивается в сторону двери. Он прислушивается, как зверь, уловивший движение в лесу. Сквозь толщу стен бани доносятся приглушенные звуки — шаги, шорох снега, будто где-то совсем рядом кто-то приближается.       — Позабавила меня ты, Лада, — раздаётся его голос, низкий, вибрирующий, словно звук рвётся из самих недр земли. Слова произносятся медленно, с издевательской тягучестью — он смакует каждую букву, зная, что ей некуда деться.       Перед Ладой стоит существо непонятное и страшное. Лицо сохраняет черты Драгана, но кожа тёмная, будто обугленная, глаза вспыхивают жёлтым светом, похожим на жар в глубине печи. Его губы кривятся в ухмылке, обнажая острые зубы, а на лбу чётко видны короткие блестящие рога. Хвост, гибкий, как змеиный, лениво извивается за его спиной, словно живёт своей собственной жизнью.       — Да, и в такую ночь, — продолжает он, наклоняясь ближе, так что Лада чувствует горячее дыхание на своём лице, — дам тебе ответ на твое желание.       Она пытается отступить, но её тело кажется чужим, будто угорает, не в силах вдохнуть полной грудью. Горячий густой воздух обволакивает, заставляя задыхаться. Кажется, сама баня сдавливает её, отрезая пути к спасению. В висках пульсирует, в голове гудит, мысли рвутся, как нитки, и единственное, что она может сделать, это слушать.       — В полночь, без обмана ты узнаешь жребий свой.       Лада, дрожа, пытается ухватиться за край двери, но пальцы, слабые и беспомощные, соскальзывают. Она смотрит на него с ужасом, чувствуя, как её сознание наполняется не только страхом, но и странной тянущей вязкостью его слов, от которых невозможно оторваться.       — Стукнет в двери милый твой, — продолжает он, улыбаясь всё шире, — упадет с дверей засов, и сиганёшь сама к нему в руки.       Каждое слово звучит, как обещание, как заклинание. Лада не может отвлечься — его голос странно завораживает, несмотря на отвращение и ужас. Мысли разрываются: верить ли ему? Или это очередная издёвка, ложь? А может, это то, что она сама хотела услышать? Но тело не слушается её, она только всё сильнее задыхается, чувствуя, как тьма бани, горячая и плотная, сжимает в своих лапах.       За мгновение до того, как Лада теряет сознание, сзади раздаётся глухой скрип двери. Свежий зимний воздух врывается в баню, потоком срывая горячий дух и погружая её в резкую ледяную прохладу. Свеча тухнет, погасшая в одно мгновение, и Лада успевает только заметить, как исчезает бес — будто растворяется в тени, уносимый ночным ветром.       Ноги подгибаются, и она падает, но чьи-то сильные руки подхватывают её. Лада судорожно закашливается, хватая ртом холодный воздух, который кажется ей невыносимо свежим. Слёзы льются из глаз, ослепляя, но она не может их остановить, продолжая кашлять и цепляться за кого-то.       — Слава Богу, успел! — раздаётся знакомый голос, хрипловатый и взволнованный.       Лада моргает, пытаясь прогнать слёзы, которые застилают глаза, и наконец начинает различать перед собой лицо. Всё кажется размытым, словно через мокрое стекло, но постепенно черты становятся чётче. Это Драган. Настоящий.       Он крепче прижимает к себе, чтобы согреть, и одновременно черпает снег ладонями, умывая её лицо, отчего она вздрагивает от резкого холода.       Лада никогда не видела его таким. Его обычно спокойные уверенные глаза теперь наполнены тревогой, и в их глубине отражается страх, который он старается скрыть, но не может. Драган пристально смотрит на неё, словно боясь, что она исчезнет, если хоть на мгновение отвлечься. Его губы сжаты, как будто он сдерживает тысячи вопросов и слов, которые не решается произнести.       — Лада… — он касается её лица, осторожно стирая влажные дорожки слёз большими горячими пальцами. — Дыши… просто дыши.       Их тихое, почти священное единение внезапно прерывается: скрипом снега под валенками, приближающимся шумом голосов. Лада замирает в объятиях Драгана, вслушиваясь, и, несмотря на усталость, сразу узнаёт знакомые голоса — это её родители и сестра. Среди говорящих возможно есть ещё кто-то, но мир вокруг для неё сужен до этой маленькой части: только она и Драган.       — Что здесь случилось? — тревожно раздаётся голос отца.       Мать, задыхаясь от волнения, шепчет что-то на ухо сестре, а та вслух пытается оправдываться:       — Она заснула, и мы не могли её добудиться! Так и оставили в бане… — объяснение Вереи сбивается, слова звучат неуверенно. — Но в печи ведь огня не было! Заслонка и дверь были открыты… Это просто недоразумение…       Но Драган, крепко прижимая Ладу к себе, скидывает с себя овчинный тулуп и вскипает. В его голосе — гнев, страх и упрёк, от которого Верея отступает, словно от сильного порыва ветра.       — Недоразумение?! Да, это ты не досмотрела! — кричит он, его обычно спокойное лицо искривлено яростью. — Если бы я не был во дворе и не услышал её крик… Она бы угорела! Ты это понимаешь, Верея?       Верея пытается что-то возразить, но слова тонут в шуме и возгласах. Драган, не слушая никого, заботливо укрывает Ладу тулупом, словно хочет спрятать от всего мира, а она, истощённая, дрожащая, только и может, что прижиматься к нему, утыкаясь лбом в грудь. Его запах — древесный, с лёгкой горчинкой дыма — кажется единственным, что ещё держит её в реальности.       Она находит его руку. Медленно, почти наощупь, Лада проводит ладонью по его руке. Под пальцами чувствуются тонкие бинты, скрывающие следы ожогов. Там, где нет бинтов, кожа шершавая, грубая. Маленькие рубцы царапают нежную девичью ладонь. Но эти же руки кажутся ей удивительно нежными, ласковыми, когда они обнимают её, согревают.       Перед тем, как сдаться тёплому забвению, Лада думает: «За одни такие руки — нежные и грубые одновременно — я готова пойти за него замуж…»