calling for blood

      По возвращении в Токио Сугуру не учинил кровавую резню, и это стало истинным благословением, как и проклятием.       Для верхушки его поимка больше не стояла высшим приоритетом, но при этом он оставался у них на карандаше. Нельзя же позволить магу особого уровня и безжалостному мастеру проклятий разгуливать, где ему вздумается.       Они любят играть в намёки и давать понять, что если Сугуру снова прольёт реки крови, то перед судом предстанет Сатору. Ответит за то, что не остановил его, когда мог. За то, что не прикончил, когда была возможность.       Ну конечно. Это всё вина Сатору. Его ответственность.       Не Сугуру, так называемого преступника. По их мнению, в свершённых злодеяниях он зашёл так далеко, что человека по имени Гето Сугуру больше не существовало. Что он обернулся в непостижимого и неразумного проклятого духа. Всё, чем он был и чем он мог бы стать, развеялось по ветру. Сделало простым потерянным винтиком в огромном механизме, которому он никогда и не был нужен, если начистоту.       Сейчас Гето Сугуру заслуживает лишь быстрого изгнания и дежурной отметки в рапорте.       Они считают, что столь высокая склонность к насилию не оставляет им иного выбора. Им неизвестно количество накопленных Сугуру проклятий, его местоположение или планы. И даже то, что он никого не убивает, не делает ему чести. Это абсолютно ничего не меняет, потому что является лишь вопросом времени. В своей идеологии Сугуру собственноручно расписался кровью.       Задаться вопросом, почему всё так произошло, или пытаться что-нибудь понять — им попросту плевать на это. Совершённые преступления так сильно перевешивают чашу весов, что они даже не утруждаются размышлениями о собственной роли во всём случившемся.       Подумать только, что такой человек как Сугуру мог совершить подобное.       Тот самый бесконечно сострадательный к другим Сугуру — даже к случайным незнакомцам, пусть и в ущерб себе.       Вечно ворчащий на него Сугуру, не прекращающий твердить об их предназначении: защищать слабых. Он всегда говорил, что невежество и бессилие не-магов не заслуживают безразличия или неуважения. Говорил, что они живут в том, другом мире. В мире, который пересекается с их собственным настолько, чтобы ясно понимать — в одиночестве их истребят.       Словно бы он сделал это.       Как будто бы он смог.       Но смог ведь.       Ясно, как божий день.       И как же это неправильно. Но, по всей видимости, это больше не важно.       Сатору со своей стороны остаётся только подчиниться и выполнить приказ. Разыскать исчезнувшего без следа Сугуру. Ликвидировать при первой возможности.       Обстоятельства и детали особой роли не играют. Сатору и его чувства важны примерно так же, как и чувства Сугуру, — то есть не важны совсем.              В этой миссии, как и в любых других, Сатору — простое орудие в чужих руках. Его мнимая свобода воли подвешена невидимыми нитями, за которые он позволяет себя дёргать.       Но только не сейчас.       Ожившее в груди сердце делает его своей марионеткой, заставляя верить, что они спасут Сугуру. Спасут во чтобы то ни стало. Они обязаны. Они найдут его и вернут домой, и никаких «иначе», потому как Сатору не настолько оскотинен, чтобы приравнивать расправу к спасению.       Если и есть тот, кто не заслужил цинизма, так это Сугуру.       Сердечность Сугуру даёт ему время подумать над планом.       Бессердечие Сугуру оставляет его ни с чем.       Для Сатору его мотивы и истекающее болью сердце остаются непостижимы. Впрочем, как и многое другое, что Сугуру оставил при себе.       И ведь не было никаких зацепок, никакого провоцирующего события, никакого триггера. Казалось, ничего не предвещало беды.       В какой момент тогда, в прошлом, самочувствие Сугуру стало ухудшаться? Сатору не может вспомнить. Когда это началось? До нового года? Или после? Кажется, погода тогда была прохладной.       Спуск в эту пропасть оказался таким плавным, что его неминуемость стала очевидна слишком поздно.       Вот и сейчас никаких зацепок: недели превратились в месяцы, а Сугуру по-прежнему так глубоко прячется в тени, что ни одна птичка о нём не щебечет.       Жалкая, эгоистичная и слабодушная часть Сатору надеется, что там он и останется.        Какая глупая надежда.       Сугуру даже не хватает приличия сотворить какое-нибудь зверство, чтобы не оставить Сатору иного выбора, кроме как убить его.       Вместо этого они встречаются как друзья детства, чьи пути никогда не пересекаются случайно.       Это случается в Токио, в популярном барбекю-ресторане, посреди белого дня.       И самым прозаичным образом, ведь, разумеется, их пути не могли пересечься иначе.       Сатору хватает всего нескольких мгновений, чтобы, войдя внутрь, уловить слухом смешинки, которые невозможно перепутать ни с чем. Лишь долю секунды смех Сугуру неузнаваем, но эти разливающиеся в воздухе нотки складываются в голове в осознание: миновало уже больше полугода, как Сатору знал таким этот смех.       Лёгкий и беззаботный, сейчас он звучит громче какофонии гудящих звуков набитого людьми ресторана.       Дыхание перехватывает, и следующий глоток воздуха приходится осознанно протолкнуть в лёгкие. Сугуру, облачённый в броское традиционное одеяние, сидит за столиком в углу зала. Его волосы стали длиннее и теперь гладкой волной струятся по плечам, а кожа своей мягкостью переливается в приглушённом свете ламп. С ним за столом — одетый в костюм безупречного кроя мужчина постарше, при виде которого в груди Сатору скручивается змеёй уродливая и лишённая всякого смысла ревность.       Он не отводит глаз. Сглатывает. Приветствующие слова хостес проходят мимо ушей.       Сугуру здесь.       Что же ему делать?       Он может пойти по пути того, что хочет, и того, что должен. Второе неосуществимо в переполненном людьми помещении. Первое... что ж. У него до сих пор нет плана.       В момент его внутренних метаний взгляд Сугуру соскальзывает в сторону, останавливаясь на Сатору. В это мгновение веки его распахиваются, но в плечах он остаётся расслаблен.       Может, Сатору просто уйти, сделав вид, что ничего не произошло. Может, дождаться его снаружи, чтобы выполнить приказанное. Может, просто подойти прямо сейчас и потребовать все ответы.       Хочется спросить самого себя: почему он как слепой котёнок никогда не знает, что делать, когда это касается Сугуру?       Неожиданно, обращённое к нему лицо озаряет улыбка. Сугуру вскидывает руку и машет ею; вниз по коже соскальзывает ткань, обнажая кожу по локоть. По губам можно прочесть три слога, складывающиеся в его имя, и Сатору не нужно слышать их наяву, чтобы звук пролился в памяти. Безучастный облик, противоречащий осевшей на губах улыбке, заставляет сердце Сатору лихорадочно пульсировать в груди.       Что-то происходит.       Сугуру что-то говорит сидящему напротив мужчине, указывая в сторону Сатору.       Собеседник следует взглядом за жестом, но остаётся равнодушным к появлению мага, если не считать мимолетной небрежности во взмахе ресниц.       Будь это какая-то другая ситуация, Сатору, возможно, показал бы ему язык. Но сейчас он слишком растерян от такой буйно цветущей в Сугуру жизни, и ему остаётся только глупо таращиться в ответ. Перед таким видом замирает даже само время.       Он жестом призывает Сатору подойти.       Это что, сон? Может, он случайно оказался внутри чьей-то территории? Или это чья-то ловушка?       Нужно быть готовым, что где-то поблизости может оказаться проклятый дух. Разумнее объяснения всему происходящему не найти. Хотя сама мысль о Сугуру в таких одеждах, даже в искажении иллюзий…       Пока Сатору по-прежнему стоит истуканом, Сугуру снова подзывает его.       И как под волшебную дудочку ноги сами несут его вперёд, и все пятнадцать разделяющих их шагов Сугуру не отводит глаз, наблюдая за ним со своей тихой безмятежной улыбкой.       — Уверен, вы уже знаете, — обращается он к собеседнику. — Это Годжо Сатору. Мы были сокурсниками до недавнего времени.       Незнакомец кидает на Сатору настороженный взгляд.       — Да, я в курсе, — бросает сухо. — Что ж, Гето-сан, полагаю, мы закончили на сегодня? — и, не дождавшись ответа, поднимается со своего места.       Если бы в этот момент Сатору не был так дезориентирован, то перегородил бы ему путь.       — Есть пара деталей, которые стоит ещё обсудить, но на сегодня всё. Это может подождать до нашей следующей встречи.       Коротко кивнув, незнакомец кланяется и ретируется, оставляя мужчин наедине друг с другом. Глаза Сугуру глядят выжидающе.       — Кто это был? — как-то тупо вырывается изо рта, и Сатору остаётся надеяться, что в эти три слова не прокралась затаившаяся внутри уязвимость.       Сугуру провожает спину удаляющегося мужчины, прежде чем вновь вернуть взгляд к представшему перед ним Сатору.       — Последний, о ком тебе стоит переживать, — и спустя мгновение, играючи, добавляет с улыбкой: — Ревнуешь?       Эти слова, хоть и являющиеся правдой, выводят Сатору из ступора, возвращая на землю.        Усмехнувшись, он плюхается на занятое ещё минуту назад место.       — Не смеши меня.       — Да ладно, не злись, — мягко хохочет Сугуру. — Я просто спросил.        — Ты преступник.       В ответ на это Сугуру лишь неопределённо пожимает плечами.       — Боюсь, за этим столом я могу предложить тебе только выпить, — взяв в руки зелёную бутылку, он наполняет стопку и двигает по столу к Сатору.       — Это что... соджу? — проговаривает Сатору именно то, что написано большими буквами на этикетке. И зачем он спрашивает…       Губы Сугуру трогает улыбка: озорная, даже игривая, и совсем не подходящая его тону.       — Ну я же преступник? Распитие среди несовершеннолетних — ничто среди всего прочего. Тем более это просто свод правил для кучки обезьян, — говорит он, опрокидывая свою стопку.       Сатору перебирает пальцами под столом. Хочется снять очки. Надо снять очки. Они сидят на расстоянии вытянутой руки, но между ними всё равно ощущается разверзнутая пропасть.       — К тому же, — продолжает Сугуру, — не то чтобы мы с тобой никогда раньше не пили.       Да, но в такие моменты они всегда прятались по комнатам общежития или просто в укромных уголках кампуса. Они никогда не пили так неприкрыто, на глазах у других.       — Ты что, пьян?       Сугуру призадумывается.       — Нет, — в конце концов отвечает он. — Не особо.        Не особо, говорит.       Просто слушая его, Сатору и сам начинает чувствовать себя слегка захмелевшим. Он моргает раз за разом, но в глазах не становится чётче. Перед ним Сугуру как Сугуру, образ человека, которого он знает и любит, но фон этой картинки никак не разглядеть: он размыт до тошноты. Сатору не может смотреть на него прямо.       Сугуру мягко вздыхает, укладывая подбородок на ладонь.        — Раньше тебе всегда было о чём поговорить со мной.       Сатору ощеривается и, склонившись вперёд, шипит сквозь зубы:       — Это было до того, как ты убил больше сотни людей вместе с собственными родителями, Сугуру.       В ответ раздаётся смех. Знакомый слуху смех, который разливается в воздухе легко и естественно, но по спине Сатору всё равно пробегает холодок.       — Если бы тебя вырастили мои родители, я бы посмотрел на тебя, — почти с нежностью в голосе говорит Сугуру. Взгляд его расслаблен, но спустя мгновение остро цепляется за синий лёд пары глаз напротив. — Будь они твоими родителями, скорее всего, ты бы уже давно убил их.       — Что ты пытаешься этим сказать?       Шаткая улыбка ещё какое-то время держится на лице Сугуру, но затем медленно гаснет, забирая с собой остатки весёлости, что была в его глазах.       — Ничего, Сатору. Ничего, — и вновь в уголках губ прорисовывается улыбка, но теперь более мягкая. — Тебе дали приказ убить меня, так?       — Ты ведь не вернешься со мной, если я попрошу?       — Чтобы меня отчихвостили как мальчишку, прежде чем казнить? Спасибо, но откажусь, — поджав губы, он подаётся вперёд. — Или собираешься взять меня силой? Надеюсь, ты прихватил наручники.       — Я, блядь, не шучу, Сугуру.       — Я лишь хочу сказать, что если выбора нет, то ты можешь убить меня прямо сейчас. Избавь меня от их чванливой напыщенной чуши.       — Ты и правда этого хочешь? Ты ведь и раньше говорил так.       Веки чужих глаз прикрываются. Вот так, сидя, оперевшись на руку, он выглядит в разы измождённее, чем в самом начале этой встречи. Может, тёмные круги и исчезли под глазами, но очерченное непривычной остротой лицо всё ещё оставалось бледнее полотна. Он так и не набрал вес с того злосчастного периода.       Сугуру вновь наполняет стопку, но не спешит её опрокидывать.       — Хлопот бы это доставило, но да, я не против, если это будешь ты.       — Ты не против, если я убью тебя, — зачем-то глухо вторит эхом Сатору.       — Я не блефую, — отвечает Сугуру, блуждая отстранённым взглядом по заполненному залу заведения. Люди снуют туда-сюда безликой массой, пока официанты лавируют между занятыми столиками. — Я знаю, что ты смог бы. Такой уж ты человек.       — И что с того? Ты мне ничего не объясняешь, вот я ничего и не понимаю.       — Может тут и нечего понимать.       — Да, вот как сейчас. Ты кормишь меня какими-то абстрактными вещами и ждёшь, что этого хватит?       — Хорошо, видимо, что не жду.       — Сугуру, — выходит как-то изнурённо и приходится сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться. Он понимает, что Сугуру намеренно ведёт себя так, но это не облегчает ситуацию. — Я не хочу тебя убивать.       — Я знаю.       Это всё, что Сатору слышит в ответ. Сугуру не добавляет больше никаких условий или заверений. Как будто он уже смирился с предрешённым исходом, и Сатору должен сделать то же самое.       — Возвращайся со мной, — говорит Сатору, прерывая колкое молчание. — Я поручусь за тебя, мы обязательно что-нибудь придумаем.       В глазах Сугуру появляется неприкрытое удивление, а с облика будто сходят все тяготы.       — Что тут придумывать? Я вне закона, забыл? Или ты думаешь, раз ты сильнейший, а я почти равен тебе, то правила не для нас?       — Ты объяснишься. У тебя же есть причина так поступать? Я уверен, что есть. Я заставлю их тебя выслушать.       — Мне нечего им сказать, Сатору.       — Нет, есть.       В этот момент на лице Сугуру мелькает непонятная противоречивая эмоция, которую Сатору не прочесть. Спустя мгновение он выглядит растерянно, и так хочется протянуть руку и коснуться запястья, крепко обвить его ладонь, пока их пальцы не сплетутся вместе.       — Сугуру? — чутко спрашивает Сатору, хватаясь за чужое смятение. Неосознанно его рука скользит вперёд. — Расскажи?       Стоит соприкоснуться кожа к коже, и Сугуру вздрагивает, а к глазам его возвращается осмысленность. Он не пытается вытянуть свою ладонь, но и не двигает её ближе.       — Я правда рад был тебя увидеть.       Сатору напряжённо сжимает чужую ладонь, но покорно даёт ей выскользнуть из своего плена, когда Сугуру медленно поднимается со своего места. Хочется удержать его. Так хочется. Схватить за руку крепко-крепко, и пусть хоть что говорит или спорит с ним. Пусть только выслушает его.       Пожалуйста, пусть выслушает его.       Но Сатору цепенеет, потому что в итоге не знает, что сказать.       Осушив последнюю стопку, Сугуру мягко опускает её на стол. Проходя мимо, он ласково взъерошивает тонкие жемчужно-белые волосы и говорит напоследок:       — Береги себя, Сатору.       А затем, отвернувшись, уходит. Всё, что остаётся Сатору, — это смотреть вслед исчезающему в толпе силуэту. Как в прошлый раз.       — Ты тоже береги себя, — отвечает он в пустоту. Но Сугуру уже нет.        Слова растворяются, потонув в многоголосом шуме.