lonely soldier, my heart beats for you

      Свет от лампы слепит глаза, тело отдается болью во всех конечностях. Особенно ноет голова, раскалываясь и крошась на составляющие. Пальцы нащупывают теплое одеяло футона, и Юджи не заинтересовано замечает, что каким-то образом оказался у себя в спальне. Это странно, ведь он лишился чувств в коридоре, однако сил удивляться у него никаких. Он может только повернуть голову вбок, взглядом скользя по единственной фотографии во всем доме и только после этого натыкаясь на край кимоно с искусным изображением глубоких волн.              Мысли его заняты тем, что повторяются и напоминают: Мегуми еще жив. Жив, и может выкарабкаться. Но длится это недолго. Юджи поднимает взгляд от складок на чужой одежде к лицу, постепенно забывая все, кроме человека, сидящего в некотором отдалении от его футона. Боль отступает на второй план, постепенно забываясь, ее вытесняет неожиданное облегчение, теплом расползающееся от груди к кончикам пальцев.              — Проснулся? — первым делом интересуется Сатору, в его интонации ни доли волнения, только отточенное спокойствие. — Ты потерял сознание от истощения, а потом глубоко уснул.              — А как… — голос срывается и он буквально сипит, понимая, что тот так и не вернулся. На самом деле, Юджи не хочет ни о чем говорить. Ему достаточно полежать в молчании, не ощущая того, как ядовитые мысли отравляют каждый уголок его сознания.       Сатору же об этом не ведает, и продолжает, чуть погодя.              — У бывшей домовладелицы оказались запасные ключи. Твоя подруга перепугала всех духов, когда заявилась в храм и сказала, что ты, кажется, умираешь, — черты его лица становятся резче от того, как сильно он сжимает челюсти, — но она недалека от правды. Продолжишь так жить, и считай, что одной ногой в гробу.              — Я…              — Попробуй сказать, что в порядке, не поскуплюсь ввести снотворное, — Сатору жестко смотрит на него. — Не беспокойся, со шприцами я хорошо управляюсь.              Юджи выдыхает и прикрывает глаза. В чужом отношении, нарочито хладнокровном проглядывается то, что должно было быть скрыто. То, о чем они так и не заговорили во время фестиваля, оставив висеть в воздухе между ними и перескочив на нейтральные темы. И сейчас образовавшийся ком так и норовит лопнуть. Как только это произойдет, они больше не смогут игнорировать очевидных вещей и будет лишь два выхода: или забыть, или принять. Однако парень уверен, что последнее маловероятно и недопустимо. Не тогда, когда он по локоть в крови, а человек напротив него — символ непорочности.       — Почему я? — морщась от скребущей боли в горле, шепчет он, когда молчание становится невыносимым, почти осязаемым.       Сатору пододвигает к нему поднос, на коем покоятся несколько чашек с едой и травяным чаем. Помогает принять сидячее положение, невесомо касаясь плеча и отпуская, как только парень выпрямляется. Он отвечает не сразу, дожидается, пока Юджи дрожащими пальцами берется за палочки, и только после этого вдруг опускает маску равнодушия, позволяя бровям сойтись у переносицы, а губам болезненно сжаться. При свете лампы его волосы отливают серебром, а бледная кожа вызывает ассоциации с фарфоровой куклой. Несмотря на статность его фигуры, Юджи находит мужчину хрупким в этот самый момент. Что, если от его прикосновения тот разлетится тысячей осколков?       — Каждый раз, когда я видел тебя вблизи храма, ты выглядел так, будто ждал, что кто-то протянет тебе руку и вытащит из того беспросветного болота, в коем ты себя заточил, — говорит Сатору неторопливо, и смотрит ему в глаза с нескрываемой болью.       Он легко вписывается в этот дом, будто является его полноправным владельцем. Его присутствие не тяготит, окутывая с головы до пят. Но слова, слова режут острее любого ножа. Возможно, потому что они правдивы. Возможно, потому что Юджи слишком долго шел против ветра и в итоге просто устал.       — А в глазах всегда считывал одно и тоже: отчаяние.       — Возомнили себя спасителем?       — Ты бы позволил? — Сатору склоняет голову, так и не отводя взгляда. — Почему ты? — спрашивает, будто и сам впервые над этим задумался. С такой легкостью, что может сойти за подростка, только-только осознавшего значение первой влюбленности. — Разве для чувств должна быть причина?       Рис встает поперек горла, но парень запивает его чаем, стараясь не подавиться. Он не смущен, нет, это другое. Он не верит. Ведь это практически невозможно. Ведь Юджи давно уже не является «нормальным» и «полноценным» человеком, походя на блеклую тень того себя, кого постепенно забывает. Он не достоин, поэтому не верит, не может заставить себя поверить.       — Это признание?       — Почему в твоем голосе столько недоверия и сомнения? Боишься?       Юджи откладывает приборы, судорожно выдыхая и запрокидывая голову в попытке собраться с мыслями. Боль во всем теле возвращается с удвоенной силой, левая рука неприятно ноет и ему трудно сжать вместе пальцы. Все его существо напоминает о том, насколько он поломан и неполноценен. Насколько сильно он бракован.       — Боюсь, — признает с легкостью, давя горькую усмешку. — Знаете, о чем я думаю, встречая вас? — поднять взгляд на мужчину удается не сразу. — О том, что вы похожи на первый снег. И если я коснусь вас, то в конечном итоге лишь запятнаю и разрушу хрупкую красоту.       — Я вовсе не так хрупок, — Сатору усмехается уголком губ в ответ на его фразу и идет на вольность. Длинными пальцами касается тыльной стороны его ладони, но всего на пару мгновений, чтобы дать возможность ощутить свое присутствие и не более. — Видишь? Не исчез ведь.       Место прикосновения покалывает тепло, но как только пальцы отстраняются, кожу словно обдает холодом. Юджи не только видит, но и чувствует, как в груди ноет, а в ушах раздается непрекращающийся стук.       Сердце, это всего лишь его израненное сердце.        — Доверься мне, — слышит он тихое совсем рядом, у виска, вместе с размеренным дыханием.       И распадается, покрывается тонкими трещинами, зная, что в этот самый момент нечто, сковывавшее его и мешавшее сделать вдох, немного ослабевает. Всего на десятую долю, но и этого более чем достаточно.       Он говорит сбивчиво, то вспоминая первые дни в лагере боевой подготовки, то перескакивая к жертвам его пуль. Рассказывает даже то, что пытался похоронить в памяти. Переживает боль и опустошение снова и снова, а Сатору слушает. Не перебивает, не спрашивает и смотрит прямо, без осуждения или ненавистного сочувствия. Исповедь Юджи слышат только стены и один человек, предлагающий ему не целый мир и не любовь до гроба, а просто человеческое: «я здесь, я рядом».       Груз вины не исчезает, как и вера в то, что он не достоин жизни после всего совершенного, но теперь, теперь не так больно. Теперь не так тяжело.       Хотел бы он забыть все, как очередной сон, вот только реальность не подчиняется человеческим прихотям. Иногда все складывается так, как люди того не ожидают, одни события могут перечеркнуть все самое приятное, что было раньше, другие же наоборот подарить глоток долгожданного воздуха.       Неозвученными остаются Мегуми с Сукуной, однако он еще не готов. Это не то, что раскроешь, не то, чем можно с легкостью поделиться. То же касается и бесчисленных шрамов, и пульсирующей боли в левой руке.       В какой-то момент кто-то из них все-таки разрушает пузырь умиротворения едва разборчивым: «уже поздно». Юджи знает, что это значит, и сверлит взглядом пол долгую минуту. Ткань кимоно слегка шелестит, когда мужчина поднимается на ноги. На миг комната словно теряет все свои краски, покрываясь различными тонами серого. Ранее парень заметил тени усталости, залегшие под чужими глазами. Неизвестно, сколько тот просидел у его футона, и все же нечто эгоистичное толкает его на наглость.       — Годжо, — обращение мягко ложится на язык, отскакивая звуками от зубов и соскальзывая с губ в скрытой мольбе.       В ответ звоном в ушах оглушающая тишина, сопровождающаяся чужим выдохом.       — Останьтесь, — несколько торопливо следует вслед за именем, в страхе, что не дослушают конца фразы и покинут. Но этого не происходит.       Сатору и в мыслях бы не осмелился покинуть его, не дав окончить фразу.       Юджи смотрит на него снизу-вверх и тянет руку к краю кимоно, словно коснувшись его, сможет удержать этого человека. Сатору смотрит в ответ и остается. Лишь недоумение, сменившееся неуверенностью и тут же затонувшее в искусной маске безмятежности, выдает истинные чувства мужчины.       — Как пожелаешь, — мягко ласкает слух.       В эту ночь впервые за последние месяцы кошмары не мучают его сон, отступая и давая Юджи возможность провалиться в спасительное умиротворение.

* * * * * * *

      Нобара входит в дом вместе с летним дождем, принося с собой прохладу и приятную свежесть. Встряхивает волосы и невольно ежится от нескольких юрких капель, попавших под одежду, несмотря на защиту в виде небольшого складного зонта.       Юджи встречает ее на пороге и готовится ко всему, начиная от брани и заканчивая побоями, но девушка лишь вглядывается в его лицо с необъяснимой эмоцией, словно и видит-то его впервые, а после вдруг выдыхает слишком громко для пустых комнат и молча проходит внутрь, садясь на татами. Спина ее пряма, словно она и не носит под сердцем боль от разлуки с любимым человеком, чье возвращение напоминает собой мираж.       — Ты ведь тоже там был? — спрашивает она, когда он садится напротив и разливает чай по чашкам. Тонкие струйки пара вздымаются в воздух, в следующее мгновение испаряясь и становясь невидимыми. — На войне.       Там, где дни пестрят алым, а ночи не приносят облегчения. Там, где обрываются жизни, одна за другой. Одна за другой.       — Да, — скорее кивает, нежели говорит парень, и смотрит на нее, ожидая последующих слов.       — Тебе… — Нобара хмурится слегка, пытаясь подобрать слово или раздумывая над тем, стоит ли задавать вопрос, — все еще трудно?       — Ее так просто не забудешь, — усмехается он и смотрит в сторону открытых сёдзи, пропускающих внутрь звуки дождя. Он не лукавит, но и не говорит прямо, что следы войны никогда не исчезнут, являясь призраками во снах.       Безмолвие мягко опускается между ними перерастая в перестук капель, отдаленно напоминающих некую мелодию. В этот самый момент мир за стенами дома кажется неожиданно холодным и чужим, покрытым серыми мазками краски, даже если зеленое буйство цветов и травы пытается ее вытеснить.       — Но я в порядке, — Юджи произносит это так, будто их разговор и вовсе не заканчивался. Девушка на это приподнимает уголки губ в попытке поверить. Она почти выглядит так же, как и при их первой встрече. Только вместо дерзости во взгляде тонет тоска, необъяснимая и не вяжущаяся со столь юным возрастом.       — Знаешь, из-за него я старалась убедить себя в том, что мир вовсе не жесток, — говорит она, пальцами обхватив чашку и поднеся ее к губам. — Потому что он в это верил. И говорил, что каждое действие, каждое событие имеет свой смысл, свою ценность, даже если это может принести кому-то горе. Даже если сначала кажется, что вокруг тебя лишь тьма, беспроглядная, вязкая и непроходимая. Ведь в конце концов только познав горечь несчастья, можно осознать сладость радости. А когда его забрали, его последними словами было: «я вернусь, ты только подожди». И я ждала, повторяла себе, что война — временна, что отчаяние продлится недолго и завтра он вновь будет стоять на пороге, смущенно поправляя волосы на затылке и пряча букет полевых цветов за спиной. Я верила, что мир будет справедлив и благосклонен, что жизнь не отнимет шанс, коим нас с ним одарила.       Всхлип, короткий, едва слышный врывается в ее слова, вороша их и постепенно ломая прямую спину, вынуждая ее опустить плечи, обхватить себя руками и уронить гордо поднятую голову.       — Но вместо этого, вместо этого она отняла у меня все!       Юджи сразу все понимает, разглядев треугольник листочка в сжатой в кулак руке. Треугольники эти с первого взгляда и не отличаются от обычных писем, ведь на фронте пишут там, где придется и кусок бумаги — на вес золота, но незнакомый почерк говорит сам за себя. Как и девушка, что сидит перед ним и постепенно угасает.       Обняв ее, Юджи думает о том, что смог бы защитить это тонкое тело от пуль, полностью закрыв собой. И о том, почему она еще не рассыпалась от боли, пробирающей ее до костей.       Он не убеждает ее в том, что все будет хорошо. Потому что это не про них. Где-нибудь в параллельной вселенной, да, вполне возможно. Но не здесь. Не сейчас. Боль утихнет, зарубцуется, скроется, но не исчезнет. Он это знает.       И Нобара, теперь, тоже.       — Мы можем пойти к морю завтра? — спрашивает она, когда его рубашка пропитывается ее слезами, а дождь постепенно угасает.       — Конечно, — разве он может отказать?       — Пригласишь каннуси?       — Ты хочешь этого?       Она кивает и смотрит на маленький треугольник в ладони. Смотрит, и крошится, крошится, крошится, теряя былую версию себя.       Песчаный берег, нагретый солнцем, принимает прибывающие волны, что сталкиваются пеной и вновь отступают. Нобара идет чуть впереди, держа в руках небольшую лодочку со свечой* и тихо переговариваясь с каннуси. Мужчина без возражений согласился составить им компанию, явившись после вечерней службы и не сменив официального одеяния. (прим. автор вольно изменил поминальную службу, где лодку с едой и свечой пускают плыть в море в канун праздника Обон).       Как только они подходят ближе к воде, девушка осторожно зажигает свечу и опускает лодочку, после слегка подталкивая за край и следя за тем, как она медленно от них удаляется. Сатору едва слышно произносит молитву, прикрыв глаза, затем они вместе совершают поклон огоньку света, что укажет путь почившей душе. В высоком небе весело перемигиваются созвездия, кругом окружая восходящую луну.       — Пусть свеча эта осветит твою дорогу, где бы ты ни был, — шепчет Нобара, и оборачивается к ним, низко кланяясь. Юджи невольно выставляет вперед руки, в тщетной попытке ее остановить.       — Зачем ты? — беспомощно спрашивает он.       — Благодарю вас обоих, — на ее лице все еще следы от слез, но она улыбается. — Я не могла устроить похороны как следует, но и того, что вы согласились побыть со мной более чем достаточно.       — Не стоит благодарности, — Сатору почтительно склоняет голову, смотря на нее без тени тех эмоций, что взяли над ним верх во время фестиваля. — Он не собьется с пути и это ваша заслуга.       Юджи подходит к ней ближе и тихонько сжимает хрупкое плечо, молчаливо передавая то, что крутится на языке: «ты не одна».       — Мы часто приходили сюда, не важно, если за окном была зима или небо заволокло тучами. По ночам он рассказывал о созвездиях и их значениях, и шутил, что нас с ним свела сама красная нить судьбы*, — Нобара вскидывает голову, выставляя вперед правую руку, — ведь изначально мы и не должны были встретиться, но обстоятельства складывались так, что его занесло сюда, а потом я поехала в Токио — к нему. Нить может путаться или удлиняться, а то и уменьшаться, но она никогда не порвется и приведет к тому, чей мизинец повязан той же нитью. Вот только, только думаю, это вовсе не про нас с ним. (прим. Красная нить судьбы относится к одному из японских поверий).       Она усмехается слегка, переводя взгляд на него с Сатору.       — А совсем про других.       Юджи невольно вздрагивает от ее взгляда, тоскливого и всезнающего.       Девушка выдыхает, оглядываясь в сторону ночного моря, после произнося:        — Я пройдусь немного.              — Ты будешь в порядке? — парень обеспокоенно смотрит на нее, проследив за тем, как она оглянулась в сторону воды.       — Да, — она кивает и отступает от них, — не волнуйся.       Сатору касается его локтя, но лишь для того, чтобы привлечь его внимание и коротко сказать: «ей нужно время». Он с неприкрытым волнением глядит на мужчину и все же выдыхает. Берег освещают фонари и луна, чьи лучи нежно касаются беспокойных волн. Девушка идет у самой кромки воды, взяв сандалии в одну руку. Край ее длинной юбки уже немного намок.       — Почему вы согласились прийти? — интересуется он, разрушая повисшую тишину, стоит фигуре Нобары отойти от них на какое-то расстояние.       — Это имело большое значение для тебя, — Сатору отвечает без тени насмешки, стоя рядом с ним, при этом на достаточном расстоянии, чтобы не смущать его. Юджи не знает, как на это реагировать и молчит какое-то время прежде, чем снова подать голос.       — Я отнял ваше свободное время, — снова. Но последнее слово он так и не произносит, слегка поворачивая голову и обращая взгляд на профиль мужчины. Внимание того занимает беспокойное море, но он позволяет усмешке коснуться лица до того, как та гаснет при свете близ стоящего фонаря.       — Вовсе нет, — наконец говорит Сатору. — Если мое присутствие помогло облегчить груз скорби, что испытывает Кугисаки, то я лишь рад помочь ей, — и тебе, оставшееся на языке.       Юджи и не надо слышать, чтобы понять это.       — Я могу задать вопрос?       — Да.       — Что бы вы сделали, будь у вас неисправные часы?       Сатору отводит взгляд от моря, теперь же смотря на него. Юджи это чувствует, но головы не поворачивает и терпеливо дожидается ответа. Ветер приятно холодит спину, вот только кожа покрывается мурашками вовсе не из-за него.       Он не говорит, что попытался бы их исправить, или выбросил бы, лишь шепчет на выдохе:       — Сохранил бы.       — А при условии, что они никогда не пойдут? — сжимая руки, вновь спрашивает парень.       — Буду хранить, как зеницу ока.       — Почему? — взглядом осторожно сначала к шее, подбородку и только потом встретить глаза, искрящиеся в лунном свете.       Сатору склоняет голову, делая шаг ему навстречу. И начинает улыбаться, мягко, почти застенчиво.       — Даже остановившись, они не потеряют свою ценность, — отвечает практически не задумываясь. И голос его обволакивает Юджи, перекрывая шум волн и все те мысли, что бились в желании быть услышанными.       Пусть ты сломлен судьбой, я от тебя не откажусь. Вот что хочет сказать Сатору, и Юджи знает.       Вскоре Нобара возвращается, незаметно утирая лицо и глубоко вдыхая. Она щурится со словами о том, какой красивой выдалась сегодняшняя ночь и только потом вдруг становится совсем серьезной.       — Завтра я вернусь в Токио, не хотела уезжать, не попрощавшись, — говорит она, неловко заправив прядь волос за ухо. — Думаю, так будет лучше.       — Ты уже все решила, так что мне и возразить нечем, — парень, пусть и выглядит удивленным, осознает, что ничего не изменить. Он взъерошивает ее волосы, слыша — впервые за последние дни — ее смех и угрозы побить его.       — Я буду звонить, — отойдя от него на несколько шагов, мстительно произносит Нобара, — очень часто.       — Хорошо, — Юджи не может не согласиться и хмыкает. И думает с легкой болью в сердце: «я буду скучать». Не говорит вслух, потому что это будет совсем не похоже на них, но думать, думать ему не запрещено.       — Еще раз благодарю вас, Годжо-сан, — Нобара вновь кланяется, обращаясь к каннуси, — Пожалуйста, приглядите за ним, — она скашивает взгляд, подмигивая парню.       — Я старше тебя, — без доли обиды, выдыхает Юджи, давя усмешку.       — Обязательно, — одновременно с ним отвечает Сатору и возвращает поклон.       Они возвращаются обратно под звездами и если прислушаться, то можно услышать звон девичьего смеха.