Ловушка для инквизитора

Аугуст чуть не выжил из ума, вздрагивая от вида каждой плывущей в воде палки. Он всматривался вверх по течению, надеясь, что голоса, которые он слышал на берегу отдалялись. Надеясь, что тюремщики уже избавились от мешка и торопились попасть на казнь. Времени было болезненно мало. Он зашёл в воду уже до колен, поднимаясь выше по реке, когда увидел это. Трепыхающуюся в воде мешковину, прибитую течением к толстому суку на мели. Аугуст рванул туда, что есть силы, злясь на сопротивление потока воды под ногами. Он схватил мешок, выдёргивая его на берег, вытаскивая за собой посеревший ил и тину со дна. Когда испуганное лицо Тэа показалось на свет, Аугуст не смог сдержать ликования. Ещё вчерашней ночью он не сомневался ни в чём в своей жизни, был твёрд и предан намерениям, которым следовал последнее десятилетие. Но всё, что он знал сейчас — либо внушительная часть его существования была основана на ценностях, которые оказались совсем ему не близки, либо его действительно околдовали и обворожили. И глядя сейчас, в заплаканные от боли и испуга, зеленые глаза и на красный замерзший кончик носа, он уверовал, что отметины на этом лице существуют по воле Божьей. Тэа такой же божий сын, как и он сам. Как любой, кто был знаком ему до сего дня. И обходиться с ним стоит так же трепетно и уважительно, как к любому живому существу. Вот его новая истина. И Аугуст решил закрепить её, обхватив лицо Тэа ладонями и размашисто расцеловав его кожу, обещая покой и защиту. Тэа полностью выбрался из мешковины и обнял Аугуста, прижимаясь всем телом к его груди. — Всё хорошо, всё хорошо! У нас получилось. — Шептал Аугуст, глядя вдаль впереди себя уже обдумывая дальнейший путь. В это же время Тэа испуганно смотрел на речную воду позади себя, пытаясь осознать, что их безопасность пока лишь иллюзия и стараясь не дрожать от страха в обнимающих руках. Поднявшись с помощью Аугуста на ноги, он прошел несколько неустойчивых шагов и осторожно опустился на колени, рассматривая своё отражение в воде. На него в ответ смотрел побитый испуганный зверек, стирая тревожностью всё волшебство его внешности. — Теперь... Теперь никто глядя на моё лицо не... не подумает, что я ведьма. — невесело усмехнулся он. — Ничтожная изувеченная уродина, вот кто я. Аугуст всмотрелся в то же отражение, что предлагала ему речная гладь. — Это не правда, Тэа. Я видел тебя в лесу — ты был прижат сапогом к земле, но твой стан был гордым, а голос яростным и влекущим... Я видел тебя в камере — ты был измучен и истощен, но твои глаза сияли светом, ранее мной не виданным. Я видел тебя окровавленным и сломленным после пыток — но твой дух был так силён и чист, что ты даже не утратил сознания от болей, милостиво пытаясь отговорить меня от опасной затеи. И я вижу тебя сейчас... — Аугуст впервые сам искал ведьмовского взгляда, веря, что именно через глаза они могут общаться душами. Тэа встретил его тёмные глаза своей яркой свежей зеленью. — Я вижу тебя... И знает Господь, мне не встречался ранее человек такой же твёрдости духа и мягкости облика. Глаза Тэа округлились, делая его лик еще более невинным и юным. — Твоя красота всё еще поражает моё воображение... — признаётся Аугуст и понятия не имеет, где он набрался всех этих чувств и выражений. Оно открылось ему из недр самого сердца, будто по волшебству. Возможно Тэа всё таки владел колдовством... Никакими иными обширными знаниями и логикой Аугуст не мог объяснить отемнение своего ума и сердечное помешательство. Церковь учила, что дьявол существует и активно действует в мире, стремясь сам и своими посланниками соблазнять людей и приводить их к греху и разрушению. Но Тэа решительно не соотносился ни с чем дурным, грязным и порочным. Церковь утверждала, что черная магия и колдовство являются реальными и опасными формами зла, с которыми нужно бороться и уничтожать. Но даже если Тэа и владел колдовством, он не причинил боль никому из своих палачей. Разве обладая он злыми силами, не отстоял бы свою жизнь, когда над его телом и душой надругались в плену и пыточной? Церковь твердила, что для спасения души человек должен соблюдать чистоту веры и праведные обряды. Любое отклонение от этого было рассматриваемо как ересь или деяние дьявола. Аугуст верил, что этим днём он спасает целых две души — невиновно осужденную на смерть и ту, которая могла способствовать этому ужасному убийству, за что больше никогда не вправе была бы обрести покоя. Он мог бы предаваться ежеденным исповедям до конца своей жизни за предательство, которое совершил сегодня по отношению к своим братьям и глубоко уважаемым епископам, но он не смог бы отступиться от веры в свой выбор и свою истину. Тэа смотрел на него немигаючи, но его изумрудные радужки бегали по всему лицу Аугуста, будто выискивая в нём намёки на притворство и сладость лживых слов. И не находил их. — Ты самый святой человек во всём святом христианском мире... — прошептал он и поднёс прохладную, еще слегка влажную от воды ладонь к щеке Аугуста. — Я никогда не забуду ни твоих слов, ни твоей доброты. Аугуст лишь молча повернул лицо под рукой Тэа, приникая губами к внутренней стороне его ладони. Тэа прерывсто выдохнул, следя затуманенным взглядам за движением этих губ. Он будто хотел сказать что-то ещё, но Аугуст прервал его: — Нам пора уходить. Мы всё еще слишком близко и я тревожусь, что они уже обнаружили твою пропажу. И мою... — Я знаю одно место, — всё еще слабым голосом произнес Тэа. — Мы можем ненадолго укрыться у моей сестрицы, пока мои раны не затянутся и я не восстановлю силы для дальнейшего похода. — Сестрица? У тебя есть семья здесь, неподалёку? — Аугуст по явственной причине испугался за них. — Если инквизиции или местному церквовному управлению известно о твоих родственных связях, то за ними придут, вслед за тобой! — О нет, нет... Это не совсем такая.. семья. — Тэа будто замялся, покусывая краешек нижней губы, сомневаясь, открывать ли подробности человеку, который лишь малое время назад был надризателем его тюремной камеры. — Что ты имеешь в виду? — спросил Аугуст, но видя его колебания вдруг всё понял самостоятельно. — Положив руку на крест я клянусь, что ты можешь доверять мне. Я не выдам тебя и твою семью даже под угрозой смерти. Тэа несмело, но нежно улыбнулся на эти слова. В его грудине затрепетало нечто прежде невиданное. Чувство небывалого спокойствия и привязанности разливалось по его сердечным сосудам. — Позволь мы сначала начнём двигаться в безопасном направлении и я попытаюсь рассказать тебе всё по пути... — Аугуст согласно кивнул на это и предложил Тэа опереться на своё плечо, перекидывая через него его ослабшую руку и придерживая раненого за талию. Аугуст не был солдатом, он был духовным и учёным мужем, но он надеялся, что силы его тела и твердости его намерений хватит на них обоих. — Твоего дыхания может не хватить и на ходьбу и на беседу. Я позволю себе слепо довериться тебе и пойти в ту сторону, в которую ты укажешь. А на вопросы ответишь, когда наберешься сил. — серьезно отчеканил Аугуст, стараясь усмирить нежность в своём голосе, так рвущуюся наружу от ощущения близости и теплоты другого тела. — Я лишь скажу тебе признание о сестрице... Чтобы ты знал, куда идёшь и приемлемо ли это для тебя... — Тэа пытался словить его взгляд, но Аугуст смотрел строго вперед, на тонко протоптанную дорогу вдоль кромки леса. Признаться, он слегка напрягся словам своего спутника. Он принял уже слишком много кардинальных и определяющих его дальнейшее будущее решений. Он боялся встретиться еще с чем-то, что может перевернуть его мир, ставший вдруг неустойчивым и хрупким. Аугуст сделал глубокий вдох, будто с наполнением воздухом лёгких, наполняет своё тело мужеством. Лучше быть подготовленным, чем опешить от чего-то неожиданного. — Да, пожалуйста, поведай мне то, что мне следует знать. Тэа, кажется, переживал не меньше. Его голос слегка дрожал, когда он начал говорить. — Моей настоящей семьи давно нет. Я был совсем незрелым юношей, когда остался один. Я жил в нише под крыльцом одного из больших домов в деревне. Это было не очень удобно и приятно, но это ничего. Главным было то, что я никогда не голодал. Благодаря этому... — Тэа неоднозначно помахал кистью руки перед своим лицом. — ... мне было достаточно просто найти работу. Несколько торговцев на рынке площади у главной церкви разглядели в моей внешности нечто, что помогло бы им сбывать свои товары. Я несколько часов в день ошивался у их лавок или обозов и предлагал их товары всякому, кто проходил рядом со мной... В пределах видимости моих глаз. Горожане были очарованы моим лицом и им было так легко продать что угодно. Тэа замолчал на несколько секунд, переводя дух. Аугуст обернулся назад, проверить, как сильно они успели отдалиться от тюремных стен. Расстояние было значительным, но всё же на сердце было неспокойно. Тэа продолжил: — Эта работа ничего мне не стоила... Я просто торговал своим лицом и подкидывал ту или иную вещицу любому, кто раскрывал передо мной ладони. Торговцы обогащались, но каждый из них платил мне лишь крошечную долю. Мне хватало на еду и я не жаловался. Я не был жаден, но мои хозяевы были... Однажды они начали сражаться между собой за меня, они не хотели больше терпеть конкуренцию, каждый хотел меня только для себя. И никто из них не давал выбора мне. По правде, лишь старик Леонардо был приятен мне и беседой и своим добрым отношением. Он был ювелирным мастером и торговал кованными браслетами и серьгами... Тэа снова выпустил воздух, задержанный и застоявшийся в лёгких, в попытке преодолеть боль в ранах. Его плечи так же были напряжены, не в состоянии расслабиться из-за ломоты в каждой части истерзанного тела. Аугуст попытался перенять побольше его веса на себя, чувствуя как борьба с болью и муки высасывают его силы. Он хотел остановить Тэа от его рассказа... Он оказался гораздо длиннее и подробнее, чем он мог ожидать... Подробнее, чем это было необходимо в их ситуации. Однако он не стал прерывать его. Он чувствовал, что вся эта предыстория неспроста, что начиная так издалека, Тэа будто заранее пытается оправдать то, чем этот рассказ в итоге закончится... Аугуст подозревал, что это будет чем-то не очень приятным для него. — Ты можешь продолжить позже, когда мы зайдем под покров леса и сможем остановиться на привал. — всё же предложил он, не могущий отказаться от заботы в сторону юноши. — Нет-нет. — легонько покачал головой Тэа. — Воспоминания отвлекают меня от мук настоящего. Так я меньше ощущаю вывихи и раны... — Рука Аугуста крепче обхватила его талию, после услышанного, стараясь не задевать перевязь. — Так вот.. Леонардо.. Он торговал украшениями и на удивление ему понравилось, когда я нацепил пару особо ярких, красных серег на свои уши. Я хотел лишь рассмешить его нелепостью своего вида, но он посмотрел на меня так тепло и восхищенно и сказал, что не видел девы, на которой его изделия смотрелись бы прекрасней. Чтобы скрыть своё смущение я рассмеялся и нацепил и браслеты, принявшись размахивать руками в незамысловатом танце. Это привлекло нескольких людей и они рукоплескали и улюлюкали моим шалостям. Многие из них захотели такие же браслеты, переливающиеся на солнце. — лицо Тэа будто просветлело впервые с того момента, как он попал в темницу. Он нежно улыбнулся тому, что видел в своих воспоминаниях. — Леонардо платил мне так же, как и остальные торговцы. Наверное это было их некой договоренностью, ведь если один начнёт платить мне больше, я захочу этого и от остальных. Таким было их виденье. Я же не желал большего, мне нравилась моя непритязательная работа. Но в один из дней Леонардо был в особо чудесном расположении духа. Я работал у его лавки второй раз на той неделе и мы много болтали, веселились и он угощал меня медовыми панифорте. Мне было просто хорошо рядом с ним и он был тем образом отца или деда, которых я потерял. Я захотел работать с ним чаще... Я приходил к нему в свободные часы и просто болтался рядом с ним, обсуждая истории ушедших дней. И это не понравилось другим торговцам... Они не хотели моего мнения, я был их общественным, рыночным достоянием, которое они передавали из рук в руки, от лавки к лавке по определенным дням недели, чтобы улучшить свои продажи. Они решили, что Леонардо предложил мне нечто большее... Более высокую плату или лучшее качество жизни, я не знаю. Но когда я видел Леонардо в последний раз я уже знал, что кинжал, зажатый слишком глубоко в недрах его ребёр, не может быть чем-то несерьзным и не ужасающим... — Тэа помрачнел на глазах и его радужки цвета молодой листвы вдруг потемнели до траурного цвета жухлой хвои. — Кто-то из них убил его из ревности... И жадности... Убил и оставил за его собственной лавкой, бросив к его телу россыпь ярких камней из раздавленного серебра сережек. Просто из злости... Им даже не нужны были его драгоценные камни, они просто хотели раскурочить его изделия. В тот день у меня забрали мою вторую семью. Аугуст не отличался ярким воображением, но почему-то он легко мог представить еще более юное лицо Тэа, испорченное горем и негодованием. Это заставляло нечто в его сердце мрачно гореть. — Мне так жаль, что тебе пришлось столько пережить... — произнес он, неловко похлопывая Тэа по спине в утешающих касаниях. — Но... Ты нашел третью семью, верно? Твоя сестрица... — Ах да, — грустно улыбнулся Тэа. — Совсем скоро мой рассказ дойдёт и до нее. Точнее до них... Аугуст излишне резко повернул голову с сторону своего спутника, не сумевши скрыть своего удивления. — После убийства Леонардо, эти глупцы решили, что устранили препятствие. Будто не моя воля была для них препятствием, а пожилой мужчина, который был чуть добрее ко мне, чем остальные. Я слышал собственными ушами, как они радостно делили "дни ювелирника", точнее меня, между собой. Они ждали, что теперь им достанется больше, что они вытянут из смерти моего близкого больше выгоды... — пальцы Тэа сжались в кулак на рубахе Аугуста, за которую держался. — Я был так зол... Так чертовски зол... Тут он осёкся, переведя взгляд на Аугуста: — Прошу меня простить... Я не хотел так выражаться... Аугуст тронуто улыбнулся тому, насколько этот человек, терпевший сейчас столько боли в теле и мучения от воспоминаний, мог, всё же, быть таким трепетно внимательным к неуместным словам в присутствии религиозного лица. — Ничего, Тэа. Ты имеешь права на эмоции и сильные чувства, учитывая то, через что тебя заставили пройти. Ты можешь продолжить, я обещаю, что я в порядке. — Я был так... сильно зол, что высказал им всё прямо на рыночной площади. Я не обвинял их в убийстве открыто, но по их раздраженному виду и так было ясно, что они всё понимают. И что они очень недовольным тем, что я знаю то, чего не должен был знать... Я тут же стал для них угрозой. Я был опрометчив... Неосторожен. Я действовал на волне гнева и я сказал, что с той минуты больше не стану работать ни на кого из них. Что с таким же успехом я могу работать сам на себя. Взять займы, купить товар и продавать его самостоятельно. Любой из них! И за куда большие деньги. Им это очень сильно не понравилось... Но мы работали с ними больше двух лет и они... в какой-то мере полюбили меня, привязались какой-то своей странной вариацией привязанности. Наверное только поэтому они не занялись тем, чтобы убить меня, вслед за Леонардо. Но они учинили на мой счет нечто не менее ужасное. Аугуст прерывисто выдохнул, силясь представить, что может быть лучше смерти, но всё же пугающе ужасным, чтобы оставить такой глубокий след в душе Тэа, который так явно отражался сейчас на его лице. Воображение его подводило... — На какие же гнустности они еще оказались способны?? — вопросил он Тэа, заглядывая ему в глаза, с надеждой на то, что его не шокирует окончательно эта история. — Они договорились напасть на меня и изрезать моё лицо... То единственное, что у меня было, чтобы кормить себя и иметь какое-то место в обществе. Аугуст ахнул, стараясь не представлять на неземном лицо Тэа еще более ужасные раны, чем те, которые ему достались от тюремщиков. — Как я сказал ранее, я был слишком наивен и опрометчив... То, что я в сердцах наговорил им, оказалось для них хорошим подспорьем для учинения мести. Я сам подал им идею. Сказал, что могу торговать своим лицом самостоятельно, без чьей-либо протекции. И они решили изувечить его, чтобы люди бежали во все стороны от такого уродства. — Меня утешает то, что судя по тому что я вижу, даже под этой грязью и синяками, твоё лицо всё еще прекраснее луны. — В сердце Аугуста потеплело, когда в ответ на его слова, ближнюю к нему щёку Тэа тронул нежный румянец. — Так эти мерзавцы не преуспели? — К счастью нет. — улыбнулся Тэа. — Но так история подходит к тому, как я встретил своих будущих названных сестриц.