Ахуенный человек.

Нахуй он выпил этого чёртового шампанского? Нахуй он полез к нему целоваться? Нахуй он вообще сюда припёрся?! После ночи в постели бубнового хотелось получить ответ на вышесказанные вопросы. Куромаку чувствовал себя таким конченым идиотом, что хотелось выйти в окно и разбиться нахуй, да у этого подонка второй этаж. Но может это реально правда? Может быть он и в правду любит Дан… Пф-ф-ф…бред сивой кобылы! Треф даже мысли о таком допустить не мог, не то что сказать это ему прямо в лицо. Но он спал с ним.....господи.какой же ебейший позор. Да он ещё и в одних трусах…бля-я-ять…что они делали той ночью? Король смято помнил всё то, что было иммено когда они залегли в одну постель, он выпил тогда конечно знатно. Начался этот пиздец вот с чего:… Встретились эти два брата-акробата вообще спонтанно. В парке разговорились, а там бубновый и упомянул алкоголь и пригласил Куромаку выпить с ним. Для виду поломавшись, Маку, на странность, согласился. Судя по Данте он достал бы пиво или в крайнем случае вино. Хотя странно конечно. Но каково было удивление когда на столе он олицезрел две бутылки шампанского. И тогда он понял что не умеет его пить. Тоесть… С вином тут всё ясно, сидеть и как шлюшка посёрбывать алкоголь из бокальчика, с пивом он хуй знает, а шампанское как.? Это было довольно странно, он думал что бубновый вообще не пьёт, а тут такое… Однако все сомнения ушли на нет после слов короля: —Я честно говоря не так часто пью алкоголь… Ну хоть не алкаш. В дело пошла первая бутылка. За ней вторая. Светские разговоры, милые беседы о личном. Куромаку привыкал к вкусу напитка и уже не сопротивлялся. Он улыбался, потягивался, смотрел Данте в глаза, нежно перебирая его пальцы. Бутылок было ещё шесть, следовательно, в начале было восемь. На четвёртой бутылке Куромаку уже не знал сколько они выпили, но знал что они точно выпили. Глаза слипались, треф подсел к нему поближе и частенько ощущал его руку на своих коленках или даже чуть выше. А ещё со стыдом помнил, что лез к нему обниматься. Пятая бутылка, шестая… Данте был как стекло трезвый, а вот Маку уже прибухнувший. Он нежился на коленях у Данте, обнимал, утыкался в шею, но позже всё же слез. Он то падал на стол, томно выдыхая, то резко поднимал голову, мол, «я стеклый как трезво!». Седьмая бутылка. Данте тоже наконец шатало, но здравые мысли его ещё не покинули. В отличие от Куромаку он разумно оценивал происходящее. Восьмая бутылка. Здравые мысли ушли на нет, как и стеснение. Эту бутылку они выпили буквально залпом. Громко смеялись, пьяные, ей богу! Хотя, пьяный в тряпочку только Куромаку. Данте же, хоть и прибухнувший, но хотя бы осознавал что делает. Когда выпивки не осталось, треф задал напарнику такой несуразный вопросик: —Данте, слушай, а ты куришь?..—Его голос не был пьяным, но то как его шатало… А бубновый немного погодя, ответил: —Да, а ты тоже, верно? —Сероволосый промолчал, а до красного донёсся кивок.—Э-э.а может тогда на балкон?.. —Погнали… На них глянешь, вроде два достойных своего звания короля, серьёзный Куромаку, задумный Данте. А сейчас один в хламину бухой, другой трезвеет от дуновения холодного воздуха. Они будто «чокнулись» сигаретами, уже поднося их к своим губам. Они молчали, Куромаку чутка протрезвел, в его головушке начали появляться хоть какие то здравые мысли. Он никогда так не выпивал, да и выпивал ли вообще? А Данте в те моменты только улыбался, подливая у бокал ещё, чтоб Маку спился в щепки. А треф словно послушный пёсик похлёбывал шампанское и даже не возражал. А потом когда пиковые предложат ему пива, он будет доказывать и гавкаться с ними, мол, «я за ЗОЖ». Сейчас же он его, в его… очередной бутылке шампанского, такой открытый. И на пустую голову выдавил: —А знаешь, ты вообще такой ахуенный человек.—Данте ничуть не удивился, тоже ляпнул хуету не подумав: —А..кх…ты тоже. Куромаку потушил, выкинул сигарету. Коснулся сначала лица Данте, после приблизился,да так,что было слышно в каком ритме бьётся сердце у Данте. Не долго думая, коснулся своими губами чужих,а когда тот позволил, затянул в долгий поцелуй. Всё бы ничего,но ощущение его рук на своих бедрах,а после того, что его подняли на руки, заставило желание спрыгнуть, отпрянуть загореть пламенем. Но дороги назад нет,стёрли. Стёр он сам.