Легенды рассказчика Легбы

По очереди Йеманжа выслушала три рассказа о гибели Огуна, Шангу и Ошоси. Слушая, она спокойно нанизывала на нитку крупные бусины жемчужин — плела новое ожерелье в дополнение к своей коллекции украшений из ракушек и кораллов. Я знал, что струны её души задеты этими историями, но печаль Йеманжи была безмятежной, и она оставалась безучастной к случившемуся. Словно наблюдала за тоскливым утренним пейзажем в стеклянном шаре. Давным-давно она с лёгким сердцем отпустила сыновей в открытый мир, и для неё они теперь представлялись лишь равными ей богами. — На этом всё. — я захлопнул свою книгу и поднял глаза на мать. Она уже закончила ожерелье и накинула его на изящную шею. Поправила чёрные волосы, волнами спускающиеся на плечи и блестевшие на свету зажжённых свечей. Мать взглянула на меня сверху вниз со своего трона. — Что мне теперь делать? — я не выдержал тишины, — Братья исчезли. Смысл моего задания потерян. Зачем она улыбнулась такой скромной улыбкой, словно у неё был некий план, согласно которому всё и происходило? Нет, скорее её лишь позабавила моя озадаченность и растерянность. — А ведь ты мог помочь им. — от настолько спокойного тона по коже прошли мурашки, — Трое моих сыновей были ограничены в своём мировоззрении и упрямы, но ты, странствуя по мирам, научился очень многому. Ты мог рассказать Огуну истории о стратегии великих полководцев — сообразительный старший придумал бы нечто лучшее, чем лобовая атака. Ты мог заговорить зубы легкомысленного Шангу, рассказав обо всех чудесах мира — и, кто знает — средний бы изменил своей упрямости, послушав твои мудрые речи. А подбодри ты несмелого Ошоси вместо того, чтобы долгие годы наблюдать за уничтожением его мира — он бы поверил в себя и взял в свои хрупкие руки власть над людьми. Не думаешь ли ты, что твоя надменность и пассивность погубили их всех? Я тонул в её сине-голубых, как озёра, глазах. Она глядела в ответ, не моргая. Я не слышал упрёка в её тоне, но почувствовал себя тряпичной куклой на сцене под осуждающими взглядами зрителей. Она открыла мне глаза на мою собственную безучастность. И тогда мне стал противен мой «талант» наблюдателя и все мои записи. — Отпусти меня, милостивая Йеманжа. — я упал на колени и целовал её руки, — Эшу Легбе больше не о чем рассказать тебе. Все истории были написаны. Их главные герои нашли свою смерть. Рассказчику, убившему их, больше нечего предложить. Она медленно кивнула. — Всё хорошо. Теперь ты наконец найдёшь собственный путь. — Но, мама, прежде чем я уйду… Одна последняя просьба… Чтобы лёгкими были дороги и раны, пожелай мне удачи в пути. Она опустилась на колени, протянула ко мне нежные руки и тепло, по-матерински обняла. Я прижался к её груди и затаил дыхание, слушая стук родного сердца. С удивлённым вздохом я вдруг осознал, что впервые познал настоящее чувство. Это было не навязанное уважение, не трепет перед силой, не почтение к божеству. Это чувство было настолько бо́льшим, что, казалось, сейчас я взлечу на своих слабых крыльях выше облаков, выше солнца и луны, подхватив на руках Йеманжу, и каждому живому существу буду рассказывать о неожиданно накатившей волне тепла в своей душе. Мама была единственной, с кем я поддерживал крепкую связь на протяжении столетий. Она подарила мне жизнь и смысл жизни. Прекрасней неё женщин в мире уже не будет. И всё же часто нет возможности оставаться рядом с любимыми. Как бы ни хотелось просто уснуть на её коленях, убаюкиваемый колыбельной морского прибоя, и навсегда остаться подле её трона, мне пора отправляться в собственное свободное плавание. Я отпрянул. Посмотрел на её чарующее лицо. И тогда по моей щеке прокатилась слеза. — Прощай, обречённый странник, Эшу Легба. От всего сердца я благодарю тебя за верную службу, но твоя миссия действительно потеряла всякий смысл. Ты больше не должен привязываться к долгу рассказчика. С твоей рассудительностью, обретёнными эмоциями и полученными знаниями ты станешь богом перекрёстков. Живи в людском мире, провожай покойников к богу смерти, владей и управляй жизненными путями людей. Настал твой черёд покинуть меня. — она обеими руками коснулась моих щёк и прошептала последние слова. — И пусть везде тебе сопутствует удача. *** Минула тысяча лет. Я выучился изображать все эмоции и являлся людям в тысяче разных образов, изображая то радость, то печаль. Я стал меньше записывать и постепенно научился настоящему искусству жизни. И всё же я часто вспоминаю себя до последнего разговора с матерью. Прижаться бы к ней ещё раз, посмотреть бы на сверкнувшую перламутром кожу, услышать нежный голос. Но всё, что у меня осталось от матери — размеренный шум волн. Может быть, однажды я не выдержу и вновь появлюсь на пороге родного дома, чтобы как раньше рассказывать ей истории под тёплым светом ламп… Но пока я останусь неприкаянным хранителем судьбы, который, то помогая, то препятствуя людям, будет умело и справедливо плести сети из нитей жизненных путей. И в этих действиях, то смеясь, то плача, я постараюсь искупить свои ошибки. Луна заходит — ночь подходит к концу. Моя книга захлопывается, и, вынырнув из своих рассказов, я остаюсь наедине с милым сердцу плеском волн. Шёпотом повторяю её имя. И вдруг чувствую внутри сильную энергию — очередной человек осмелился выйти ночью на перекрёсток, чтобы ему явился потревоженный бог всех дорог, Эшу Легба.