Легенды рассказчика Легбы

Старший из нас, Огун, родился в кузнице. В карих глазах его горела искра, длинные волосы цветом были подобны углю в горне. Его высокому и широкоплечему силуэту, твёрдым, точно стальным, мышцам не могли не завидовать простые смертные. Из всех братьев лишь у него крылья были большими, мощными, цвета металла, а перья — жёсткими и неподатливыми. Всем своим внешним видом Огун олицетворял образ кузнеца, по совместительству бывалого воина, знакомого с оружием не только при ковке, но и в жестоком бою. Потому старшему брату достался титул бога войны. И хоть выглядел он сурово, по отношению к близким его сердце было горячим и сострадающим. Настолько сострадающим, что он был одним из немногих богов, поселившихся прямо среди людей. На его землях шла вечная война — то с одним, то с другим племенем. И Огун слишком очеловечился, когда стал регулярно водить в походы своих людей. Он скрывал от людских глаз прекрасные крылья, теснился в военных палатках, лишал себя многих привилегий… Но ему, кажется, это очень нравилось. И его народ платил сильному вождю преданностью. Вынужден признаться: мне не нравились владения Огуна. Все истории, которые я собирал на его землях, были либо историческими трудами, либо легендами. Помню огромную повесть о долгой войне, которую брат вёл с соседним тираническим племенем; помню жестокие описания сражений; не ускользают из памяти и щепетильные истории народа, иной раз лишённого всякой радости в вечных сражениях. Таковы были владения старшего брата. Вечер, когда я в очередной раз посетил его лагерь (правда, уже успевший перекочевать далеко на север), казалось, не отличался от остальных вечеров на его землях. Люди готовились к завтрашней битве. Скрываясь от чужих глаз, я бесшумно проник в шатёр вождя. Внутри было жарко от горящей печи и шумно от ударов молота. Смуглое тело брата отдавало бронзой в тёплом свете огня, и какое-то время я молча наблюдал за его работой. Когда Огун заметил меня, взглянув в отражение свежевыкованного тесака, который он только достал из студёной воды, как в зеркало, в его карих глазах мелькнул добрый огонёк. — Приветствую, Эшу, — произнёс брат твёрдым громким голосом, точно отчеканил монету. Язык этих земель, твердый, грубоватый, немелодичный, я бы сравнил только со скрежетом металла. — Как поживает матушка? Как ты сам? — Благодарю, — вежливо ответил я, — матушка пребывает в гармонии и добром здравии. И у меня жизнь течёт своим чередом. — Ха, всегда ты отвечаешь мне одной и той же фразой! — Рад видеть, что на этих землях, ведомых твоей твёрдой рукой, тоже ничего не меняется. Да и сам покровитель воинов и огня всё так же трудится в кузнице. Огун поморщился, откладывая изогнутый тесак в сторону и смахивая пот с широкого лба. — Если бы всё действительно было так, Эшу… Длинноволосый брюнет устало опустился на крепкий дубовый стул, тут же заскрипевший под его мускулистым телом, а я насторожился. — Что гложет твою душу? — отозвался я, но Огун лишь грустно усмехнулся: — Хотелось бы верить, что ты спрашиваешь от чистого сердца. Но ты же превратишь всё в очередную историю? Я молча пожал плечами. Он, конечно, был прав: я бы не упустил шанса создать новую историю, пусть даже основанную на печальных событиях. Однако брат начал: — А знаешь, если хочешь — пиши об этом. Пиши, как Повелитель Огня одержит победу в крупнейшей битве этого мира! — Сложный, видно, предстоит бой. — А то! Лукавить не буду, мы в меньшинстве. Ещё и отстаём в вооружении… Но наши соседи совсем обнаглели, боя нельзя было избежать. Пф, нет такой битвы, которую бы не осилил величайший воин! — Благослови тебя и твоё войско милосердная Йеманжа. — кивнул я, пытаясь звучать воодушевляюще. Но по большей части мне было всё равно. Огун всегда побеждал, может ли в этот раз быть иначе? Затаилось во мне, однако, дурное предчувствие — может, от его чрезмерной самоуверенности. — Да будет так! — с грузным выдохом ответил брат. Снаружи послышались шаги. Я дрогнул каждым пёрышком, уловив неровное дыхание спешащего к шатру человека. Кивнул на прощание брату — в миг обратился белой мышью, скрывшись под тканями шатра. Внутрь вбежал обеспокоенный караульный. — М-мы, кажется, видели, как в ваш шатёр заходил ребёнок!.. — произнёс он дрожащим голосом. — Какой ещё ребёнок в лагере? — наигранно удивился Огун, приподняв густые брови. Он знал, что хрупкий разум типичных людей не выдержит правдивой истории богов и даже вида тех, кого от них самих отличает что-либо. — Беловолосый мальчик в чёрном плаще… И у него были крылья… — объяснил мужчина, — Клянусь, видел его! — Проспитесь после эля. — ответил Огун, сменив удивление на строгость, — Вы знаете, что завтра решающий бой. А теперь иди, и голову таким бредом не забивай! Караульный с виноватым видом послушно удалился. Огун вернулся к своему оружию, погрузившись в размышления. Я провёл остаток ночи, изучая завтрашнего противника своего брата. Вражеское племя было сильно. Его численность превышала племя Огуна в два, а то и в три раза. Кроме того, было намного лучше оснащено и экипировано. А правитель его… Хоть и был обычным смертным, насколько же он отличался от Огуна. При всём уважении, брат мой был силён, горяч, но слишком уж прямолинеен и вспыльчив, когда дело доходит до битвы. А вот враг был скорее хитёр и изворотлив. Я не сомневался, что Огун поведёт войско в лобовую атаку — он всегда давил противников силой. Но этот враг был не так прост. Он по-особенному разделял войска, строил их в разные позиции, использовал в свою пользу особенности рельефа и доминировал в техническом оснащении. Эта битва будет стоить Огуну больше, чем он думает. Что же удержало меня в ту роковую ночь от предупреждения старшего брата о неминуемых осложнениях в бою? Я посчитал, что упрямый Огун не послушает меня. Я опасался, что смертные снова заметят мою фигуру в его шатре. Я не захотел рисковать. Я предоставил судьбу брата в его собственные руки и остался наблюдателем. И всё, что я делал следующим днём — с высоты наблюдал за огромным войском брата, обернувшись белым соколом. Могучий всадник на вороном коне бесстрашно вёл своих людей навстречу верной смерти. Силы были неравны, и это понимал каждый воин по обе стороны поля боя. Воины брата были облачены в доспехи, держали щиты и мечи в своих руках, некоторые были на конях; а враги пришли с мощными пушками и мушкетами, организованные в ровные легионы. Пять дней и пять ночей среди запаха крови и пороха и звуков выстрелов сражался Огун с многотысячной армией, пока не остался последним живым на окровавленном поле, усеянном трупами. Даже тогда он не сдался, не сбежал — израненное тело воина продолжало кромсать врагов из последних сил. А потом случилось из ряда вон выходящее: сбросив маскировку, он расправил свои дымчато-серые крылья, и вражеская кровь захлестала с новыми силами. Крылья резали тела тысячей острых лезвий. Бог войны не знал пощады, и я подумал, что ему всегда нравилось убивать своих врагов. Война была его стихией. Если бы после такого мессива в живых остался хоть один человек, барды быстро бы разнесли легенду о великой кровавой битве, в которой сражался недюжинный воин с широкими стальными крыльями; они бы описали, как, обезумев от гнева и страха поражения, бог войны разрубал людскую плоть и метал искры, сжигая противников заживо. И это был истинный облик бога огня и войны, который он почти позабыл, подстроившись под похожих друг на друга смертных. Огун не оставил в живых ни одного противника, а потом и сам рухнул без сил. Поверженный бог дрожал, из ран его текла кровь, ветер вырывал перья из потрёпанных крыльев. Похоже, людишки всё же взяли его числом, и тысячи мелких порезов равнялись одной большой ране. Я приземлился и, похожий на белого призрака, тихим шагом пошёл к нему меж трупов. Потерявший твёрдость голос брата чеканил слова: — Я, Огун, бог огня, погибаю как истинный воин — в битве, одержав победу. Я верю, что мой народ запомнит всё, чему я их обучил и что даровал, и их воля останется пылать, освещая путь к новым победам… Которые они одержат, увы… Без меня… — дыхание Огуна замедлялось, как и тон, а глаза были закрыты. И, то ли чувствуя присутствие кровного брата рядом, то ли обращаясь к пустоте, он произнёс последние слова, — Ты слышишь, братец Эшу? Напиши последнюю историю о величайшем боге… О боге огня, спасшем… Свой народ… И наконец единственным звуком на поле остался свистящий ветер, развевающий порванные знамёна и предлагая свою прохладу разве что безразличным мёртвым. На самом деле, и боги не совсем бессмертны. Они не умрут от старости, но их плоть так же уязвима, хоть и восстанавливается быстрее людской. Однако такие раны, которые получил измотанный долгим боем Огун, уже не могли срастись. Я вспомнил, как этот крепкий смуглый мужчина ещё молодым богом проводил дни и ночи в нашей кузнице, выковывая подковы и мечи. А я — несмышлёный тогда мальчишка — нередко путался у него под ногами, теребил за серые крылья, расспрашивал о кузнецком деле. Одной цветущей весной Огун вдруг объявил, что задыхается от скуки в материнском доме. Ему было некуда девать свою силу и энергию, и вместо ударов молота ему хотелось слышать свист своих клинков в бою. Он сказал мне напоследок, что поведёт в бой людское поселение, и с тех пор долгие годы вёл войну, которая не закончится даже после его смерти. Неужели такой бог до последнего думал только о людях? Он жил ради них и умер ради них же, пусть и благородным образом. Присев на камень рядом с братом, я долго смотрел на его тело пустым взглядом и много думал. Я пытался понять его поступок, но, кажется, так и не смог. Есть ли что-то настолько ценное, за что могущественный бог может добровольно отдать жизнь? Действительно ли люди стоили этого? Будут ли они рады самопожертвованию своего предводителя? Смогут ли по достоинству оценить поступок и оправдать его наивные надежды? Опыт прочтения похожих историй подсказывал мне, что это вряд ли. После смерти Огуна я потерял интерес к его землям. Я ушёл с восхождением полной луны, оставив всё в последствиях кровавого побоища нетронутым.