Он и Она

      Тоник аккуратной волной накрывает лёд, дрейфующий в море мартини, заполнившего стакан. Дым сигарет расползается по его груди опухолью кашля, порывающегося вырваться на свободу, но мужчина глотает слюну; отрезает дольку апельсина, и скрупулезно насаживает мякоть на край бокала, пододвигая его ближе к тебе, сидящей напротив. До чего он любит тебе потакать. Или как это называется?       — Ваш Мартини Фиеро с тоником, мисс, — его глаза сверкают блёклым озорством от излюбленной работы, а руки, по привычке облаченные в перчатки, крепкой хваткой берутся за новый стакан и принимаются натирать тот до сверкающих дыр в его стекле.         Ты оглядываешь его с интересом. Ещё ни разу он не промахнулся с тем, что налить тебе в те вечера, что ты появлялась здесь, а потому видеть перед собой каждый раз новый напиток стало частью вашей излюбленной игры. Что он приготовит сегодня? Поставит зонтик, насадит ягоду, подожжет содержимое твоей стопки? Невозможно уследить вот за чем: за тем, как он избирательно относиться к такой вещи, как алкоголь.  Мужчина усмехается, будто слышит все твои мысли до единой, а затем выдаёт излюбленную версию из списка проблем, по которым ты здесь оказываешься:       — Парень бросил, раз напиться решила? — ты цокаешь языком на его колкую шутку. Сколько себя помнишь, ты каждый раз либо игнорировала его подколы, касающиеся твоей личной жизни, либо искренне строила из себя язву и корчила ему гримасы. Но, увы, как бы не старалась скрыть от него повод здешних встреч с ним, что-то в твоём поведении либо сильно выдавало твои проблемы, либо он был чёртовым детективом.        Музыка, тихо-тихо играющая, лёгким облаком накрыла твои уши. Он знал о тебе гораздо больше, чем ты сама. И знал он об этом ещё задолго до того, как ты здесь появилась. Ты осознавала это если не быстро, то точно уверенно. И то, что бар был полупустой, было явно ему на руку. А вот то, что стакан так и не опустел от того, как ты задумчиво всматривалась в глубину цвета своего коктейля, вряд ли было.       — Пожалуй что, — ты пожимаешь плечами, переводя задумчивый взгляд на своего бармена, подперев голову рукой. А тот же вдруг опирается обеими руками о стойку прямо напротив тебя, сложив их, как школьник-первоклассник. Между вами пробегает немой диалог. Он явно готов слушать. — Знаешь, все до последнего, мужики — такие идиоты.       — Ого, а мы резво начали, — он качает головой, закидывая на широкое, крепкое плечо недавно используемую тряпку. Тебе этот жест кажется чрезмерно профессиональным — как будто свидетельствует о том, насколько внимательно он подходит к любому делу. Без понятия, как тебе объясниться правильнее, но в каждом его движении читалась лёгкость и страсть. Он источал живость при том, что его уставшее, слегка небритое лицо говорило об обратном. Но он жил этой работой. И это было заметно. Ты усмехнулась.        — Ты столько времени вытрясал из меня разговор по душам, а теперь будешь тактично соблюдать мужскую солидарность?        — Отнюдь, — мужчина оборачивается к тебе спиной, убирая на огромную панель с бутылками скотч, а затем, поводив пальцем по воздуху, будто что-то вспомнил, оборачивается и снова пристраивается у барной стойки, оказавшись прямо напротив. — Но, знаешь, я-то — мужик неплохой, — и не иронично улыбается. Ты закатываешь глаза, сдув с такой же дурацкой улыбкой волосы, упавшие на глаза.       — Ничего другого услышать я и не планировала, в целом.        — Угождать — моя специальность, — он кивает головой, будто что-то очень доходчиво пытается объяснить ребёнку. — Ну, а теперь, что там с парнем?        И с одной стороны — а какое ему дело? А с другой… Почему бы и не наплевать на то, какое ему дело? 

***

      Ты переводишь взгляд на мужчину, что незатейливо окидывает тебя взглядом в тысячный раз, и тактично подмечаешь вслух, что три Галлахера явно лучше, чем один. Мужчина смеётся и этот смех эхом отдаётся в твоих ушах. С коктейлей вы перешли на тот самый скотч, что он совсем недавно убрал на стеклянные полки дизайнерского стеллажа, а с бокалов на те самые стаканы, что он совсем недавно начищал до дырок. Правда, недавно немного растянулось. За вашим разговором ты и не заметила того, как быстро оставшиеся гости бара покинули его, и вскоре остались лишь ты, он, и охранник, запревший входную дверь. Ты запомнила лишь его прозвище и то, что Галлахер пообещал ему, что закроет черный ход для персонала сам. А пока — ты всё ещё сидела за стойкой и водила пальчиком по краю стакана.        — Слыхал, время лечит, — подсаживается он к тебе лисой, снимая перчатки с рук. Ты сразу обратила внимание на кучу вен, заливающих руку. И на те длинные пальцы, что прямо сейчас ласкали своим прикосновением барную стойку, а не тебя. Несправедливо как-то даже. — Брехня это всё. Лучшее лекарство — скотч! — брякает он, обхватив стакан и мигом его осушив под твой внимательный взгляд. Вот те раз, как кадык двигается красиво.        — А ты давно барменишь? — спрашиваешь, подперев голову рукой. Щека забавно приподнимается, и мужчина усмехается, глядя на это шоу.       — Достаточно, чтобы понять, что тебе давно уже хватит, — он крадется рукой к твоему стакану и забирает его, усмехнувшись. — Знаешь, я только что спустил свою зарплату на твой сеанс психотерапии, — осматривается, возвращая на тебя взгляд, и поднимается с места. Ты шмыгаешь носом, тихо цокнув.        — А поехали ко мне? — вдруг сама ты спрашиваешь, осматривая его, пока он со стаканами в руке осматривает тебя в ответ. Резко и быстро моргаешь ресницами, подмахивая рукой, будто отгоняешь от себя эту идею и выдаешь: — Стоп-стоп-стоп, забуд-       — Ты только не приставай, дорогуша, — усмехается он и как-то вы так дружненько собираетесь, что через секунду он пытается усадить тебя пьяную в такси и выведать адрес. Ты, чуть замедленно, совсем уж тормознуто, называешь его, а мужчина, смеясь, диктует свой, позволяя на своём плече устроиться так, что его жилка под кожей прямо соблазнительно требует зубов вокруг неё.       — А татушки у тебя есть? — хлопаешь ты глазами, подняв их на него.       — Целая куча.        — А лет тебе сколько?       — Тринадцать, — кивает он, серьёзно задумавшись. Потом коситься на тебя, хватает зубами за «любопытный» нос и заявляет, что в период своего полового созревания и не трезвой головы может укусить не только за нос, но и за жопу, если будешь искать себе на неё приключения.        — Староват уже для меня, — отворачиваешься от него, закинув ногу и ногу, и смотришь за сменяющимися друг за другом красками пейзажа. Дорога до его дома не то, чтобы тернистая, но живёт он далеко от работы — ещё бы несколько минут в душной машине ты бы точно не выдержала, а уж когда вышла на воздух, так аж протрезвела, вдохнув полной грудью. — Ну и забурился же ты.       — Вид из окна красивый, ценю я такое в местной архитектуре, — пожимает он красивыми плечами, облачёнными в длинное пальто.        Вас связывает ни то, чтобы много, но не пустое ничего. И если ты правильно поняла почему пришла сегодня к нему — то он сам был самым лучшим из напитков, что тебе когда-либо доводилось пробовать. Голос у него хриплый, с изюминкой, а взгляд до жути безучастный во всём, что не касается работы. Но будто он давным-давно перестал так на тебя смотреть. Ты — тоже часть его работы. Ведь того требует его профессия — выслушивать проблемы назойливых клиентов. И какого же наверняка оказалось его удивление, что впервые с того момента, как твоя нога шагнула в «Bloodhound Family» — сеть баров по всей стране — ты наконец раскрыла ему небольшую часть своей жизни. Хотя ощущение того, что ты вылила ему всю себя тебя совсем не покидало.         Как бы то ни было, вот она — холостяцкая берлога. Ты отдаёшь ему свою куртку, обернувшись, и тут же понимаешь, что ловушка захлопнулась — вас обоих накрывает мимолётный порыв действовать. Кроет сильно. Алкоголь в крови закипает от того, насколько расстояние между вами маленькое и насколько глаза у вас бешеные. Нелепый фарс глупых и долгих разговоров играет злую шутку? Иначе не объяснить то, как он хватает тебя за талию, обнимая, целуя, вгрызаясь в твои губы так, будто он этими зубами держит ахуенно дорогую бутылку коньяка. А ты раскрываешь рот, впуская его язык, а затем, неловкими шагами под его широкие, которыми он меряет свою же квартиру с тобой, едва-бредущей, падаешь с ним в пучину дивана гостиной.       Но вдруг тормозишь его срывание одежды с тебя:       — Какого дьявола мы творим?…       — Без понятия. Просто чертовски хочу тебя. Здесь и сейчас, — кидает он, снова кусая твою кожу — на этот раз — на шее. Хотеть не вредно — крутиться язвительный ответ на языке, но вместо того, чтобы его озвучивать, ты дёргаешь с него рабочую форму: жилет, рубашку, брюки. Следующие секунды прощупывания его крепкого тела будоражат сознание. Вокруг вас ни то, чтобы светло, так что остаётся лишь воображать то, насколько красивы очертания, по которым ты водишь пальчиком.        — Мне чертовски льстят твои желания, — довольный хрип раздаётся где-то у уха и тебе приходиться дёрнуться под тяжелым телом от стимуляции чувствительной точки горячим дыханием. — Так искренне пытаешься прощупать, где я слабее всего?       Он усмехается — слышно — и тут же вжимает колено в твою промежность под тканью брюк, вдавливая их узел в тебя. Ты дёргаешься вновь, прогибаешься в спине и цепляешься за его плечи, подтянувшись повыше.        — Здесь и щупать не надо. Разве что затем, чтобы тебя измучить, — хрипло шепчет он и всё тело в миг оказывается в огне: где бы не бегали его руки, тонкие, жилистые пальцы цеплялись за каждую доступную точку, оголяя до того недоступные. Он шлёпал — ты тихо скулила, ощущая скользящий по щекам жар от смущения. Всё тело ныло, требуя разрядки, а он всё не спешил прикоснуться к самой изнемогающей точке тебя. Пока ты сама не направила его туда, приподняв ткань белья. И — вот же чёрт — хорош он был не только в натирании стаканов этими руками.        Тебя чуть ли не подбрасывает — мужчина скользит пальцами ближе ко входу, дразнит его, так и не пропустив пальца внутрь, а затем поднимается к клитору, посылая по коже разряд тока, омывающий мышцы. Хорошо и плохо. Жарко и холодно. Тесно и свободно. Хочется его целиком. Здесь и сейчас. Просто потому что.        А он — точно вам говорю, явно мысли читает — сильными пальцами наконец цепляет край тёмных боксёр, освобождая толстый член; растирает горячий предэякулят, выступивший округлой каплей на шелковистой головке, и вжимается в тебя, проведя той вдоль влажных складок.         В низу живота мгновенно затягивается медовый узел, который, казалось бы, сдавливает внутренности от тяжелейшего возбуждения. Ты пожираешь его член, не смея выпустить.        А затем толчок, десять, ещё и ещё… Чёртова игра в жертву и спасителя подходит к концу только тогда, когда непрерывная череда его движений в тебе доводит до истомы — ты дрожишь, пока он задушено стонет, врезаясь членом настолько, что цветные пятна пляшут под сжатыми веками от того, как глубоко растекается вожделение.        Бармены нынче совсем разучились держать себя в руках.