Черные доспехи

      Вороной конь недовольно клацнул по мостовой подкованным копытом, оскалился, когда всадник сильнее натянул поводья, но все же покорно замедлил шаг. Черная конская шея лоснилась от пота, глаза поблескивали недобрым огнем. Это был один из тех самых полудиких норовистых жеребцов, с которыми справиться мог далеко не каждый. Крепкое тело, закованное в броню, огромные копыта, которыми можно было с легкостью проломить насквозь человеческий череп — за один удар. Прохожие обычно косились в его сторону с опаской, то и дело перешептываясь друг с другом. В их суеверном шепоте можно было явственно распознать одно слово: «Демон!» Относилось это обвинение не столько к животному — эдакому надежно спаянному чудовищу из мышц и костей, который, разве что, не дышал огнем для пущей картины, — сколько к всаднику, то и дело напоминавшему адскому жеребцу, что он вообще-то сам себе не хозяин, всаживая шпоры в потные бока.       Демон-главарь, восседавший на демоне подчиненном, был, по всей вероятности, рыцарем. Рыцарем королевским. Об этом говорили и черные доспехи, надежно защищающие тело, и герб, принадлежавший королевской семье, выгравированный на груди. Рыцарь вел коня вперед, не обращая внимания на зевак или случайных прохожих, которым определенно следовало быть повнимательнее — если, конечно, они не хотели угодить под копыта дьявольского коня.       Смотрел рыцарь тоже только вперед. И если бы лицо его не было скрыто за забралом шлема (лишенного всякого оперения — будто выщипали вороны, прилетевшие на опустевшее, мертвое поле битвы), то наверняка бы перед миром предстало самое бесстрастное выражение лица. Человек, пожалуй, на такое был бы неспособен, все равно дали бы знать о себе роящиеся в груди чувства.       Рыцарь был молчаливым, может, даже просто немым. Это был тихий убийца, что вонзал меч врагу в грудь, не размениваясь на приветствия и правила приличия. Если бы он и захотел представиться очередному сопернику, прежде чем скрестить с ним мечи, то имя его враг бы попросту унес с собой в могилу.       Черный рыцарь никогда не участвовал в турнирах. И никогда не проигрывал в тех схватках, что завязывались уже не ради потехи. Черный рыцарь был предан своему владыке и ради него неизменно выполнял свой долг. Делал то, что у него получалось лучше всего — кромсал людей на куски.       Пожалуй, имя Демон было действительно подходящим для этого мрачного воина.

***

      У девочки были длинные-длинные черные волосы, которые падали ей на лицо спутанными прядками. Светлые глаза заинтересованно поблескивали сквозь темную челку. Отчего-то девочка не хотела плести себе косы, как с удовольствием делали другие девчонки, умело вплетая в прически ленты и молодые цветы, только-только раскрывшиеся из плотно скрученных бутонов. Девочка подула на свою челку. Непослушная прядка не торопилась уходить. Пришлось спешно вытирать ладони, вымазанные в земле, о подол платья, и самостоятельно заправлять челку за ухо.       «Так намного лучше», — решила девочка.       Возле дороги расцветали ромашки. Самые простые, с крошечными лепестками и ярко-желтыми, чуть ли не с золотыми сердцевинками. На секунду девочка подумала, что мама непременно обрадуется, если притащить ей маленький букет — с полевыми травами, пушистыми колосками и этими удивительными золотыми ромашками. Да, мама будет очень-очень рада. Ладошка в черных пятнах (оттереть дочиста руки все-таки не удалось) потянулась к цветам, которые как будто нарочно склонили свои головы навстречу.        — Ты будешь гадать?       Пальцы ухватились за воздух. Девочка испугалась, но даже не вскрикнула — до того это было все неожиданно. Вообще-то она была уверена в том, что за ней точно никто не наблюдает. Тем более какой-то в высшей степени неизвестный мальчишка.       Мальчик прищурил зеленые глаза и поднял ладонь ко лбу, защищаясь от солнца.        — Гадать? — переспросила девочка. Голос не дрожал. Кажется, до этого никто ни разу ей не говорил, что разговаривать с незнакомцами лучше не стоит. Для твоего же блага.        — Ага, — последовал ответ. — Как гадают все девчонки.       Если бы у нее были подруги, то, может быть, она и знала, как гадают «все девчонки». Но теперь оставалось лишь помотать головой.       Мальчишка, казалось, тут же потерял к ней интерес. Он посмотрел сначала себе под ноги, потом огляделся по сторонам. Прошел несколько шагов в сторону. Все это время девочка наблюдала за ним. Было неловко признавать, но ей все-таки хотелось узнать, что за таинственное гадание совершают «все девчонки». А парнишка явно был знатоком в таких вещах.        — Я не знаю, как это, — вновь подала голос девочка. И в ту же секунду столкнулась со взглядом пронзительных зеленых глаз.        — Ты… не знаешь? — выдохнул он. «Это так удивительно?» — недоуменно подумала она.        — Не знаю. А ты знаешь, да?       Мальчик незамедлительно принял вид чрезвычайно сведущего во всех вопросах молодого человека. Для пущей важности он засунул руки в карманы штанов. Штаны были, к слову, все в заплатках. Кое-где заплатки были оторваны, обнажая боевые ранения. «А все мальчишки… часто дерутся друг с другом», — промелькнуло в голове.        — Ничего особенного, — выдал мальчик. — Просто нужно обрывать лепестки. И спрашивать: «Любит или не любит?» Любит — один лепесток, не любит — второй, снова любит — третий, ну, и так далее.        — Ага, — кивнула девочка. Не сказать, что он объяснял понятно, но показаться непонятливой совершенно не хотелось.        — Вот так, — подытожил мальчик. Девочка снова посмотрела на ромашки, которые плавно покачивались на ветру.        — И зачем обрывать лепестки? — задумчиво проговорила она. Мальчик пожал плечами.        — Так принято.        — Жалко ведь.        — Жалко? Странная ты. Только что же хотела сорвать ромашку. А срывать цветы не жалко?        — Тоже жалко, — согласилась девочка. И задумалась. Да, мама, конечно, будет рада, если подарить ей букет. Но ведь цветы не простоят долго. Даже если налить им воды.       Если сорвать цветок, то он умрет. И на оборванной ножке, торчащей из земли, больше никогда не появится крохотная звездочка с золотой сердцевиной.        — В мире есть вещи намного интереснее цветов.        Девочка вздрогнула и перевела взгляд на своего нового знакомого. Он стоял, все так же не вынимая руки из карманов, и смотрел куда-то вдаль.        — Могу показать, — нехотя сказал он. — Если ты захочешь, конечно.       На какую-то секунду девочке показалось, что щеки мальчика порозовели.

***

      Осиротевшему принцу полагалось траурно уронить голову на грудь и смиренно оплакивать погибшего короля. И не поднимать голову до тех самых пор, пока ее не увенчает тяжелая корона, пока не надавит на лоб. До коронации оставались считанные дни, но призрачная корона уже вгрызалась в череп терновым венцом, рассекая кожу до крови. Длинные волосы были мокрыми насквозь. Кровь у принца была черная.       Дурная.       «Дурная», — так говорили заклятые враги, готовые клеймить последнего наследника любым проклятьем. Нет, трон не мог принадлежать маленькому зверенышу, этому Чужому Ребенку.       Осиротевший ребенок гордо поднял взгляд, разрушая все положенные рамки. Горизонт обожгло зеленым пламенем. «А ведь о первой королеве и правда печалились сильнее. Сильнее, чем о матери. И уж, конечно, сильнее, чем об отце».       Будущий диктатор лениво покрутил перстни на левой руке. В том, что он будет диктатором, он даже не сомневался. Выверенный план был древнее пропылившихся свитков, хранящих тысячелетнюю историю. Он знал четко, что примет корону лишь затем, чтобы, окунув руки по локоть в тягучую власть, вымазать потом их в крови.       Новый мир невозможно построить без жертв. В этом была и трагедия, и комедия. Смешно ведь? Разве нет? Для того, чтобы стать героем, нужно сначала побыть злодеем. Заглянуть безумным взглядом каждому в глаза, переспросить в тысячный раз: «Ну, теперь-то вы меня ненавидите?»       Он невесело усмехнулся. Этот мир сам подписал себе приговор. Хотя бы тем, что настоящего мира в нем никогда не было.       Размеренное клацанье конских копыт по брусчатке заставило на секунду посмотреть в настоящее. В ту реальность, что была пока что так отчаянно залита солнечным светом. Брови сдвинулись к переносице. Не нужно было даже высматривать в окне приближающийся темный силуэт.       «С возвращением».       Кажется, в такие моменты полагалось улыбаться, несмотря даже на самый суровый траур, но он уже разучился улыбке — в точности так же, как и разучился грустить.        — С возвращением, — повторил будущий король. Уже вслух, когда перед ним наконец предстал черный рыцарь. Демон. «Вот как тебя окрестили», — подумал он. Отчего-то в этом он даже не сомневался.       Рыцарь склонился в поклоне, таком же бесстрастном, как и он сам. Пальцы в железной перчатке стиснули рукоять меча.       Лишь один человек на свете мог различить едва заметную усталость в этом выверенном смиренном поклоне.        — Ты только с дороги, — проговорил правитель, скорее, утверждая, чем спрашивая. — И все равно первым делом ко мне.       Рыцарь не шелохнулся. Стоя в тени, там, куда не попадал золотистый солнечный свет, лившийся в окно комнаты стремительным мощным потоком, он был почти что на границе двух миров. Вот-вот растает в черноте иного мира, мрачного и холодного.       «Не такого уж и мрачного, если сравнивать с этим миром».        — Ты можешь снять шлем.       На этот раз никто из двух людей, находившихся в комнате, не знал точно, был ли это приказ, или же просто просьба к старинному другу, спасавшего жизнь миллионы раз.       Рыцарь послушно обхватил обеими руками шлем.       В тени неловким очертанием проступило бледное молодое лицо. Бледное девичье лицо, с темными кругами вокруг глаз, едва заметными морщинами, которые явно поторопились с тем, чтобы появиться на этом лице, и аккуратным, удивительно-аккуратным, будто вырезанным рукой мастера, а не небрежно поставленным наотмашь, шрамом на щеке.        — Кажется, у тебя волосы стали длиннее, Микаса, — мертвым голосом проговорил принц.       Девушка осторожно приобняла шлем одной рукой, другую запустила в волосы. Это была ложь, на которую оба не обратили даже внимания. Стриженные черные волосы бесстрашно попробовали уколоть непробиваемую перчатку. Короче стрижки были разве что у монахов.        — Зачем ты отослал меня? — произнесла Микаса, честно пытаясь скрыть боль в голосе. — Эрен, я… Я не должна быть где-то еще. Я не должна быть на другом конце света, когда ты тут…        — Когда я тут?       Зеленые глаза прожгли взглядом насквозь. Микаса виновато опустила голову. Кажется, все же должна.        — Когда ты тут пишешь историю.       Эрен нахмурился.        — Я не пишу историю. Я ее переписываю. Что, хочешь сказать, что война не выход?       Микаса молчала. Эрен закусил губу и еще сильнее крутанул кольцо на среднем пальце. Перстень врезался в кожу до колкой боли.        — Хочешь остановить меня? Микаса, ты… хочешь остановить меня?       «Не захлебнуться бы в собственном безумии, — подумал он. — Лучше бы тебе ответить, Микаса».        — А разве война будет выходом, если ты погибнешь, едва развязав ее?       Микаса подняла голову (через силу, было видно, что ей этот маленький бунт — против себя самой — дается с трудом), и они встретились взглядами.       Он усмехнулся.        — А разве это имеет значения?        — Ты спас меня тогда, — отчеканила Микаса. Как хорошо вызубренный школьный урок. Она вцепилась в свой меч с новой силой — кажется, он придавал ей уверенности. Той самой уверенности, с которой она безжалостно убивала противников.        — Я обязана вернуть долг. Вот и все. Жизнь за жизнь.        — И ты убьешь любого, кто будет угрожать мне?        — Да.        — А если этим кем-то буду я?        — Что?       Ее лицо вмиг стало неестественно бледным. Как у фарфоровой куклы. Правда, Микаса была куклой из стали.       Белое пятно исказила гримаса. Не то ужаса, не то истинной боли.        — Если я сам поведу себя прямиком в ад, — размеренно проговорил Эрен.        — Эрен…        — Именно это я и собираюсь сделать. Что тогда? Как ты меня остановишь?       Губы Микасы задрожали, прежде чем она сжала их в тонкую красную нить. Уверенность покидала ее с каждой секундой. И если бы Эрен снова посмотрел ей в глаза, то увидел бы маленькую перепуганную девочку. Такую же, какой она была в прошлой жизни, в той жизни, которая закончилась ровно в тот самый момент, когда детские ручонки в отчаянии обхватили острый охотничий нож.       Эта маленькая девочка была очень хорошо знакома Эрену. Она колотила своими крохотными кулачками в стеклянную дверь, за которой была заперта — глубоко-глубоко, в далеких коридорах памяти, засыпанных пеплом и пылью. Девочка отлично знала, что такое страх и плохо понимала, что такое смерть. Но почему-то все же жалела сорванные цветы, которые никогда больше не зажгутся золотыми звездами в пропыленной траве.        — Иди домой, Микаса.       «Это приказ», — одновременно подумали оба. На этот раз точно.       Черный рыцарь вновь склонил голову перед своим повелителем.        — Как скажете, ваше величество, — тихо произнесла Микаса. И вздрогнула всем телом, когда услышала в ответ такой же тихий, знакомый, но в то же время бесконечно чужой смех.