Восход Великого Солнца

— На войне нет справедливости, лишь целесообразность.

Евгений Калуга

1262 год. Вдоль хребта Тир Тохаир. — Тьфу! Что за глупости, Кальвейт? — с возмущением сказал Тулларис вар Дышлаф, разворачиваясь в седле. — Что за идиоты их придумывают? Мужчина пригляделся черными глазами к Октавию, будто уже знал ответ. Октавий нисколько не дрогнул. Ни от этого взгляда, ни от гневного тона. — Это не глупости, капитан, а простая справедливость и экономия сил. Сегодня отрядом руководите вы, а завтра я. Вы сможете перевести дух, а я улучшу свои навыки в командовании. Все в выигрыше. Тулларис отвернулся, посмотрел на дорогу и отряд авангарда. — Отнюдь, Кальвейт. На войне нет справедливости, лишь целесообразность. Я не стану рисковать временем ради вашей прихоти. Вы слишком самоуверенны, раз думаете, что сможете сохранить нынешний темп. Кроме того, у меня есть ряд других командиров. — Вы не узнаете, пока не попробуете. Кое-что я всё же умею… — Не рассказывайте сказки. По-вашему, один бой даёт вам всё, как императору? У меня их были сотни. И короной, как видите, я не обзавёлся. Октавий быстро понял, что спорить становится бесполезно. Но Тулларис был человеком думающим, что случалось крайне редко для солдатской породы. И это очень хороший знак. — А если бы и дал вам командовать, то что? Чем докажите, что темп сохранится? А если опоздаем, кто виноватым будет? У вас был опыт марша на сотню миль? Известны ли краткие пути в Гесо? Достаточно скоро это не отличалось от обыкновенного бахвальства знаниями и опытом. Октавий, слушая вполуха, осмотрелся. В небе светило солнце, ползли белые пятна облаков. Воздух всё ещё был горячим, но на смену ему приходил прохладный ветер. Они всего час как покинули Восьмую заставу, а в погоде уже такие перемены. Спустившись с просёлочной дороги, можно было оказаться на равнине и скрыться в поле дикорастущего ковыля. Чуть дальше, близ трех холмов, к солнцу тянулись длинные стебли овсяницы. Там Октавий мог разглядеть жизнь иного рода: тени коней мчались куда-то, а силуэты людей в огромных шляпах что-то делали на этих нескольких холмах. Из-за зеленых изгибов поднимались белые стены маленьких домиков с соломенными крышами. Таких поселений в Диком поле, на севере Геммеры, близ реки Ир Небар, которую ещё не всякий картограф нарисует, было много. Десятки лет назад тут ещё никто и не думал осесть на одном месте. И над этим нависала граница из скал и снежных вершин, на которых скользили блики солнца. Какое-то странное чувство охватило Октавия. Будто он уже где-то читал или слышал о чем-то подобном. О маленьком поселении на семи холмах без роду и племени на берегу полноводной реки, что вскоре завоюет мир, чтобы стоять вечно. Местная природа напомнила ему Иберию. Не Сардинию, Корсику и Сицилию, не виллу близ Неаполя, не острова Эллады, не песчаный Египет, а именно Иберию. С её в меру жарким воздухом, сухими холмистыми равнинами, с густыми лесами и высокими горами, что омывались беспокойным морем. Он не переносил, когда его бросало то в жар, то в холод во время походов. От этого он часто болел. Но вот природой никогда не переставал восхищаться. Он ясно помнил, как спешил на встречу к своему отцу, как чуть не утонул, как прорывался через леса по каменистым дорогам, как простыл. Кому теперь важно, что он тогда опоздал на битву, что нет больше Цезаря, возможно, нет Иберии, Рима. Как и много другого. Лишь природа осталась неизменной. Когда ему и это наскучило, он вернул внимание к Тулларису. Тот всё ещё говорил, иной раз прерываясь на паузы. — Да и сможем ли мы верно сберечь силы перед боем? — Разве он возможен, капитан, мы же на территории Империи? Тулларис посмотрел на Октавия так, будто захотел зашить ему рот. Его чёрные глаза опять прищурились, а рубец, проходящий по всей правой половине лица и щеки, стал более заметным. — Наивность оставьте идиотам, а не солдатам, лейтенант Кальвейт. Мы всегда должны быть готовы к бою. Вам ли это не знать. — Разумеется, — Октавий подался вперёд. — Однако, что нам в таком случае может угрожать? Тулларис призадумался. Он выглядел на сорок или даже пятьдесят лет, но при этом достаточно солидно и устрашающе, без каких-то признаков старости. Обладал квадратным лицом, с вбитыми в череп зрачками, твёрдыми и резкими чертами, маленьким носом и массивной выпирающей челюстью. Из волос только пучок на голове и полосы близ заострённых ушей. Его мускулистое телосложение было укрыто слоем брони, которая, казалось, его нисколько не стесняла. На поясе покоится меч месяцевидной формы, столь же массивный, как и владелец. По левую руку от него ехал воин в черных доспехах и глухом шлеме, что высоко поднимал знамя дивизии «Альба» — чёрный алерион с золотым солнцем. — В горах есть какие-то племена, — сказал Тулларис, погодя. — Остатки от диких геммерцев или ещё кого-то. Они немногочисленны, бегают туда-сюда, практически не спускаются с набегами, но при этом сражаются с яростью. В прошлом году наши послы откупились от них провиантом, теперь же ситуация изменилась. — Действительно, из орала вновь сковали меч. Тулларис издал горлом низкий звук, как бы попросил не перебивать. Октавий сделал вид, что закатил глаза. — Не стоит их недооценивать. В прошлом они доставили империи немало хлопот. Помимо них у нас, вероятно, будет проблема по дороге в Гесо. Уже лет пять по Солнечной равнине передвигается странный отряд. Официально, это войско культа Великого Солнца, оно подчиняется только второму понтифику. Члены отряда достаточно… вернее, их лидер… Тулларис скорчил рожу, будто попробовал на зуб бронзу. Октавий не перебивал. — Он — личность достаточно странная, фанатична до отвратительности. Мне не хотелось бы с ним встретиться. В этот момент трое всадников обогнули роту копейщиков справа. Они подъехали к Тулларису и Октавию. Каждый был одет в зелёную мантию с белой рубашкой, имел наплечную сумку и лук за спиной, а на груди каплевидный значок с символом солнца, напоминавшего глаз. — Капитан, — обратился один из наездников, после салюта, юноша с тонкими чертами лица и короткими волосами, убранных в пучок, — ничего подозрительного поблизости не обнаружено, зато в нескольких милях отсюда есть отличное место для привала. — Чудно, у меня как раз пересохло в горле, да и есть охота от всех этих размышлений. Потом предоставите рапорт. Свободны. Разведчики удалились в конец колонны. Октавий и Тулларис ещё несколько минут ехали молча. — Но не будем боле, — прервал тишину капитан. — В таком случае, прекращайте предлагать эти странные идеи, Кальвейт. Я руковожу отрядом, а вы проявите себя на переговорах. Каждый знает свое место. Ни больше, ни меньше. А то такие мысли, что часто свойственны молодым, порой не справедливы, а губительны для солдат. «Как, собственно, и ваша узколобость, — подумал Октавий. — Где же теперь враги Рима? Карфаген так и вовсе посыпан солью. Не потому ли, что они так и не смогли подстроиться под армию республики?» Октавий оглядел войска. Он сразу увидел пример этой самой узколобости — во всю длину колонны с двух сторон вытянулись две роты копейщиков в полном облачении. Подобной предосторожности Октавий не понимал, так как никогда не видел, чтобы легионы использовали нечто схожее. Хотя, может быть, в этом есть здравое зерно. Квинтилию Вару оно бы не помешало. Сразу позади командира шёл отряд из десяти мужчин в лёгких кафтанах, расшитых чёрно-белыми ромбами. Они за ручки держали ящики с инструментами. На груди у каждого висел значок в виде солнца с молотком. По краям от них ехали обозы, каждый запряжен парой мулов. Далее шла рота из восьмидесяти пикинеров из Нижней Альбы по четверо в ряд в белых рубашках, кольчугах и плоских крылатых шлемах. В руках они держали копья, а на спинах несли большие сумки. С краю маршировали барабанщик, рожечник, лейтенант — командир роты, и его помощник — сержант. За ними следовали две роты арбалетчиков из Виковаро. Все в пёстрых шляпах и розовых кафтанах, с арбалетами наготове и мечами на поясе, а за спинами, заместо сумок, у каждого был ростовой щит с разными рисунками; с гербом провинции или места, откуда боец родом, или с символом Великого Солнца. В арьергарде шли оставшиеся две роты пикинеров, они охраняли основной обоз с продовольствием, дополнительным оружием и медикаментами. Его-то Октавий уже не видел из-за пыли. — Вперёд, Агриппа, а не то отстанем, — он похлопал вороного жеребца по шее. Прошлое его имя показалось ему не звучным, а потому он дал новое. Конь довольно фыркнул, размахнул черной гривой, взбил землю копытом и поскакал.

***

Через полчаса они вышли на широкое песчаное поле перед большим холмом. Тулларис осмотрелся, махнул рукой и отдал приказ. Зазвучали сигналы рожков и барабанов, два долгих, один короткий. Затрещали доспехи и поножи. Первый ряд всей колонны копейщиков отделился и встал по периметру предполагаемого лагеря перед холмом в виде прямоугольника. Каждый второй достал из сумки небольшую лопату и начал чертить границу — треугольный ров, — пока остальные вбивали пики в землю, как колья. Второй и третий ряд вместе с группой из десяти инженеров развернулись и начали разбирать повозки. Кто-то начал разжигать костры. Четвёртый вместе с арбалетчиками разделились на части, каждая в угол лагеря. Первым делом поставили в центр большой навес из чёрной ткани, с символами золотого солнца. Туда же внесли изысканный ковёр, десять стульев и пять небольших столиков. Рядом вбили колышки для привязи лошадей. Затем перед ним из телег достали те самые деревянные штуки, которые озадачили Октавия. Инженеры скрепляли их несколько минут, пока не получили восемь широких столов и шестнадцать скамей. Сперва своё место под навесом полукругом занял командный состав — ротные и капитан. Тулларис сел в центре, справа от него расположились лейтенанты рот с четным номером, слева с нечетным. Октавий оказался в числе последних и сел с краю. Напротив него сели два командира из Виковаро, один цветастее другого, в пестрых шляпах с перьями, в вычурных, многослойных и лёгких кафтанах, с узорами на груди в виде замков и цветов. Пучеглазые, они моргали и высматривали всё, как сороки на ветках. При первом взгляде на их лица Октавий подумал, что они братья. На их фоне контрастировали офицеры из Нижней Альбы. Все в черно-белых рубахах, под каждой сверкала кольчуга, поножи и сапоги они не сняли, мечи положили у ножек стульев, на расстоянии вытянутой руки. Лишь Тулларис возвышался над ними, остальные склонили головы в ожидании. Из них только один привлек внимание Октавия — высокий юноша, с красивым, чистым и строгим лицом и гладкой прической с рыжими кончиками. Всем своим крепким, невысоким телом, он держался с достоинством, стараясь брать пример с Туллариса. Сам Октавий подражал ему, разве что на нём был жилет с символикой бригады «Магна». Рядовые разложили по кучам сумки и расселись за столы. Близ них встали помощники лейтенантов. Солдаты поставили перед собой небольшие мешочки. У офицеров были такие же, только потяжелее. Свой Октавий получил от Крауса. Он рассудил, что снабжение и обеспечение солдат продовольствием подобного рода достойно уважения. Обычно, в римской армии, солдаты готовили еду сами из выдаваемых продуктов. Когда на готовку не было времени, военачальники приказывали заготавливать еду заранее на несколько дней. Ожидание повисло в воздухе. Плоские крылатые шлемы сверкнули на солнце, усталые и голодные взоры устремились на Туллариса. Тот выждал ещё минуту, наслаждаясь моментом, а после шепнул что-то своему знаменосцу, что, как страж, стоял за ним. Знаменосец удалился за навес. Октавий сразу понял, что все ждали сигнала, чтобы приступить к еде. Даже в легионах не было такой практики, а потому Октавий мысленно поблагодарил всех, кого мог за дарованную ему выдержку. — Вскрыть мешки, — скомандовал Дышлаф своей мощной глоткой. Стоявшие сержанты повторили приказ, и поднялся шум, словно от волны. Все выложили пожитки и принялись есть. Октавий достал из поклажи пару сухих лепёшек, треугольник сыра с ладонь, два куриных яйца, шесть высушенных ломтиков мяса, кубик ветчины в плотной ткани, жестяной котелок, аналог ситулы, флакончики с перцем и солью, немного сухой капусты, моркови и сухарей. У остальных офицеров было примерно то же самое, правда, у виковарцев заместо ветчины была сельдь. У рядовых всё гораздо скромнее, батон чёрного хлеба, кубик сыра, три чеснока, четыре картофелины, пару кусочков сушеного мяса, кастрюля и сухари. Как только Октавий все разложил, то увидел, как с противоположного края идёт солдат, который разливает в кастрюли кипяток и что-то спрашивает у старших офицеров. Ещё несколько таких же ходили между рядовыми, правда, Октавий не заметил, чтобы они утруждали себя лишними разговорами. Не особо понимая, что делать, он посмотрел в кастрюлю соседа. Это был юноша, на вид, он являлся одногодкой или чуть старше Яна Кальвейта. С короткими сухими зачесанными назад волосами, округлым лицом и карими глазами. Он бросил в тару овощи, мясо и сухари. Октавий в точности повторил за ним и ещё покрошил сверху часть лепёшки. Когда солдат с кувшином подошёл, то, естественно, подсмотрел, что у Октавия получилось. Лицо его сразу приняло какое-то недоуменное выражение, но говорить что-либо не стал и залил содержимое. Октавий тоже не придал этому значения, делал вид, что всё это время смотрел по сторонам. Наконец солдат наклонился и спросил с благоговением. — Чего желаете? Пива, вина или воды? «А, это виночерпий, — догадался Октавий. — Очень хорошо, что они не отказывают себе в подобном благе цивилизации. Правда, не совсем понял, что такое «пиво», воды я и так напился, так что…» — Принеси вина. — В таком случае вам подать «Кисло Эльё» из герцогства Ораво или «Рыцаря из Альхарта». Сожалею, но выбор в этот раз у нас небольшой. Октавий на несколько мгновений запнулся. Он ничего знал о местных винодельнях, а потому ответил наиболее верно, как он полагал, в подобной ситуации: — Принеси полусладкое. Виночерпий сделал вид, что понял, поклонился и удалился. Принцепс, глядя ему в след, очень сомневался, что слуга хорошо разбирается в винах. — Он точно принесёт «Кислятину Эльё». Октавий удивленно посмотрел на соседа, который так уверенно это сказал. Тот, уже предугадывая, вопрос ответил: — Виковарцы любят свою кислятину и при том считают её хорошим вином. Тысячу бутылок с собой прихватили. Этот остолоп возьмёт первое, что попадёт под руку. Простая вероятность, не более. Так что в следующий раз выражайтесь как можно яснее. — Благодарю за совет. И когда же этот раз наступит? Юноша на слова Октавия слегка удивился, а после понял, что общается не с офицером своей дивизии. — Сейчас полдень, здесь мы до двух, после раздачи пайков — пятичасовой марш и потом опять постройка лагеря. Тогда будет ужин, а значит, пожарим на вертелах остатки говядины и свинины. Через неделю к вечеру будем уже в Седьмой заставе. — Тогда ещё вопрос. Кого мне стоит поблагодарить за такие сведения? Лейтенант слегка смутился от вопроса и лучезарной улыбки Октавия. Он не привык или уже отвык от подобного в армии. — Меня зовут Освальд аэп Краэмах, я командир пятой роты, — он ткнул в повязку на левом плече с значком. — Очень приятно. Предлагаю, скрасить наши ожидания и блюда беседой. Кстати, меня зовут… — В этом нет необходимости, лейтенант Ян Кальвейт, — говорил Освальд, смотря в свою тарелку. — Разговоры за едой подрывают дисциплину. Время, проведённое вами на Восьмой заставе, плохо отразилось на вас. Или это нормально для бригады «Магна»? — он, будто и не ожидая ответа, подсолил свой обед. — Так что ешьте, пока это ещё возможно. И не подражайте. Последние слова очень не понравились Октавию, но он нашёл в себе силы подавить возмущение. Лишние конфликты ему ни к чему, особенно перед солдатами. По крайней мере, он узнал, что люди из других подразделений достаточно предвзято относятся к военнослужащим из «Магны». Еда на вкус была своеобразной: лепёшки безвкусные… «Впрочем, так и должно быть. Слава богам, хоть не ячменные» — сказал про себя Октавий. …яйца вполне себе ничего, а приготовленный суп был очень горячим и горьким, его смягчали крошки и сухари. Когда принесли вино, то перед Октавием тот же виночерпий поставил жестяной стакан с жидкостью и ушёл. И первый человек в Римской республике, тот, кто учредил Актийские игры, не признал в этом вина. На вид это было что-то чёрное и густое, со специфическим запахом. Октавий помочил краешек языка и почувствовал очень кислый вкус, как от изюма. Затем в глотке заместо горечи появилась какая-то сладость. Возможно, идея в том, чтобы выпить всё одним глотком. Римлянин посмотрел на виковарцев. Те уже по-дружески обнимали друг друга за плечи, смеялись, что-то говорили с красными лицами и чуть ли не плакали от удовольствия. В их кубках, должно быть, было тоже, что и у Октавия. А Освальд как назло доедал суп и запивал водой. Принцепс не решился рисковать и глотать этот недояд, вместо этого незаметно вылив его себе за спину. К этому моменту есть закончили все. Но никто со своих мест не встал. Все будто снова что-то ожидали и смотрели на командира полка. Тулларис кивнул так, что солдаты вряд ли это увидели, но вот офицеры поняли всё. Через минуту показались пехотинцы в доспехах, один носил бело-золотую ленту через голову, он нёс свиток, а двое кого-то тащили под руки. Загремели цепи на руках, лицо задержанного уже было слегка припухлым и синим. Солдаты поставили его на колени перед командованием. Мужчина не сопротивлялся, он был очень напуган, его взгляд в поисках спасения метался с одного офицера на другого, особенно на Освальда, пока наконец не остановился на Тулларисе. Тот с беспристрастным видом взирал в ответ. Изумление и страх среди солдат возросли. Август почувствовал это раньше, чем увидел на их лицах. — Освальд, скажи, что происходит? Сосед пригляделся к нему так, будто заметил перед собой дурака, но потом вспомнил, с кем говорил. — Это суд, за нарушение дисциплины. У нас в «Альбе» такое практикуют чаще и иначе, чем у других. Особенно командир Тулларис. Для него это своего рода каждодневный ритуал, как утренняя молитва Солнцу. Октавий уже не слушал его, лишь внимательно наблюдал за происходящим. Уже тогда для него всё это стало ясно. Тем временем пехотинец с белой лентой вышел вперёд, вздернул голову с гребнем к небу и раскрыл свиток. — Мы, Император Нильфгаарда, Эмгыр вар Эмрейс, фельдмаршал Империи Ксарыф вар Назар, а также высшие чины Империи: князь Иоахим де Ветт, герцог Ардаль аэп Даги, графы Реви Бруанне и Карл д’Арви и прочие, стоим на защите законов, по которым существует вся империя и покорные ей подданные. Сии законы, начиная с императора Торреса Основателя, стремятся нести справедливость и дисциплину среди народа Нильфгаарда посредством штрафа или физической кары. Сей приговор на имя рядового из пятой роты первой бригады дивизии «Альба», Крафа Уля, назначает за нарушение дисциплины пятьдесят ударов дубинкой. Виновный, как и кто-либо другой, не решил оспорить решение Военного суда. Краф Уль поднял голову, как если бы только что узнал, что имел право что-то оспорить. Впрочем, политрук не задержал на нём взгляд. Он зачитывал настолько выразительно, насколько мог, делая акценты на нужных словах, для придания эффекта. В своём положении он явно ощущал мнимую власть. Власть над жизнью другого. Он чувствовал себя причастным к тем немногим, кто мог касаться нечто великого и прекрасного. И остальные это видели. Офицеры смотрели со снисхождением. Солдаты с ужасом и благоговением, иногда они переводили внимание на палача, что стоял по левую руку от него. А в особенности на набор палок на поясе. Когда политрук смолк, то мог вполне ожидать оваций, но таковых не последовало. Лишь гнетущая тишина. Он хотел уже огласить приказ на исполнение приговора, как вдруг раздался голос. — Постойте. Всеобщее внимание отвернулось от него, на сказавшего. Он сам с нескрываемым негодованием посмотрел туда. Он, как и все, увидел юношу, высокого светловолосого, что на первый взгляд только вышел из учебки, однако шрамы на его лице не вписывались в эту картину. На складном стуле он сидел как на троне, с ровной осанкой и приподнятой головой, как подобает благородному, а открытая ладонь была поднята так, чтобы все могли её увидеть. Все сперва подумали, что перед ними видный аристократ или один из людей самого императора. Только потом, когда стали замечать символику бригады «Магна», это чувство прошло. Но не внимание. — Ты что делаешь? — спросил Освальд шёпотом и с изумленным видом. Октавий даже не обратил на него внимание. Он почувствовал себя кузнецом, вошедшим в мастерскую. В ней он знал расположение и предназначение каждого инструмента. Для Октавия то были человеческие чувства и взгляды. За долгие годы после множества речей перед сенаторами, народом Рима и легионерами он научился нащупывать самые потаённые и желанные струны толпы. Из всех смотревших лишь политрук оскалился и презрительно оглядел его исподлобья. — Вы что-то хотите спросить, господин офицер? Или оспорить приговор? Могу заверить вас, оно не понадобиться. Так что не актёрствуйте, — с его уст так и стекала желчь. Октавий давно её не слышал, причём настолько примитивную, а потому сам не заметил, как ухмыльнулся. Он столь же стремительно заметил этот жест, а потом придал губам более приятный вид, расширил их, показав белые зубы. — Если под оспариванием, солдат, ты подразумеваешь уточнение, то да, хочу. Как говорил один оратор, любой приговор можно оспорить. Я так и не услышал, а за что конкретно трибунал обвинил этого человека? Октавий взглядом указал на обвиняемого. Политрук глянул на того с явной злобой. — Я не думал, что это важно, — начал он, возвращая внимание на Октавия, — всё же офицер, вроде вас, должен знать все солдатские проступки, и какая за них полагается кара, — Улыбка на его лице стала более язвительной. — Однако, этому, должно быть, уже вас не учат, «пограничник». Сделав на конце акцент, он сухо засмеялся. Смех этот был похожим на карканье и громким, чтобы услышали стоявшие рядом. Должно быть, он ожидал поддержки с их стороны. Но солдаты молчали, и казалось, вовсе пропустили сказанное мимо ушей. Все они иступлено смотрели на него со всех сторон. Их лица и взгляды говорили сами за себя, они ждали ответа. В горле младшего офицера скопился ком, который тот с трудом проглотил. Тем временем Октавий думал стремительно. Информации немного, а потому он внимательно всматривался в окружение. В эту секунду какое-то волнение охватило его. Давно он не чувствовал этого трепета в груди, наверное с тех времен, как был оратором в уголовных делах, в Сенате, или даже ещё раньше, когда перед Юлием Цезарем оправдывал жителей Сагунта. В сравнении с тем, то, что происходило сейчас, было ничтожным. — Ты так и не сказал, в чём вина этого человека? Политрук подался назад, несколько секунд глазами искал выход, но как понял, что его нет, сдался. — Как вам угодно. Боец нарушил построение во время марша, сам упал и повалил ещё троих сослуживцев. Вдобавок, он истёр себе всю обувь, — он указал на подошвы обвиняемого, которые готовы были вот-вот развалиться. — В совокупности с причинением вреда государственной собственности по статье сто шестьдесят семь дисциплинарного кодекса, боец должен быть «высечен пятью десятками ударов твердой рукой, назначенным лицом из числа офицеров или их помощников». Теперь вы довольны? — Вполне, — сказал Октавиан, вставая и выходя вперёд под солнце. — И теперь я ещё больше убедился в том, что приговор чрезмерен. — Да как ты смеешь! — вспылил кто-то из офицеров. Октавий посмотрел туда и увидел того самого юношу с рыжими волосами. Его прежде спокойное лицо было перекошено от гнева. Он был лейтенантом второй роты, единственным одногодкой Освальда из офицеров. — Ты сомневаешься в наших законах, назаирец? — он быстро осмотрел Октавия. — Командир Тулларис, я больше не могу терпеть этой выходки. Я считаю, что этого «проводника» следует высечь как следует. Позвольте мне этим заняться, я его… Офицер замолчал, стоило полковнику сделать движение рукой. Он внимательно всматривался в Октавия, словно ожидая, что он скажет. — Я не предлагаю отменить наказание, отнюдь, вина солдата очевидна. Однако доработать её стоит. Например, учесть то, что каждый второй солдат истёр себе обувь, посмотрите сами. — На этих словах лишь немногие опустили головы, остальные и так всё знали. — Поэтому, я настаиваю на том, что подсудимый своей неуклюжестью опозорил весь свой отряд. Пусть же тогда пострадавшие бойцы выйдут сюда, мы вручим им дубинки, и они тремя десятками ударов научат сослуживца не падать на ровном месте. — Что за глупости! — продолжил лейтенант. — Ты хочешь передать плеть из рук власти предержащих тем, кто может сочувствовать преступнику? — Ой-ой, а Пылкий свирепеет, — прошептал Освальд. Но Октавий не отступал. — Постойте, в таком случае вы хотите поручить карать его тем, кто никак не пострадал от его проступка. Тогда как же нам понять, что удары, не преисполненные обидой, научили бойца уму разуму? Уж лучше отдать его сослуживцам. Они сами поймут, как стоит ударить. Повисла долгая тишина. Солдаты переглядывались друг с другом, офицеры о чем-то перешептывались, а у одного из виковарцев изо рта выпала селёдка, которую он доедал втихаря. Но потом все как один посмотрели на того, кто мог разрешить этот спор. — Да будет так, как настаивает лейтенант Кальвейт, — сказал наконец Тулларис, переводя внимание с осужденного, на Октавия. Последний заметил странный блеск в глазах полковника, похожий на интерес или любопытство. Вскоре из толпы солдат быстро нашли тех троих, которых сбил Ульф. Каждому была выдана дубинка. Улю обнажили тело, его растянули между двумя заготовленными столбами. Солдаты стали наносить удары. Ульф морщился от боли, стонал и хрипел, но держался. Его, как никто, понимали его же палачи. Они ощущали всё так, как если бы сами получали эти удары. Но, несмотря на это, ни один из них не думал ударить слабее, так как считали, что Ульф и правда виноват перед ними за свою неуклюжесть. Впредь каждый из них, как и каждый солдат будет делать всё возможное, чтобы не оказаться на его месте. После десятой волны ударов, всё прекратилось, рядовой Краф мужественно претерпел всю боль. Спина кровоточила нещадно, была побита в мясо. Те, кто побивали её, подхватили Крафа под руки и повели куда-то в сторону. Октавий этого не мог знать, да и, впрочем, не беспокоился. Он, как и всякий политик, измерял выгоду от своего деяния. Вряд ли, конечно, он завоевал уважение солдат и офицеров этим поступком, однако определённо произвел впечатление верного и справедливого офицера, а это уже что-то. Теперь все стали собирать пожитки и расходиться по лагерю по делам. Кто-то из офицеров продолжил сидеть под навесом, а вот Тулларис со своими приближенными, в том числе и Освальдом, куда-то удалился. Юноша с рыжими волосами с презрением и злобой глянул на Октавия, прежде чем развернуться и уйти, но в противоположную от командира сторону. Исчезли таже и виковарцы. Когда Октавий был наконец предоставлен сам себе, то сначала не понял, что ему делать. Вероятнее всего, палатку ему кто-то предоставит, но об этом стоит узнать наверняка. Также стоит посмотреть, как дела у Агриппы. Да и не мешало бы пройтись по лагерю, изучить его, потому как он определённо отличался от легионерских. Но не успел он пройти и час в одиночестве, как путь ему перегородили трое солдат. Один спереди, остальные сзади. Должно быть ждали его. Октавий с легкостью узнал в них младших офицеров. Их округлые шлема с маленькими медными крыльями, кожаные доспехи с металлическими наплечниками и наколенниками не шли ни в какое сравнение с доспехами лейтенантов. Да и мечи эти офицеры предпочитали носить на левой стороне. Да, что-то в мире остаётся неизменным. — Лейтенант Кальвейт, — к Октавию обратился стоящий перед ним. И сделал это не по протоколу, просто выйдя вперёд. — Позвольте вас проводить, — и принялся пристально наблюдать за реакцией. — С чего вдруг? — спросил Октавий, приятно улыбнувшись. — Или вы хотите проводить меня до моей табернакулы? Сержанты переглянусь в недоумении. Они не сразу поняли значение последнего слова. Но догадались. — Вы правы, только прежде кое-кто хотел бы поговорить с вами. Немедленно. — Тогда зачем вам меня провожать? Скажите, где меня ждут. От вашего ответа зависит, удостою ли я просителя своим вниманием. Ложь. Не смотря на то, что ответит сержант, Октавий всё решил. Если бы человек, позвавший его, был важным, то не послал бы таких переговорщиков. — К сожалению, это невозможно. Если будете медлить, то от вашего разговора станет ясно, войдёте ли вы сами в вашу палатку, или вас в неё внесут. Терять терпение стали и двое других. Октавий усмехнулся от такой угрозы, ей невозможно испугать человека, делавшего их много раз в прошлом. Оглядевшись и не заметив других людей, Август понял, кто мог стоять за всем этим. За несколько секунд в нём пробудился азарт, который он считал давно умершим ещё в прошлой жизни.