Судьба/Торжество после гибели

———

      Заканчивая письмо предку Вистан щёлкнул языком и начеркал короткую фразу:       «Не будь скупцом, отдай пару ценных книг из библиотеки. В т.ч. Кодекс Лаурентиус.»       Подпись. В. Вейн. Печать.       Он накинул на себя чернотканные штаны, простенькую белую рубашку и взглянул на Мерлин.       Испытавшая десятки соблазнительных поз в желании привлечь к себе внимание; она сперва разуверилась в своём теле, потом успела обидеться на «ужасного любовника», но признавая, что «не может не быть прекрасной», простила «глупого и невнимательного», наконец, ворчливо поворочалась, сметая простыни со своих мест, не получила ответа, гусеницей укуталась в одеяло и заснула.       Щёлк.       Через открытую тяжёлую дубовую дверь, укрепленную железными вставками и засовом на случай нужды защититься от убийц, взгляду Вистана предстал широкий конусовидный холл с дверями, углубляющимися в стены.       По соседству прикорнули уставшие после дневной битвы Алвис и Бевон. Получив же по скользящему удару по щекам, они проснулись и чуть было не бросили раздражённые ругательства, но, заметив жёлтые, огненные глаза, прикусили языки, уняли сонливость и слова благодарности елеем потекли из их ртов...       Стук.       Но дверь наружу уже была распахнута и их почтительные голоса потонули в разгулявшемся, свистящем ветре.       Запах крови ещё не улетучился, бегал за холодной лесной свежестью и вместе с ней оставлял привкус железа на языке.       Неспешной походкой наследник Вейнов добрался до ровно такого же экзотичного вида жилища, разве что поменьше, бесцеремонно распахнул дверь и тут же поморщился; небольшое, пусть, и вместительное жилище было занято Вильгельмом и его наспех набранными оруженосцами, подкупленными, едва посвящёнными или ранее бандитствовавшими рыцарями и шлюхами - все они, оргиастически сплетённые, спали в неглиже. Без особой внимательности и осторожности идя по телесам женщин и мужчин, смахивая сапогами с дороги осколки разбитых бутылок, не обращая внимания на потушенный и смердящий тухлятиной и мочой очаг.       Сжав нос рукой и не дыша лишний раз Вистан шёл избирательно, в неком садистическом пренебрежении стараясь придавить покрепче чьи-нибудь ребра, солнечное сплетение или печень.       Разумеется, брезгливость Вейна была связана не столько с фактом присутствия неприятных, ненадёжных и отвратительных личностей, сколько с тем зловонным беспорядком, что их сопровождает.       За главной дверью дома, где когда-то спали приближенные вождя, ночевал Вилли в обнимку со вполне себе лицеприятной женщиной.       Два боевых топора победно воткнуты в дубовую спинку не блистающей изящной росписью кровати, а меч в серебрянных гравюрных ножнах, когда-то смародёренный у рыцаря, словно пленница, стиснут в кулаке Вильгельма, а во втором же пышная грудка спящей рядом блондинистой шлюхи.       Вистан завёл руку за спину и бесшумно в его ладонь скользнул кинжал.       Остриё брошенного кинжала стремится прямиком в глазницу женщины, витающей во снах, где она - королевой летает по небесному простору, красотой лика печалит легендарных принцесс, а у её ног, целуя туфельку печальные Тристаны, Бедиверы и сам король Артур оставляют ей изящнейшие ювелирные изделия... Быть может, её сны и поскромнее, но какими бы они ни были - смерть положит конец любой мечте.       Свист. Звон. Щепки падают на пол.       Вильгельм вскочил, взмахом меча отбивая кинжал, и взглянул искривлённым в злобе лицом на незваного посетителя. С двумя уродливыми шрамами, пересекающими рожу от лба и до шеи, с разномастным оружием и готовностью в один прыжок настигнуть и разрубить любого он был похож на варвара-разбойника.       Вистан недолго глядел на ощетинившегося Вильгельма и выразился с тенью отвращения: — Кинжал.       — О, мой господин, вы мне не снитесь... — тот, услыхав голос, переменился и мигом, чуть подпрыгивая, достал кинжал, наполовину вошедший в стену, и, преклонив колено, протянул:       — Ваш кинжал!       Осмотрев кинжал на предмет зазубрин, Вистан положил его в ножны и протянул три письма, одно с родовой печатью: — Вильгельм, одно письмо для сэра Вилфорда, второе для Саннивы, а в третьем подробности твоего задания.       Подхватив письма, упавшие милостыней в протянутые ладони: — Я не подведу вас, мастер Вейн!       Оглянув собеседника, что не шевельнул и пальцем, дабы прикрыть срам, Вистан начал говорить безразличным, пустым тоном: — Ты заставил наследника семьи пройти сквозь неприглядное жилище, предстал перед ним спящим и взмахнул на него оружием... — и продолжил оттенком снисходительности, схожей с сэром Вилфордом в его особенно приятные дни, зачастую связанные с кровопролитием или пополнением коллекции редких писаний — Как ты собираешься искупить эти небольшие прегрешения?       Вильгельм, не обращая внимания на сжимающую нутро дрожь страха, сохранил поверхностную твёрдость и, говоря с интонацией праведника, низко наклонил голову, скрывшись от глаз, цвета полыхающего заката: — У меня нет ничего, кроме вашей милости — поступайте со мной по вашему усмотрению.       Правильный ответ, ожидаемый от любого воина на службе, лишил шанса поиздеваться над обыкновенно безупречным подчинённым: — У тебя три дня, чтобы вернуться с хорошей вестью.       — Будет исполнено.       Вистан, пришедший исключительно из необходимости и едва не вышедший из комнаты, поймал себя на изумительной мысли и вполоборота спросил: — Вильгельм, я понимаю, что война ограничивает возможности, но... неужели твоего жалования недостаточно, чтобы развлекаться с кем-то более достойным, по крайней мере... притягательным?       Коленопреклонённый замер практически на минуту, не умея найти ответа, но его мастер уже покинул дом.       В недоумении он встал, сбросил одеяло, едва покрывающее длинновласую блондинку, и всмотрелся внимательно; богатые груди, переходящие в тонкую талию, обширные бёдра, лишённые лишнего жира, пухлые и приятные на ощупь, стройные ножки, приподнял и внимательно рассмотрел лицо куртизанки, несравнимое с принцессами или волшебницами, но по-прежнему правильно очерченное, симпатичное.       Приоткрыв голубые глаза блондинка сладко потянулась и с игриво поцарапала ногтями спину Вильгельма: — Рыцарь мой, что с тобой?       Тот бросил взгляд на, казалось бы, образец женской сексуальности и ошарашенно пробормотал: — Кем-то более достойным?

От первого лица - Вистан

      С каждым вдохом через нос проходит смешение запахов немытого человеческого тела, крови, нужника, хмельного, жареного мяса, луговых цветов, мёда, древесной смолы, углей...       Все бы ничего, но почему-то запах крови вызывает у меня слюноотделение - этот волчок в доспехе постепенно переделывает моё тело под себя.       Дверь щёлкнула. Пара шагов. Алвис спит, Бевон, взявший дежурство на себя, кивнул мне.       Даже за закрытой дверью чувствуется явственный тухловатый запах плесени в погребе. Невыносимо.       Десяток шагов. Погреб.       И всё же, не зря Вилфорд предупреждал меня об опасности «Дреордогга». С первой активации пёс попытался завладеть моим духом и телом, с тех пор его попытки стали редки, но остервенелы... Хищны. Не развивай я испытание духа в «черном озере», так бы и стал тварью-каннибалом.       Стоит взять ещё одно клюквенно-вишнёвое.       Важнее, что послужило спусковым механизмом начала скачкообразного изменения органов чувств? Слияние с псом во внутреннем мире?..       Возможно.       Щёлк.       Приятный аромат сирени щекочет нос. Бутылка приземлилась на столик рядом с кроватью. Мерлин вытянулась, как на солнышке довольная кошка, и из под одеяла видно одни пяточки и сребровласую голову, уткнувшуюся носом в мягкую подушку.       Отказаться от доспеха невозможно. Польза неизмерима - всего за год родословная Вейнов, обогащаемая праной вражеской плоти, окрепла достаточно, чтобы изменить состав крови, поступающей в сосуды, каппиляры сухожильного шлема. В другом случае, по словам отца, седина бы покрыла всю голову только через три-четыре года... Даже жаль, что старческая седина мне явно не к лицу.       Присев на кровать вскрыл бутылку и, забавляясь с шелковистыми локонами суккубы, прошептал: — Мерлин.       Пробормотав: — М-м-м, я сплю... — она было хотела отвернуться, но давление ладони повернуло её заспанное лицо к мне.       Увлёкшись этюдом спящей и позабыв раздражение, испытанное от заполняющих собою всё отвратительных запахов на улице, милосердно, с несвойственными для меня сочувствующими нотками певуче прошептал: — Моя милая, проснись сейчас, иначе испытаешь мучения, когда я вправду начну тебя будить...       Интересно, очарование ли Мерлин сыграли свою роль или вкус мой столь изменился, что более не способен воспринять обыкновенных женщин? Впрочем, если рассудить предметно, то в этой жизни до восемнадцати я был занят тренировками, подготовка к опасностям действительно закрыла для меня многие шансы предаваться похоти. Миловидная Саннива, разве что - исключение.       Пока мысли пряли праздную пряжу Мерлин мило поморщилась, вытянула утончённые руки, потянулась носочками, попутно тонко похмыкивая «я же говорила», «надо было сразу» и тому подобную чепуху, поторапливаемая резковатыми, массирующими поглаживаниями по шее пробурчала: — Просыпаюсь, просыпаюсь... — удивительно, тембр и насыщенность самого неприятного ворчливого бурчания напоминает танец ласточек, парящий, витающий, не омрачённый спросонной грубостью нераскрывшихся голосовых связок.       Но, помимо практической пользы, чем же меня, кто амбициозен и полон решимости завладеть властью над судьбами государств, соблазнила маленькая деревенская целительница?       — Мерлин, раздень меня.       Недовольно-покорно она занялась брюками и рубашкой, а глаза мои тем временем гуляли по её дьявольской фигурке.       Мужчинам, разумеется, не столь важны качества души или интеллекта, сколько эстетика. Саннива отчасти обладает ею, этой исчезающе редкой красотой, граничащей с мифом, с воплощённой фантазией.       Освободившись от рубашки смочил губы медовым вином.       Однако прекрасная внешность без силы подобна слабости, уязвимости. В сей тёмный век я бы сковал бессильную красавицу, не позволяя ей ступить ни к двери, ни к окну, но для чего?       С полуулыбкой прошептал: — Тебе повезло, моя прекрасная Мерлин.        Запутавшись в узле на брюках она, хомячком надувши губки, вздернула голову вверх, к моим глазам: — И в чём же?       Если отмести патетику... Из-за жажды обладать. Единолично использовать. Преобразить под свой вкус.       Что бы не говорили в моей прошлой жизни, что бы не пели барды в нынешней о высокой любви куртизанки и рыцаря - никак не поверю в то, что любовь женщины, бывшей со многими, столь же искренна, сколь первая влюбленность невинной девушки. Умудрённая опытом женщина, как и любой мужчина, будет и сравнивать, и оценивать, и подумывать о том, что её нынешний любовник дал и что могли дать предыдущие.       Суровая, но совершенно обыкновенная и внеполовая шкурная логика.       — В том, что ты отдалась мне и только мне. — освободившись от брюк, погладил её по гладким щёчкам за выполненную работу.       В прошлом, не помню в себе ни услужливости, ни разборчивости, ни внимательности в отношении женщин. К чему высокая мораль в век индивидуализма, атомизации общества, в век голого чистогана?       Последний глоток. Кислое кажется горьким. Вино в сторону.       Торжество эгоизма двадцать первого века сотрёт подростковую искренность, научит лгать и самообманываться, манипулировать чувствами и относится к самым близким людям, как средствам.       Мы упали в постель. Зрачки её, прежде тусклые, расцвели розами, ладошки жадно обвили мою шею, но полные губки и гибкий язычок безвольно следовали, подвластные моим желаниям.       — Твой ротик такой же слюнявый... Мерлин что-то лепетала в ответ, но, оказавшись сверху, поняла мои мысли и медленно развернулась в небезызвестную позу валета, но чуть пальчиками коснулась члена, как я украсил её попку шлепком: — Без рук.       Недовольно помахивая попкой: — Бу-бу-бу... — в ответ пробурчала Мерлин, прижавшись губами к головке, и едва заметным посасыванием заставляя член крепнуть.       Лишь раз занявшись сексом, лишь месяц учась потакать моим предпочтениям и обладая телом незрелой девицы, она усвоила ремесло страсти глубже, нежели Саннива, что прожила со мною всю жизнь и природой одарена богатыми формами.       Остаётся только откинуться и наслаждаться, однако, кажется, лень ещё не вполне покинула мою маленькую любовницу: — Недостаточно стараешься.       Губки её болтливого ротика растягиваются, пока язычок Мерлин змейкой обвивает головку, девичьи постанывания приятной дрожью усиляют удовольствие: — Мм мх-м мг-хм ха-ам ам-м... — но  этого недостаточно для меня, уже привыкшего к сексуальным изыскам.       — Возьми глубже и устрой мне представление.       — Мх-м гхм-м — её пальчик входит внутрь маленького подрагивающего влагалища, пока узкое неразработанное горлышко стискивает член до болезненного удовольствия.       Половые губы вызывающе истекают соками, хлюпают, пока она демонстративно ласкает себя, двумя пальчиками приоткрывая вид на по-детски розоватое преддверие: — Уже лучше. — представление, схожее с открытой кухней, где юная кухарка старается умилостивить посетителя виртуозностью движений...       Серебристая голова Мерлин вздымается вверх и вниз, и каждое движение слюнявого ротика звучит голосом похотливой пьески: — Хлюп, ммм мг-м, хлюп, мм-а... — её глотка, берущая почти весь ствол, и проворный, невзирая на тесноту, язычок медленно движут к оргазму.       Если Мерлин будет служить мне столь усердно в политике и на поле брани, сколь в постели, то невозможно будет от неё отказаться.       Чувствуя моё напряжение Мерлин прекращает ласкать себя и обнимает мои бёдра, поудобнее насаживая голову на пульсирующий член; её волосы взметаются от каждого заглота, попка пляшет в предвкушении, а ставший бездонным горячий ротик сжимает, желая выжать и высосать всю сперму, что выйдет из меня.       С обострением пульсации приходит чувство онемения, невольно яйца напрягаются и невидимыми стрелами наслаждение пробегает от члена по позвоночнику, в мозг и в самую душу...       — М-ма, хлюп, мгм, мм-м, хлюп-хлюп... — Мерлин, не вынимая изо рта, медленно разгибая коленки и раздвигая ноги, становясь как бы пирамидкой, начинает всасывать струи спермы со всей слюной, вытекшей во время её грязного отсоса и неряшливо покрывшей мой пах, а с её половых губ тянется тонкой ниточкой смазка...       Настырными поцелуями она, пытается высосать остатки спермы и играет кончиком язычка с уретрой: — Чмок-чмок-чмок...       Эндорфиновый заряд уже источился, но вид её, нимфоманки одержимой удовольствиями - продолжает оргазм не тела, но духа...       И всё же.       — Хватит.       Новым шлепком украшаю белоснежные ягодицы и под глупые смешки тяну её в позу собачки. Нежными колокольчиками звучит голосок: — Ха-хи-хи, не бей меня, злой волк, а то не дам тебе конфетку! — озорно она попыталась убежать.       Шлёп. Шлёп. Шлёп. Шлёп.       Образуя симметрию хлёсткими шлепками: — Молчи.       Удивлённо повизгивая: — Ой-ой, нет-нет, а-ай! Не надо! Ай! — Мерлин, не в силах вырваться из моей хватки, лишь беспорядочно махала ягодицами, податливо дрожащими от каждого удара.       — Не двигайся, — сопровождая монотонную речь любимым садистичным истязанием, перемежаемым с жёсткой хваткой, загребущими руками проминая задницу.       Шлёп. Шлёп. Шлёп. Шлёп.       В горящей похоти, изначально безразличный к её боли или удовольствию, резко довёл наказание до острого ненавистного многим края, шлёпая то по стройным ляжкам, то заходя за выемки Венеры, то в особом азарте бил, не жалея, по налитому влажному сокровенному месту.       Мерлин быстро прикрыла ладошками нежные, наливающиеся кровью складочки, и спросила тоненько, чуть не в слезах: — За что?       Финальный шлепок.       Вздрогнувши она пропищала, переходя на униженный фальцет: — Ай! Мхм... Но я уже остановился, любуясь опухшими полностью покрытыми орнаментом растопыренных пальцев ягодицами, красными, словно вишня; едва сожму крепче и потечёт её кровь.       Забывчивым тоном пробормотал: — За что? — поглаживая кончиками пальцев от ляжек, по жаркой плоти ягодиц и к её ладошкам, пугливо, недоверчиво прикрывающим киску. — Мы заключили контракт и ты отдалась мне... — сквозь её тонкие пальчики на мою руку протекают капельками похотливые соки, — Ты сказала обрушить на тебя все желания... — смазав пальцы слегка надавливаю на опасливо сжавшуюся розовую дырочку — И я это сделаю.       Сопротивление неразработанной дырочки возбуждает ещё сильнее, а стоны боли звучат песней соловушки.       Одним резким движением протолкнул два пальца до конца: — Мф-н, ммн, не туда-а! Мн-н, у-мм...  — её анус стискивает пальцы, содрогаясь в такт скулящему сбитому дыханию. Прислонившись членом к ладошкам, не то ласкающим, не то хранящим киску от моей жестокости: — Убери руки.       Мерлин повернулась, сведя бровки и поджав губки, словно я её сильно обидел: — Больше не будешь бить?       Высунув пальцы из её попки и придавив той же рукой лицо Мерлин к подушке: — Не болтай, — суховатая дырочка её заднего прохода пыталась вытолкнуть мой член, но лишь стискивала сильнее, распаляя желание проникнуть глубже. Наконец, схватив её за бедра и, словно тетиву лука, натянул миниатюрное тельце, вплоть до паховых волос. Она замерла, напрягшись всем телом и не издавая ни звука... Ненадолго.       Под приглушённый тонкий стон двинул тазом назад, оставляя лишь головку в неразработанной попке, наклонился к остенькому ушку и с тихой улыбкой проговорил: — Интересно, есть ли предел выносливости у суккубов?       Раздался неряшливый хлопок от соприкосновения горячей плоти. Ещё, ещё и ещё... Ножки Мерлин перестали держаться от ускоряющегося напора, пытаясь сберечь силы, она полностью легла: — Мх-м, м-нн, м-м...       Я отмахнул её волосы и прикусил бледную шейку, в ответ она выдвинула попку, пытаясь вернуться в удобную позу.       — Аа-м, ам-н, мм-а... — постепенно её стоны стали слаще. С каждым проникновение её тело подстраивалась, смягчая последствия моего напора; стенки прямой кишки влажнее, а сокращения мышц словно бы поймав ритм, сдавливали именно головку, пытаясь заставить быстрее кончить.       — Хлоп-хлоп-хлоп... — слабая попытка приспособиться лишь спровоцировала жёстче; крепче и всё опаснее сдавливая зубами её шею, с каждым движением таза вдавливал попку Мерлин в кровать.       — Мнн, хлоп, м-ма, хлюп, мгм, мм-м, хлоп. хлюп-хлюп... — к стонущей песне похотливых хлопков прибавлись неряшливые похлюпывания излишков суккубовой смазки, заставляя слух забыться в удовольствии.       Хлоп. Хлоп. Хлоп.       Несдержанные сильные проникновения странно накапливали удовольствие, увеличивая чувствительность, заставляя быстрее и глубже вонзаться в её попку, жадно растягивающуюся с каждым выходом.       Хлоп-хлоп. Хлоп. Хлоп.       — А-а-м, м-хм, ма-м, ам-н, мм-а, х-нн, хн-н... — внезапно аромат крови завитал в воздухе и медовая кровь из её шеи смочила губы.       Дурман похоти затмил остатки разума и долго копящееся наслаждение выплеснулось в судорожные толчки в её глубины. Высасывая кровь, каждым движением я наполнял Мерлин бессмысленно огромным количеством детородной жидкости и праны.       — Да-а-нхм, аа-а-м, ха-а, мн-а-а — отцепившись от кровоточащей шеи, схватил её за волосы и потянул лицом к себе.       Громко хлюпает взбитая смесь спермы и смазки.       Закатанные в наслаждении глаза смотрели на меня, но были совершенно не в себе. Пытаясь выжать максимум из драгоценных минут мистического оргазма и едва сдерживаясь от принятия подобного ей выражения забытия, медленно продавливал её внутренности, пока покалывания удовольствия не прекратились.       Одно дыхание в унисон разбавляло спокойствие в светлеющей комнате.       Опускаясь приобнял её, не выходя из горячей дырочки; уколы наслаждения не покидают тело, заставляя мысли растекаться, а истощение праны, незаметно накатывющий сон, дополняет дорогостоящий напиток ночи с суккубой...       Я полагал, что Саннива — это недосягаемый уровень, но секс с Мерлин и качественно и количественно превосходит всех женщин из прошлой и настоящей жизни; от неаккуратного анального секса еще и в мою полную силу любая женщина, да и Саннива получили бы травмы, несовместимые с жизнью, но вот она в моих руках уже тихо посапывает...       Более того, и в первый раз было ясно - удовольствие плотское с суккубом обращается в магический ритуал. Хах, как в сказках, высасывает жизненную силу... И в обмен, даже едва потерявшая невинность и неумелая Мерлин способна дать взамен обволакивающее всю душу наслаждение, схожее с первой любовью...       Или со смертью.       — М-м-м... — поворочавшись, она давала шанс присосаться к её постепенно заживающей ране на шее и сжать её грудки.       Мерлин прошептала: — Мне нужно идти создавать твой артефакт...       — Подожди, пока я не засну.  — тихо хмыкнув она успокоилась.       Покорности и удовольствия мало. На первое способна любая женщина, второе можно взять силой. Благо, мне повезло родиться в семье рыцарей...       Мерлин упомянула, что она способна чувствовать лишь то, что чувствуют другие. Хм, ранее она питалась чувствами животных и детей, сейчас — моими. Опираться на медитацию «Чёрное озеро и Белое небо» во взращивании чувств к ней, надеясь, что она сможет подчиниться им полностью? В таком случае, транслировать ей смесь из самозабвенной любви и отчаянного одиночества?       Обоюдоострый меч. Её мистическое очарование способствует развитию медитативной практики, а артефакторика полезна в противостоянии более удачливым коллегам по Круглому Столу. По крайней мере, сейчас от Мерлин так же сложно отказаться, как и от доспеха.       Метод манипуляции чувствами рисков по сути — неизвестно, когда она решит предать меня в угоду своим наивным планам...       И всё же, она негодная дочь какой-то глупой дочери праобраза Ромео и Джульетты...       Наивные планы? Артурия — свет человечества?..       Даже звучит смешно...

Спустя пару дней

      Войско рыцарей продвигается по Кимри, Вистан поедает армию кимров и развлекается с Мерлин, что спешно перебегает от его постели до мастерской, от мастерской до ставки командования, где Артурия требует новых предсказаний. В то же время письма дошли до адресатов.       В небольшом подвале, одновременно — темнице Вейнов, струится живительный состав в небольшую деревянную ванну, где искалеченное тело сына великого рыцаря недвижно, бесшумно впитывает таинственную смесь и невольно продолжает бессмысленное подобие жизни, ещё не представляя, какое будущее ему уготовлено.       Кап-кап.       Кап.       Когда в графине закончилась вся смесь, счастливая улыбка озарила тёмную комнату: — Уф-ф-ф! — Саннива вытерла пот со лба. Уже год она живёт в имении Вейнов, раз в месяц повторяя один и тот же утомительный и нелицеприятный ритуал, но каждый раз на её лице появляется улыбка, ведь подобная работа является источником воспоминаний о романтических встречах с любимым...       Закончив с Галахадом она замерла у небольшого зеркальца, поправляя спутанные волосы, но внезапно вспомнила о младенце и побежала наверх.       Пробегая мимо неизменного грубоватого интерьера, небольших окон с черными занавесками, мимо кухни, где старается престарелая кухарка, полупустого холла с двумя стойками с черной бронёй, по подобию «Драердогга», прямиком в кабинет сэра Вилфорда.       Оттуда донёсся крик: — Для чего?       Вошедшей в приоткрытую дверь Санниве предстала спина коленопреклонённого Вильгельма, веселый взгляд Варда, что с удовольствием наблюдал за редким явлением вышедящего из себя Вилфорда; его космы яростно дрожали с каждым словом: — Зачем ему на поле брани книжки?       Не обращая внимания на перепалку Саннива прошла к сэру Вилфорду, выхватила у него из рук бутылочку, которой тот кормил младенца, блаженно спящего в небольшой кроватке несмотря на суматоху.       — Прошу прощения, сэр Вилфорд, мастер Вэйн приказал мне передать письма и не объяснил большего...       — Мастер Вейн прислал письма?.. — тихая надежда проскользнула в тоне Саннивы, что мило играла с щёчками младенца.       Вилфорд резко потерял всё показное возмущение, бросил запечатанное письмо молодой маме: — Это тебе, — и медленно подступился к своей библиотеке, то и дело недовольно помахивая седыми космами.       Бегло пробежавшись по письму, Саннива подхватила младенца и сказав Вилли: — Сэр Вильгельм, прежде чем уедете, оставьте пажа, чтобы я передала посылку моему мужу.       Едва Саннива ушла Вилфорд подхватил небольшую учётную книжку и удобно присел за стол, сосредоточенно расписывая перьевую ручку: — Итак, рассказывай, для чего Вистану нужны деньги?       — Сэр Вилфорд, клянусь своей честью, мне это неизвестно.       Вилфорд нахмурился, потом посмотрел на письмо, адресованное ему и махнул Варду рукой на выход. Тот поморщился, словно съел нечто сугубо отвратительное, но вышел.       — Рассказывай.       Вильгельм закрыл дверь за своим наставником и, вернувшись ко столу, медленно начал рассказывать о том, что его господин находится в затруднительной ситуации и рискует потерять хорошее положение при дворе, что заполучил право казни преступников, что начал сотрудничать с придворной волшебницей, что разведывательная сеть — это следующий необходимый шаг, требующий значительных вложений...       С течением рассказа стол заполнялся одним из самых ценных продуктов раннего средневековья. Редкими рукописями, зачастую существующими в единственном экземпляре.       — Хватит, забирай и проваливай.       — Сэр Вилфорд, могу вас заверить, мастер Вейн никогда не посмеет попусту растратить семейное богатство... — спешно пробормотал Вилли, пока убегал из недружелюбного дома. Гримаса насмешки на морщинистом лице сопровождала его торопливый путь.       Оставшись наедине с учётной книжкой и пером, поглядывая на подопустевшие полки библиотеки, миг назад полной редчайших рукописей, Вилфорд крепко сжал огромной, испещрённой шрамами, мозолистой ладонью перо. Сжал чуть сильнее и перо разломилось.       Спокойно доставая новое писало Вилфорд пробормотал: — Будь я моложе, сам бы обменял эту труху истории на армию и покорил половину Британии... —  и молча приступил к учёту.