Быть рядом

      Таня       Кап. Кап. Кап.       Я плохо вижу, но кожей чувствую, как позади меня тихо раздаются шаги, а ещё чуть дальше что-то навязчиво капает, словно протекает.       Я лежу на холодном полу, потому что нет сил ни на что. Даже чтобы подняться.       Моя саднящая щека касается бетонного покрытия, а глаза слабо приоткрыты, потому что голова настолько отказывает от боли, что буквально не позволяет больше открыть глаз и увидеть то, что происходит перед носом.       Хотя я и не хочу смотреть.       Я прекрасно знаю, что расположено прямо передо мной.       Потому что пока меня били, я практически заучила картинку перед глазами.       Это было единственным, что я видела кроме мужского ботинка, приближающегося к моему телу всё резче и чаще.       —Ну что? Как себя чувствует наша принцесса?— насмешливо тянет мужской голос за моей спиной, пошеркивая ботинки о бетонный пол.       Он вальяжно расхаживал надо мной, наблюдая за моим же бессилием.       Я не могла поднять руку. Даже сделать большой вздох не могла, потому что пинки нескольких человек приходились на спину, живот и в районе лёгких, которые, кажется, не выдержав такого напора практически схлопнулись.       Поэтому мои вдохи были короткими. Рваными. Практически невидимыми. А голова раскалывалась с каждой секундой всё сильнее, потому как такие вдохи отказывали отрицательное влияние на поступление кислорода в организм.       Поэтому голова кружилась, даже не опираясь на тот факт, что по ней несколько раз заехал мужской кулак и я находилась в лежачем состоянии.       Холод, забирающийся под кожу, был единственным, что в достаточной мере приводило меня в себя последние пятнадцать минут. Именно благодаря нему и тому факту, что я оставалась в одной тонкой кофточке и джинсах, все конечности онемели и я их практически не ощущала. Лишь тяжесть во всём теле.       Человек садится на корточки возле моей головы, но и одновременно с этим вне поля моего зрения. Что и не удивительно, потому что я всё равно вижу лишь немного сквозь полузакрытые глаза, перед которыми всё расплывалось и мозг не успевал за что-то зацепиться.       Я кожей чувствую, как он поднимает прядь моих распущенных волос и играется с ней, перебирая между пальцами.       —Ну что? Скажешь что-нибудь?       Он улыбается. Ему всё это как развлечение.       Отвращение поднимается во мне волной только от его прикосновения к моим волосам. Если бы во мне была хоть капля сил, то я непременно потратила бы её на то, чтобы отпрыгнуть от этого человека подальше. Но у меня её нет, поэтому я не могу сделать даже этого. Мне приходится просто молча проглатывать всё то отвращение, которое поднимается во мне с каждым его вздохом рядом со мной.       Тошнота подкатывает к горлу, когда он начинает поглаживать кончиками пальцев моё лицо. Единственное, что помогает моей еде не оказаться передо мной, это плотно закрытые глаза и попытки глубже дышать.       «Господи, заберите меня уже кто-нибудь из этого кошмара»— проносится в моей голове за секунду до конца.       Потому что в следующий момент ботинок вновь врезается мне в живот и заставляет согнуться, приглушённо застонав.       Что-то внутри меня надламывается, когда новый удар приходится в районе ребер. Я это чувствую. Хруст костей.       А после следующего удара из моего горла раздаётся приглушённый вскрик.       Словно из меня выбили весь воздух.       На самом деле выбили жизнь.       

***

      Сквозь сон я чувствую чью-то руку на моей и внезапная паника вновь подрывается в моем сознании вместе с воспоминаниями кошмара.       Я резким движением скидываю с себя руку и радуюсь, что могу это сделать. Пусть даже и через адские боль и слабость во всем теле.       Страх новой боли выше, чем то, в каком состоянии я нахожусь сейчас.       Могу двигаться и сопротивляться— и на том спасибо.       Поэтому когда совсем рядом со мной раздаются крики, я лишь затыкаю уши, не обращая особого внимания на колющую и острую боль в руке.       Пока отползаю от неизвестного мне человека, чувствую, как за что-то цепляюсь. И из-за этого пугаюсь ещё больше.       Всхлипы вместе с новой порцией слез вырываются из меня незаметно для меня же. Потому что всё моё сознание занято одной мыслью.       Только не опять. Только не боль.       Пожалуйста.       Я не смогу.       Нет. Нет. Нет. Нетнетнет..       Мысли сбиваются в один клубок, и пока я всячески отклоняюсь от криков возле меня, я не улавливаю момент, когда в пространстве около меня появляются ещё люди.       Я не знаю кто это. Не вижу и не хочу. Но они начинают хватать меня за руки и я, собрав оставшиеся силы, начинаю отбиваться.       Выходит слабо. Очень. Но это единственное, как я могу противостоять.       А потом в мою руку вонзается что-то острое и уже в следующее мгновение я чувствую, как слабость забирает сознание у меня.       Я из последних сил сопротивляюсь, ощущая предельную лёгкость в теле.       Я умираю? Что происходит? Почему мне всё время хотят сделать больно?       А потом я перестаю бороться и просто тянусь к спасительной темноте.       Хватит с меня.       Больше не могу.       И последняя мысль, проскальзывающая у меня в голове закрепляется у меня в сознании надолго.       Если всё пережитое должно делать нас сильнее, то я готова навсегда остаться слабой, чтобы не испытывать всё произошедшее за те восемь злополучных часов.       Да. Лучше я буду слабой.       

***

      Когда на следующий день я прихожу в себя, я наконец начинаю осознавать, где нахожусь.       Белые стены. Окно, завешенное плотными шторами, не пропускающие в помещение никакого света, хотя я практически уверена, что уже день. Раздражающий писк над головой.       Больница.       Я определенно чувствую неимоверную слабость во всем теле, словно даже при самом яром желании не смогу поднять руку. Лицо ноет в нескольких местах. А ещё небольшая боль в руке в районе сгиба локтя свидетельствует о том, что если я опущу взгляд, то наверняка увижу иглу от капельницы, вставленную в мою вену. Другая рука также даёт о себе знать, но там боль более резкая, чем та, в которой капельница и я не могу отчётливо понять, в чем проблема с ней.       Но я не собираюсь смотреть вниз и сталкиваться с тем, в каком я состоянии.       Могу, но не сделаю.       Не в моих силах.       После общей оценки моего состояния я наконец понимаю, что в палате находится кто-то ещё. И как только я начинаю оглядывать помещение, замечаю задремавших родителей в креслах для посетителей.       Сердце пропускает один удар, когда я понимаю, что они настолько вымотались, что заснули в таком неудобном месте посреди дня.       Я не собираюсь их будить, поэтому оглядываю комнату дальше и натыкаюсь на стакан с водой на тумбочке около кровати.       Горло ужасно пересохло и, кажется, даже один глоток сможет мне помочь. Поэтому я, не подумав, начинаю тянуться рукой, что ближе, к стакану.       Как оказалось, это была провальная идея, потому что я недооценила всю слабость в моем теле. Без понятия, связано это с препаратами, которые мне капали внутривенно, или с тем, что произошло со мной за последние.. сутки?Двое? Я даже не знаю, сколько прошло времени.       Практически безвольная рука не может схватиться за стакан со спасительной жидкостью и резко сбрасывает его на пол, где он с оглушительным грохотом разлетается на мелкие осколки.       Я не успеваю даже понять, что к чему, когда родители тут же просыпаются и подрываются со своих мест.       —Ты очнулась,— облегчённо выдыхает мама, подлетев ко мне и аккуратно присев на край кровати.       Я чувствую вину за то, что разбудила родителей, потому что, возможно, хотя бы сейчас они смогли немного расслабиться.       Красные глаза мамы буквально на мокром месте, а лицо опухшее, словно последние сутки она безвылазно провела в слезах.       Когда моё внимание переключается на папу, стоящего за спиной мамы и заботливо положив руку ей на плечо, что-то внутри начинает покалывать от ещё бо́льшего чувства вины.       Его лицо померкло, а взгляд настолько усталый, что я не могу даже вспомнить, видела ли его таким в своей жизни хоть когда-нибудь. С виду ему за пару дней прибавилось прибавилось лет десять, не меньше.       Родители оглядывают меня беспокойным взглядом, пока у меня на глаза чуть ли не наворачиваются слезы от того, до какого состояния я их довела.       —Мы так переживали, доченька,—всхлипывает мама. Она нерешительно и крайне осторожно опускает свою ладонь на мою, будто боясь сделать мне больно. Я понимала причину. У меня так болело тело, что казалось, будто всё оно с ног до головы было покрыто сплошными синяками и гематомами.       —Как ты себя чувствуешь?— заботливо оглядывает меня папа, поглаживая маму по спине, пока она не могла справиться с эмоциями.—Позвать врача? Тебя что-то тревожит?       —Воды,— охрипшим и севшим голосом произношу я, чувствуя, как все внутренности скручиваются в один комок, когда я будто со стороны слышу свой голос.       Папа отрывается от матери и отходит в сторону, обходя осколки на полу, чтобы налить воды в другой стакан.       —Давай я помогу тебе,— всхлипывает мама и, нажав на кнопку, которая заставляет верхнюю часть кровати медленно приподняться, подсаживается ближе ко мне, поправляя подушку под головой.       Я морщусь от всё ещё неприятных ощущений во всём теле, которые только усиливаются, когда в близи него происходит хоть какое-то движение.       Наверное, всё, что я испытывала внутри, отразилось у меня на лице, потому что отец, передавая маме стакан воды, озабоченно поглядывал на меня и хмурился.       Мама подносит стакан к моим губам, аккуратно отказав, когда я хотела сама попытаться сделать такое простое действие. Я полностью понимала, что не способна в данный момент даже на это, но всё равно не хотелось в это верить до конца.       Я наконец делаю долгожданные и спасительные несколько глотков, которые теплым и слабым покалывающим ощущением разливаются по всему моему телу.       —Таня..— начинает папа, отставив стакан на тумбочку и внимательно посмотрев на меня, вдруг замешкался.       Я вопросительно смотрю на него, решив всё же дать отдых своему голосу.       В голове всё также звучал собственный крик, эхом отскакивающий от холодных бетонных стен.       —Нам надо знать детали,— кашлянув, наконец отвечает папа, виновато смотря на меня.— Мне жаль, но тебе правда придется всё рассказать.       Внутри что-то ухает вниз, когда после слов папы всё произошедшее отрывками мелькает перед моими глазами, словно на удвоенной скорости.       —И будет намного лучше, если ты расскажешь нам всё сейчас,— продолжает он, но я не смотрю на него.       Потому что мысленно я не здесь. Физически— да. Я лежу разбитой щекой на ледяном бетонном полу, где уже сто процентов есть моя кровь. Из разбитого носа или рассеченной брови. Из разбитой головы или из разрыва на щеке, который сто процентов надо будет заливать.       Я ничего не произношу. Просто отрицательно мотаю головой из стороны в сторону, пока мои глаза уставлены в пространство прямо передо мной.       —Таня, пойми,— грузно выдыхает папа, с сожалением уставившись на меня.— Тебе придётся рассказать.       Ещё один раз отрицательный знак с моей стороны. Безмолвный.       —Танюш..— ещё раз всхлипывает мама, поглаживая своей теплой ладонью мою руку в том месте, где нет капельницы или какого-то бинта.— Расскажи нам, пожалуйста... Тебе же самой станет легче. Не держи всё это в себе, прошу тебя..       Я судорожно вдыхаю воздух.       —Кто это сделал с тобой?— настаивает отец пока что в мягкой форме.— Расскажи, и я найду этого человека. Ты его знаешь? Запомнила его внешность?       Сглатываю тугой комок в горле.       Да, папа, я знаю его. Уже.       Меня избили из-за твоего бизнеса.       Кто-то из твоих бывших партнёров.       Кто-то, кому ты, не зная, перешёл дорогу.       Я лежу на больничной койке из-за твоей работы.       Не расскажу. Никогда. Даже под дулом пистолета.       Слова так и рвутся наружу вместе со всеми теми чувствами, бурлящими во мне, но я молчу и единственное, что мне остаётся— упрямо мотать головой, плотно стиснув зубы до боли и скрежета.       —Сейчас тебе ничего уже не угрожает. Если тебе угрожали, то расскажи нам, я разберусь с ним. Он не посмеет к тебе и на метр приблизиться, я обещаю,— не прекращает папа.       Нет.       Я прекрасно знаю, что он может настаивать и напирать намного больше и тяжелее. Сейчас он скорее ссылается на моё состояние. Поэтому не кричит. Поэтому не сильно давит.       Я последний раз мотаю головой перед тем, как опустить глаза и понять, что внезапно появившаяся боль в груди— тянущая, неизвестная и непонятная— разрастается с каждой секундой все больше.       Я поднимаю взгляд и натыкаюсь на отчаявшиеся лица родителей. Мама со слезами на глазах умоляюще смотрит на меня. Я ещё никогда в жизни не видела столько боли в одних её глазах. Отец всё также выглядит неимоверно усталым, что самой хочется плакать, а его глаза горят огнем ненависти к тем, кто со мной это сотворил.       Спасение приходит оттуда, откуда меньше всего ожидалось.       В палату с тихим стуком входит медсестра средних лет и, либо слишком быстро догадавшись, либо в мгновение ока оценив ситуацию в целом, нашла выход из ситуации.       По крайней мере, для меня.       —Ой, извините, но Татьяне необходимо сменить капельницу и перевязки,— с замешательством в голосе произносит она, переводя подлинно-растерянный взгляд с отца на мать и обратно.       Папа нерешительно ещё раз оглядывает меня с ног до головы и по одному его взгляду я понимаю, что он рано или поздно всё же добьется своего и узнает обо всём.       —Да, конечно, мы будем ждать на коридоре.       Папа помогает подняться маме и, заботливо приобняв ее за плечи, выводит её из палаты, бросив на меня ещё один предостерегающий взгляд.       Словно предупреждая, что он всё же узнает правду от меня.       Но он ошибся.       Я не произнесу не слова. Только не на эту тему.       Потому что я не позволю кому-то из своих близких чувствовать вину за то, что произошло.       Они были совершенно не виноваты.       Виновата была я.