Дэв непобежденный

Виктор – холодный. Виктор – опытный. Он давно в Теме и давно в клубе, и чего ему только не довелось испробовать. Поэтому, когда мне рекомендуют сессию со знающим свое дело нижним, я соглашаюсь сразу. Даже несмотря на то, что у Виктора… не скажу, что дурная слава, но всё же он всем известен, как саб непокорный. Поговаривают, что в самом начале ему крепко досталось от «аспадинов» – воображающих себя господами товарищей, которым все должны, и тупо истязающих своих нижних, вовсе не заботясь об их желаниях. Виктор способен на многое – от тихого пакостничества до открытого бунта. И всё же его коронной чертой называют тонкую, ироничную изворотливость под видом подчинения. Меня успокаивает то, что он не будет отдан мне во владение, а значит, у него нет резона аннигилировать меня при первой же встрече. В том, что в качестве раба он был бы мне не по зубам, я не сомневаюсь. Тем не менее, для меня он будет лакмусовой бумажкой. В зависимости от того, до какой степени он выберет подчиниться мне добровольно, а до какой – лукаво обходить мои приказы, я пойму, стоит ли чего-то мое умение вести. Девять часов на поезде – всё же некоторое расстояние, даже если его при желании возможно сократить до четырех. Я знаю, как Виктор выглядит: на полугодовой сходке клуба он с прямой как палка спиной, чинно опустив светлую голову, следовал за одним Верхним. Доводилось мне видеть его и на сцене. Насколько я знаю, у Виктора сейчас нет кого-то постоянного. Или постоянной, в этом плане у него тоже не было замечено предпочтений. Вообще неясно, что именно им движет и как он выбирает, с кем быть. Мне вот непонятно, почему он согласился на встречу со мной. Приказ Верхнего, решившего дать погонять другим, пустить по рукам? Или это скука? Саморазрушающее поведение? Желание посмеяться над неумелостью? В последнее не верится совсем. Виктору это было бы элементарно скучно. Хотя по его виду кажется, что ему всё скучно. Безразлично. Ладно, не имеет значения. Мне на короткий миг досталось истинное сокровище, редкая жемчужина, и это самое важное. Этот шанс нужно использовать с умом. Из-за разделяющего нас расстояния было решено, что наши первые встречи будут проходить онлайн. Только если между нами вспыхнет какая-то искра, то неуловимое, что называют химией, мы встретимся вживую. Вполне мотивированно. Я жду нашей встречи с нетерпением, стараясь себя обуздать: не хочу выглядеть наивным ребенком, перед которым держат вожделенную конфету. Просматриваю его анкету. Invictus. В очередной раз поражаюсь тому, насколько пустой она выглядит – словно это не реальный человек, а бот. На всё предложенное он отвечает «да». В графе «табу» стоит прочерк. Есть согласие на такое, что уже не попадает под принципы безопасности и разумности: придушивание до потери сознания, кислота на открытые раны, проволока (я даже не могу придумать сходу, как именно ее предполагается использовать). Это уже не BDSM, это RACK. У меня кишка тонка. Запоминаю это: силой и болью подчинить Виктора будет непросто. Надо будет действовать тоньше. Всматриваюсь в фотографию на его профиле. Льдистые глаза, аккуратно уложенные светлые волосы, непонятное выражение лица. Наверное, правильно будет так: безразличие, из-под которого проглядывает внимание – а в нем смесь иронии и страха. Ему нравится бояться? Сомнительно. Что же он от этого получает? Такое не имеет смысла спрашивать в лоб, разве что таким образом его провоцировать. Но неразумно провоцировать тем, на что хочешь когда-нибудь получить полноценный ответ. Я стараюсь не перемудрить. Не думать слишком много. Для меня верхняя роль про то, чтобы быть в моменте и вчувствываться. Слишком много приготовлений чревато формалистичным, поверхностным протеканием сессии, оставляющим недовольными обоих участников. Наконец приходит время встречи. Виктор появляется заблаговременно, но всего лишь на три минуты раньше назначенного. Выглядит он предсказуемо невозмутимо и смотрится слегка надменно: в нем чувствуется то превосходство, на которое претендуют все коренные жители города, ими же именуемого культурной столицей. Я вижу, что он водит глазами по экрану и щелкает мышкой, а не ждет меня в покорном смирении. Первая провокация – и у меня есть выбор. Начинать ли знакомство с выволочки и установления жестких правил, или идти мягко, по ходу дела объясняя Виктору, чего я от него ожидаю? Убить на корню еще не установленное доверие или показать себя размазней? Впрочем, когда часы вверху экрана переключаются на ноль, Виктор замирает, лицо строго по центру экрана, и глаза неотрывно смотрят туда, где сейчас объявлюсь я. Вполне разумно, а в следующий раз я могу велеть ему опустить голову и ждать моих указаний голосом. Я включаю видео. – Здравствуй, Инвиктус, – обращаюсь к нему я. – Меня видно и слышно? – Здравствуйте. Так точно, – подтверждает он. – Слышно ли и видно ли меня? – Слышно и видно, – говорю я. Повисает небольшая пауза – я думаю, как мне лучше завязать беседу. Мой нижний успевает опередить меня: – Разрешите спросить? Он перехватывает инициативу, но в этом я сейчас не вижу неуважительности. Скорее он выглядит как исполнительный слуга в старинном благородном доме: даже странно, что он не в ливрее, хотя, похоже, не так давно снял пиджак; галстука тоже нет, но остался жилет, остро обрамляющий безупречно отглаженную светло-голубую рубашку. Эта ткань и синеватое мерцание экрана подкрашивает его радужки голубым, и возникает ощущение, что его глаза светятся в темноте. Красиво. Чарующе даже. – Спрашивай. – Как мне вас называть? Резонный вопрос. – Никак. Не по имени и не по статусу. Если надо привлечь мое внимание, делай как сейчас: говори «Разрешите обратиться» или что-то в этом духе, по ситуации. Я с неприязнью думаю обо всех этих сэр-мэм в конце фразы. И как часто к ним прикапываются верхние, ища повод выдрать подчиненного. В отношениях, где баланс власти установлен, это смотрится совсем излишне, как по мне. Мягкое уважение, скользящее в интонации нижнего дороже гонорифика, прилепленного к каждой реплике. – Я очень рад вас видеть, – вежливо говорит Виктор, и я понимаю: он ненавязчиво старается мне помочь, сглаживая характерную для начала разговора неловкость. – Взаимно, Инвиктус, – отвечаю я, и, произнося его ник, понимаю, что что-то не сходится. На экране имя пользователя указано как Dev. – Почему Дэв? – спрашиваю я напрямую. Вспоминаю: в графе «род занятий» в анкете было скупо указано «офис». В голове всплывает назойливая мелодия, сделанная из восклицания «Developers, developers, developers, developers!» Стива Балмера. – Ты разработчик? Виктор позволяет себе легкую улыбку: – Я госслужащий. Что ж, это не ответ на вопрос, но информация ценная. – Почему же Дэв, если ты Инвиктус? – Можно считать, что это вид, а не имя, – снова тонко улыбается тот. – Мне непонятно, – я подпускаю в голос холода. – Говори прозрачнее. Виктор коротко склоняет голову в знак извинения. – Дэвы – духи в мифологии некоторых восточных стран, – объясняет он. – С вашего позволения, они мне созвучны. «С вашего позволения». Это он так реагирует на холодность? Отступает? – Что-то вроде джиннов? – пытаюсь выразить понимание я. По его лицу пробегает почти незаметная тень. Испанский стыд за мое неумелое сравнение. Я понимаю, что если бы он не хотел это показывать, то мне бы не было этого видно. Проверяет мою терпимость к критике? – Что-то вроде джиннов, – ровным голосом подтверждает он. – Они тоже исполняют желания? – усмехаюсь я. – При определенных условиях, – его губы трогает ироничная улыбка. Мне неинтересно больше про дэвов, мне интересно про Виктора. Я внимательно всматриваюсь в него. Светлые прямые волосы отросли по сравнению с фотографией на анкете, но лежат не менее аккуратно. Я хочу приказать ему растрепать их, но не могу вспомнить правильный императив. Растрепи? Растрепли? Растрепай? Тьфу! – Взлохмать волосы, – нахожусь я. Виктор смотрит на меня с легким вопросом, но подчиняется. – Еще. Хочу, чтобы пряди падали тебе на лицо. Он красивый. Теперь он выглядит так, словно его перебороли и сейчас заключат в темницу. Это волнительно. – Ты у себя дома? – уточняю я. – Да. – У тебя есть мятая футболка? – Только несвежая. Но я могу смять постиранную. – Принеси несвежую. Темную. Виктор держит лицо. Уходит. Я успеваю отметить, что на нем серые брюки, прихваченные черным ремнем; что сидит он на обычном деревянном (а не конторском) стуле; что за его спиной, в по-спартански скупо обставленной комнате, видно комод и угол тщательно застеленной кровати. Возвращается. – Разрешите сесть? – уточняет он, опять предвосхищая меня. – Садись. Комок ткани он держит обеими руками, положив его на стол. – Возможно отодвинуть камеру дальше назад? Если да, отодвинь. Теперь обзор больше. Мне не так детально видно черты его лица, но виден высящийся над столешницей торс. Виктор ждет. На футболку у меня нет никаких особых планов и мне прямо неловко его разочаровывать. – Переоденься. Медленно. Не вставая. Сними жилет, повесь на спинку стула, потом сними рубашку и надень футболку. Виктор избавляется от жилета легко. Затем откидывается назад и – хотя мне этого не видно – вытаскивает заправленную рубашку из брюк. Он склоняет голову и принимается расстегивать пуговицы, начиная с самого низа. Кто-нибудь так вообще делает? Это он и обычно так или это одна из его маленьких хитростей? – Не так. – Останавливается. – Начни с верхней пуговицы. Подчиняется. Так строго и аккуратно, будто на приеме у врача. – Подожди. Сделай мне красиво. Откинь голову назад. Заведи руку под воротник. Мне ли тебя учить? Виктор отбрасывает назад волосы, поднимает подбородок, и я любуюсь острым кадыком. Правая рука скользит под воротник над левым плечом, разминая мышцу – наверняка затекшую, как у всех офисных работников. Виктор поводит головой. Расстегивает вторую пуговицу – рука вновь скользит под рубашку, теперь на грудь, и я понимаю, где именно он задевает себя мизинцем. Да – Виктор вполне умеет возбуждающе раздеваться. Выпростав руки из рукавов, он поворачивается, чтобы повесить рубашку поверх жилета, и я вижу тонкие белесые полосы, захлестнувшие со спины на бок, и несколько старых шрамов. – Не так, – прерываю его я, отрывая взгляд от свидетельства того, что Виктору пришлось переносить сильные воздействия. – Скомкай рубашку и брось на пол. Невозмутимо следует указаниям. Без напоминания натягивает футболку. Становится видно, что она темно-темно синяя, и этот цвет ему неожиданно идет. Теперь, в поношенном, он еще больше похож на пойманного и побежденного. – Подожди, – говорю я, хотя именно это он и делает. – Я хочу проверить, что правильно помню твое стоп-слово. – Хорошо. Оно выписано у меня на клейкой бумажке на столешнице, но мало ли что могло поменяться. – Произнеси его вслух. В ироничной улыбке теперь явственный отблеск нахальства: – Argentum. Свожу брови, намеренно сигнализируя о недовольстве: – Ты не веришь в то, что я и без того знаю его? – Верю. – Чего же смешного? – Разрешите спросить? Опять вопросом на вопрос в ответ. – Разрешаю. – Произношу это я довольно строго. – Вы желаете использовать стоп-слово несмотря на то, что мы даже не присутствуем в одном месте физически? – Да. Сказать тебе, зачем? – Скажите. – Вне зависимости от того, где мы находимся, стоп-слово – это твоя страховка. Возможность оборвать то, чего ты не хочешь. Со мной это у тебя есть и будет всегда. Вне зависимости от формата встречи. В светящихся глазах мне дают увидеть легкий вызов – «Думаешь, меня можно заставить?» – прежде, чем он снова принимает невозмутимое выражение. – Если бы это и случилось, не было бы вероятнее, что оборвалась бы связь? – с напускной непонятливостью спрашивает Виктор. – Запрещаю. Если ты это сделаешь намеренно, то я… – «Накажу тебя». – …прослежу за тем, чтобы тебя наказали. – Как строго? – этот вопрос его не очень интересует, он скорее скучающе позабавлен. Как сидящей на вахте солдат, лениво следящий взглядом за ползающей по стволу автомата мухой. – Это я буду обсуждать с человеком, который получит эту задачу, – отрезаю я. – А не с тобой. Инвиктус. На мои вопросы я ожидаю ответов. От тебя я ожидаю послушания и следования мне. Я не требую сухого «да-нет». Но я не потерплю лжи. Правдивость – это мое обязательное условие. – Секундочку, – говорит Виктор, тянется за ручкой и, натурально, записывает. – Что-нибудь еще? Без последнего вопроса это выглядело бы издевкой чистой воды. Теперь я уже сомневаюсь. – Ты можешь прорвать ручкой маленькую дырку в футболке? – От темы я ухожу невольно, интуитивно – меня просто осенило. Виктор без вопросов, скучающе, засовывает ручку под футболку и продавливает наконечник стержня сквозь ткань у шеи, под круглым воротником. – Еще немного. Дырка становится шире, так, что теперь ручка проскальзывает сквозь нее до клипа. – Достаточно. Еще несколько. У плечей, у ключиц, на груди. Хорошо. Хватит. Отложи ручку. А теперь, не засовывая руку под футболку, просунь в дырку палец и рывком прорви ее дальше. И так со всеми. Пусть будут разных размеров. Теперь он растрепанный, волосы лезут в глаза (он чуть качает головой, убирая длинную прядь с носа), в импровизированных лохмотьях. Я прямо вижу его перед собой: в темнице клуба, со скованными руками – и со спиной, доступной касаниям моей жарко лижущей плети… – Хорошо, Инвиктус, – хвалю я. – Сними ремень. И положи на столешницу. Скучающе выполняет указание. Мол, вот такого-то девайса мы еще никогда не видели, как оригинально. Его ремень – гладкий, относительно узкий, черный, с минималистичной пряжкой. Нет сомнения в том, что он из настоящей кожи. Прикидываю: наверное, средней жесткости. – Возьми его. В обе руки. Откинь язычок пряжки назад. Пропусти конец через пряжку, обычной петлей. А теперь сложи протянутый конец и пропусти его обратно под пряжкой. Правильно, восьмерка. Продолжай обводить ремень вторым рядом… – Я понимаю, что я уже не приказываю, а озвучиваю его действия: он успевает сам пропустить ремень сквозь кожаную петельку у пряжки и обогнуть восьмерку, продевая кончик сквозь пряжку в третий раз. – Так, я вижу, что ты понял что делать. В следующий раз, в реале, я выдеру тебя за то, что ты умничаешь. Надевай и затягивай зубами. У меня екает в груди при виде того, как ровные белые зубы смыкаются на полоске кожи, как она черными браслетами обвивает запястья. Виктор всё так же безучастен. – Придвинь ноут к краю стола. Отодвинь стул, чтобы он не закрывал обзор. Чуть наклони экран вниз. И встань на колени. Лицом ко мне. Голову опусти. – Как широко расставить колени? – вяло уточняет Виктор. – Чуть шире плеч. – Пальцами ног упереться в пол или вытянуть стопы? – Упереться. Он принимает позицию и умудряется найти в ней расслабление. Стоит на коленях не напрягаясь. Привычно. Мягкий, скучающий. Соблазнительный. Хочется схватить эти волосы на затылке, больно сжать, так, чтобы жгло у корней, задрать ему голову, добиться реакции… Я делаю несколько скриншотов. – Теперь повернись в профиль. В любую сторону. Нет, не только голову, я хочу тебя всего видеть сбоку. – Его осанка для меня безупречна. – И вернись в изначальную позицию. Снова оборачиваясь лицом ко мне, он проделывает длинный круг – вместо того, чтобы вернуться на 90 градусов, разворачивается на 270. Маленькая вольность в пределах неоговоренного. Формально ошибки нет, и всё же, и всё же. – Подними на меня глаза. С уважением. Смотрит исподлобья, не вздергивая голову больше необходимого. И снова иллюзия свечения глаз, словно они из светлого серебра. – Ты идеальный, – не выдерживаю я. – Хочу тебя. – Как вы меня хотите? – Реплика почему-то снижает градус приятного напряжения. – Прямо сейчас, – отрезаю я, стараясь дать понять, что ответ – неверный. – Если вы позволите мне посмотреть расписание поездов, то я смогу предстать перед вами в течение ближайших двенадцати часов… – Не нуди, – обрываю его я. – Возвращайся за стол. Избавься пока от наручников. – Вы получили все снимки, которые желали? – невзначай осведомляется он. Вроде бы вежливо, но, тем не менее, лезет не в свое дело. Про снимки – всего лишь его догадка, хоть и верная. Ему об этом никто не говорил. Его мнения никто не спрашивал. – Не забегай вперед. Если мне будет что-то нужно, я не премину тебе об этом сообщить. – Всенепременно. – Я слышу в… – «твоем голосе, нет, голос нейтральный…» – …в твоих словах дерзость, Инвиктус. – Как мне исправиться? – скучающе уходит от конфликта он, имитируя покорность. Из импровизированных наручников он выбирается с трудом, явно растягивая запястье и едва не сдирая кожу. – Сними носки. Положи на столешницу передо мной. Наклоняется, уходя из моего поля зрения. Носки тонкие, антрацитово-серые, он аккуратно растягивает их, укладывая. Я колеблюсь. – Мне кажется, или ты уже не в первый раз балансируешь на грани дерзости? – Виктор молчит, и это, право, самый лучший ответ. Кричать на него, чтобы он придумал реплику, а затем ругать его за это я не собираюсь. Придуманное мной наказание и так может быть чрезмерным. Целый день он сидел в офисе, в костюме, в ботинках… – Возьми один носок и скомкай его в шарик. Чудесно. Теперь засунь его в рот. Виктор смотрит на меня с легкой укоризной. Подчиняется, не выказывая отвращения – разве что светящиеся глаза намекают о разочаровании во мне. – Теперь второй. Мне трудно представить человека, черты которого не обезобразил бы подобный кляп. Виктор, тем не менее, умудряется принять это испытание с завидным достоинством, выглядя так, словно мокнущий от слюны несвежий комок, давящий на язык, ему ничуть не мешает. С таким выражением лица он мог бы сидеть на работе или скучать на светском приеме. – Сними футболку и брось на пол. Любуюсь его торсом. Он не накачанный, как у модели, но плавные линии на теле выдают мускулы. Это гораздо красивее. – Вынь кляп. Оба. Брось на пол. Что ты вынес из этого? Аккуратно стирает слюну, проведя по рту боковой стороной указательного пальца. – Что если в моих словах вам будет слышаться дерзость, мне придется брать в рот неприятные предметы. – И? – Пожалуйста, прошу вас уточнить вопрос. Я не понял его. – Вывод? – Мне надо проследить за тем, чтобы в моих словах вам не слышалась дерзость. Недовольно выдыхаю. Нечего перекладывать на меня вину, будто это только мое восприятие, а не его поведение. – Для этого достаточно перестать дерзить, – припечатываю я. – Как прикажете. Вздыхаю. Этот рот хочется целовать, а не забивать всякой дрянью. Его хочется ощущать на себе – влажное дыхание и умелые губы и язык, а еще хочется ощущать, как жарко и тесно ему становится в этих его строгих брюках, когда он со мной… – Встань так, чтобы мне было видно твою промежность, вблизи. Встает. Без поддержки ремня брюки съехали вниз, обнажая верхние крылья подвздошных костей. – Поддерни брюки еще ниже. Насколько можно, не расстегивая ширинку. Он тянет их вниз и они сползают почти до лобка. Он не выбрит, мне видны выбивающиеся волоски. – А вот теперь расстегни ширинку. Подчиняется. Слышен легкий вжик молнии – и он снова замирает. Не предвосхищает. Идеальный. Засматриваюсь на то, что скрывается под нижним бельем, взглядом прослеживая очертания. – Стяни штаны чуть ниже. До бедер. Бедра – понятие очень растяжимое, но он приспускает брюки именно так, как мне хочется, оставляя лишь небольшую полоску обнаженной кожи между их верхним краем и темным нижним бельем. – Вытащи его. Только головку над резинкой. Запускает руку. Отмечаю аккуратные, точно движущиеся пальцы. Кончик члена выглядит удивительно трогательно, таким образом осторожно выглядывая на свет божий. – Руки за спину. Делаю скриншот. – Теперь спусти белье и брюки ниже. Мне хотелось бы видеть его лицо, понимаю я, хотя чего я там могу надеяться увидеть? Наверняка всё то же скучающее, отрешенное выражение. Вместо этого я изучаю такую интимную область его тела. Он не возбужден, да и с чего бы ему быть возбужденным. Но мне интересно, что он чувствует. Есть ли хоть какой-то интерес показать мне, с чем я буду иметь дело? Или хоть какое-то стеснение? Он рад тому, что мне его не коснуться, или скучно, что ничего не будет, или он разочарован? Ему интересно, что я думаю? – Подними его. Размеренно водит рукой. Тело не спешит отзываться. – Когда ты в последний раз дрочил? – Вчера утром. – Ну, рассказывай. Где, с кем. – Один. В душе. Дома. – Отвечает вяло. – Нравится тебе это дело? – Кто ж не любит сладкого. – И вправду. А боль ты любишь, Инвиктус? – Я люблю жизнь. Жизнь не бывает без боли. Ох как глубоко. – Хм. А что еще есть в жизни, кроме боли? Ожидаю ответа – любовь, долг, дружба, цель, что еще может быть у такого сурового молодого мужчины? Или будет отшучиваться про какие-нибудь карты и виски? Захватывает меня врасплох: – Разнообразие. Опять же глубоко. – Я тебе для разнообразия? Думает. – Дело не в том, что. Дело в том, как. – Ну и как? – Пока ничего необычного. Отводит руку, дает мне посмотреть. Люблю, когда не просто встает, а основательно растет. Люблю подвижную крайнюю плоть, скользящую вверх-вниз в такт движениям его руки. Говорю ему об этом. – Рад, что угодил, – бросается вежливой фразой он. У него уже падает, его интерес ничто не подогревает. – Принеси зарядный провод телефона. – Он движется неловко, короткими шагами, и я вспоминаю: – Одежду скинь совсем. Возвращается с проводом. – А теперь ты ударишь себя. По передней стороне бедер, сильно. Хочу видеть, какого цвета будет полоса. – Так? – Показывает провод, сложенный в петлю, сантиметров тридцать-сорок. Содрогаюсь – неужели надо проверять, что не «наконечником»? – Да. Бьет сильно, с резким свистом. Сразу проступивший длинный штрих медленно наливается глубоким цветом. – Еще. Сильнее. Продолжай. Редкие, сильные удары. Пока я не прикажу остановиться. Темнеющие полосы ложатся диагонально. – Понимаешь, за что? – …Понимаю, почему. – В смысле? – Потому что вам так угодно. – Мне было обидно услышать, что я для тебя нечто стандартное и низкоразрядное. За это. Хмыкает: – Велено было говорить правду… Явно забавляется! – Бей еще. Хлещет себя жестоко, так, что мышцы дергаются от каждого соприкосновения – и подрагивают после. Наверное, из тех, кто сам себе может прооперировать аппендицит. – Разрешите обратиться? – Разрешаю. Продолжает себя хлестать редкими, наверняка очень болезненными ударами. – Вы услышали меня не так, как я это говорил. – Остановись. В смысле, прекрати себя бить. Продолжай говорить, что ты там говорил. – Я не так мало повидал. Необычное – обычно резко неприятное. – Отложи провод. Сядь. Хочу тебя видеть. Глаза вспыхивают отражением подсиненного серебра. – Что ты любишь? – искренне интересуюсь я. – Я люблю всё. – Ну так неинтересно. Из еды что любишь? – Когда меня не лишают еды, это уже само по себе прекрасно. Действительно, прекрасно. – В сексе? – Скорость. Чтобы меня побыстрее отодрали и перестали мучить. Еще лучше. – То есть удовольствие ты получаешь, когда всё это заканчивается? – Всё – это сессия? – А что может быть еще? – Задания после. Пояс верности с шипами, например. Или зажимы на спину во время трехчасовой уборки. Самые обычные, конторские. Имбирь, острый перец. Примеров много. Внутри холодной струйкой воды по позвоночнику бежит страх. – Инвиктус. Зачем тебе всё это? – Я рад стараться. – Он невозмутим. – Это не ответ на мой вопрос. – Это тот ответ, который я могу дать. – Ты можешь лучше. – Ответы на некоторые вопросы о личном вам придется из меня выбивать, – холодно сообщает он. – Ясно. Встань, возьми провод и развернись ко мне спиной. То же самое, что и спереди, но по ягодицам. Выполняет, держа провод в правой руке и перехлестывая через левый бок. На ягодицах следы остаются не такие явные, похоже, что кожа огрубела. – Да у тебя вся задница как одна большая мозоль. Ниже, по подъягодичной складке. Бьет себя. Вздрагивает, подается бедрами вперед. Смотрю с наслаждением. – Хорошо. Достаточно. Понял, что это было? – Только догадываюсь. Наказание за дерзость? – Молодец. – Позвольте спросить? – Молодец, что просишь разрешения. Спрашивай. – Где проходит граница между дерзостью и правдивым ответом? Мне следует извиняться за честность? – Тебе не следует бросать мне вызов. Усмехается. Понятно всё с тобой, Инвиктус, «это еще не вызов». – Так о чем мы, – возвращаюсь к теме я. – Что любишь смотреть, когда дрочишь? – Как капли воды стекают по стенке душевой. Но чаще всего я закрываю глаза. Смотрю на него, пытаясь понять. Что, если это не пренебрежение? Что, если это тоскливое отчаяние, из которого ему никак не выбраться? – Инвиктус, ты хорошо себя чувствуешь? – Я хорошо себя чувствую, – отвечает он, зачем-то повторяя все предложение. Я молчу, рассматривая его, и понимаю, что вряд ли мой запрос остался таким же, каким был в мой первый день в клубе. Мне хотелось кого-то, с кем я могу обходиться жестко и пренебрежительно – ведь есть и те, кто ищет такое. Именно поэтому мне посоветовали Виктора – как человека, который может перенести немало. И какая ирония – с каждой фразой мне всё меньше хочется той грубости, о которой мечталось раньше. Не с ним. – Разрешите спросить? – прерывает мои размышления Виктор. – Да. – Почему вы это спрашиваете? Вас не устраивает, в какой я форме? Или вы желаете чего-то, для чего требуется выносливость? – Мне кажется, что тебе со мной либо скучно, либо ты устал, – честно отвечаю я, продолжая его внимательно разглядывать. – Простите меня, – вежливо говорит он с учтивым кивком. – Я бы не пришел на встречу, будь я не в форме. Но день в офисе действительно был длинный. Вы хотели слышать правду. – Очень хорошо, – смягчаюсь я. – Если хочешь, накинь на плечи плед. Если тебе так уютнее. Он приносит тонкую простыню, набрасывает, как плащ, перебрасывает полу через плечо, частично закрывая горло и грудь. – Я хочу посмотреть, как ты выглядишь, когда тебе хорошо. Представь, что тебе дрочу я. Так, как тебе нравится. Не переигрывай, вообще не играй для меня. Просто. У тебя был длинный день. Ты устал. Ты вернулся домой. Тебе дозволено расслабиться и отдохнуть. Даже велено. Чем лучше ты отдохнешь сейчас, тем эффективнее ты будешь на работе завтра. Отодвинься, сядь, развернувшись к экрану на три четверти. И не торопись. Он закрывает глаза сразу, еще не успев отодвинуться. И выдыхает. Расслабляет свою вечно прямую спину. Рукой он водит быстро и без изысков, другую держит у паха. Прекрасный. – Можешь вытереться футболкой, – говорю я. – В следующий раз я хочу быть с тобой рядом. В этой вот самой комнате, что вижу на своем экране. Чтобы не только видеть и слышать. – Сообщите мне время прибытия и что подготовить. – Как ты официально, – вздыхаю я. – Я так понимаю, это положительный ответ? – Так точно. – И ты действительно хочешь встретиться со мной в реале? Сверкает серебром глаз: – Хочу. Усмехаюсь. – Инвиктус? Ты говорил, что дэв выполняет желания, но только при особых условиях. Каких? В ответ мне – хищная улыбка: – Если его укротить. У меня есть для него встречное предложение: – Или приручить? – Невиданное дело, – с каким-то зловещим наслаждением проговаривает он. – Вот и нашли, чего необычного я умею, – довольно улыбаюсь я. – Буду приручать тебя. Хочу тебя всего изласкать и набаловать, злой дух. И посмотреть, что из этого получится. Сверкает жесткой улыбкой: – Что ж, вы полностью правы: это будет разнообразие.