Копье, арфа и солдатики

— Ата! Ата! Ты вернулся! Эрейнион ловко выворачивается из рук матери и бежит навстречу приближающемуся войску. Эльдар и эдайн, конечно, много меньше, чем уходило на штурм Ангбанда, и они выглядят изнуренными, вымотанными. Многие ранены и едва стоят на ногах. Но на их лицах торжествующие улыбки. Даже говорить ничего не нужно. Высоко на башнях трубят победу, а маленький Гил-Галад мчится сперва по ступеням вниз со стены, затем, набирая скорость летит через ворота, затем несется по широкой мощеной дороге вниз по перевалу, не боясь споткнуться и расшибить нос. Даже если споткнется — это совершенно неважно. Доспехи отца перемазаны черным, не орочьей кровью, которую Эрейнион уже видел, а чем-то другим, более гадким даже на вид. И дедушка тоже перемазан, да так, что не различить блеска полированной стали. Но разве грязь может помешать кинуться отцу на шею, с разгона, с прыжка, и крепко-крепко обнять? Отца, впрочем, грязь волнует. Он ловко останавливает Эрейниона левой рукой, той, что была под щитом, и не дает прижаться. — Осторожнее, Реньо, его кровь ядовита. Его, то есть Моргота, в цепях тащат дальше, в центре длинной колонны возвращающихся воинов. — А ты не отравился, ата? — тут же обеспокоенно спрашивает Гил-Галад. — Не ранен? — Конечно, нет, — отец тепло улыбается. — Со мной все будет хорошо. Мы ведь победили, так что давай радоваться и праздновать, а остальное неважно. Эрейнион еще мал, но замечает, что лицо лорда Фингона неестественно бледно, а под глазами залегли темные тени. И интонации узнает: так отец говорит каждый раз, когда ему надо бы в палаты исцеления, но он не хочет подавать виду. Но теперь война окончена, и можно совсем-совсем не переживать. — Знаешь, Враг хотел обрушить на нас ужасный подземный огонь, чтобы Кольцо Осады сгорело дотла, — отец весело смеется, хотя и заметно, что смех стоит ему усилий. — Но мы успели раньше! Что такое подземное пламя, Эрейнион не знает. Об это нужно будет потом расспросить отца, а лучше деда. Отец объясняет быстро, в нескольких фразах самую суть, а дедушка Нолмо на любой вопрос расскажет целую увлекательную историю, будто знает все-все на свете. Но пока что Гил-Галад просто вцепляется своими детскими пальчиками в латную перчатку на отцовской руке, практически повисает на ней, и восторженно кричит что-то бессмысленное, но торжествующее, подражая пению труб и гомону толпы на стенах. И на душе у него так легко, что кажется, будто он сейчас полетит высоко над стенами, к шпилям, на которых трепещут знамена, а может, прямо в небо, чтобы даже Солнцу, Луне и звездам рассказать о свершившейся победе. Победе окончательной и величайшей из всех. * Бой между умелыми воинами часто выходит красивым. Лаконичность и совершенство каждого движения, смертоносный расчет и кипящая ярость — сочетание несочетаемого, невозможное нигде более. Гил-Галад ценит эту красоту, а еще ценит азарт и стремление к победе, каждый раз заставляющие душу петь. Война была тяжелой и кровопролитной, жестокой и горькой, преисполненной потерь. А в некоторые моменты казалась вовсе безнадежной. Но бой сам по себе, тем не менее, прекрасен и искупает все. И самый пик, квинтэссенция этой красоты — единственный удар, что решает исход боя. Быстрый, точный, стремительный. Доля секунды, разделяющая победу и поражение. Один взмах широкого рубящего лезвия Аэглоса — и падает на пыльную мордорскую землю отрубленная кисть Саурона с Кольцом Всевластия. А вслед за ней падает бездыханным и огромное тело первого слуги Моргота. Вопят в ужасе орки, тролли и прочие чудовища, в миг лишившиеся повелителя. Люди и эльфы поднимают оружие к небу и выкрикивают боевые кличи. А Эрейнион молча стоит и смотрит на лежащее среди пепла проклятое кольцо — простой золотой ободок, кажущийся таким безобидным. Трудно поверить, что в нем таится зловещая сила, которой нельзя позволить существовать. И пока он медлит, Элендил подходит и поднимает Кольцо. — Я выброшу его в огонь Роковой Горы. И Гил-Галад верит этим словам.