Лесби суприрмаси

Когда снег весной ебашит комьями, становится как-то не до бытия агентом деконструкции идеи о пользе эсперов для государства как основного соцнаправления. Хочется смотреть на выбеленный пустырь за окном и ждать цветочки от подружки: лично или хотя бы курьером – в честь того самого прекрасного-светлого-женского дня-даты из двух полувосьмерок «эй-ки-эй» (как говорите вы, молодежь) полной восьмерки-ноль восемь-ноль три-двадцать один, а потом нехотя выходить, покупать по пути к ней кексы или, может, с ней же и готовить (если хоть одна-таки решится на прогулку от подъезда до подъезда), и, наверное, еще смотреть рашн-романс-фильмы шутки ради за матчей и энергосами. Не хочется думать «хули, Сибирь». А думается: «хули, традиционные ценности», – и Мичиру едет за пару дней на поезде в пизду, в столицу, к мамке в лазарет-усыпальницу: простить за абьюз, подарить задрипанные тюльпанчики, и Нана бы сказала, что нашутиться ей напоследок про рак, привезти мешочек «Раковых шеек» и потереть наудачу лысину – но знает, что это не так, и с тонкими раковыми намеками обращаются обычно не к ее девочке-сосочке (отмечать последнее надо ласково – и читать как «личность среди личин» или «Дева Мария, но, кажется, лесбиянка»). Нана верит: Мичиру пусть не самая глупая из живущих, но точно самая доверчивая и явно в конфликте с импульсами бессознательного, подавляемыми навязанным себе альтруизмом. Что поделать – а в христьянстве всепрощение – благо, пусть для Наны и лицемерный архаизм, пускающий приятные эго-радости по другому вектору (вкривь, вкось, параллельно – без пересечения), и лояльность к удобному идолу бреду, пусть явно не ей об этом говорить. Может – как раз наоборот, и это у Хиираги жизнь – порочный круг из всех неверных идей и поступков, а за лицемерие ее бы можно и посадить на пару-тройку полугодий (но, выражаясь канцелярским языком, полгода в колонии – и для ее оппозиционной деятельности как минимум дохуя, так что богоприятный принцип «не осуди» оставляем, а послушную тихую девочку как символ православного христьянства терпим и не наебываем без повода). Про одиночество в светлый день думается: можно и провести с бывшим дноклом, для которого женщины, судя по присланным баянам, уже который год после выпуска – миф и особый жанр в порно, но раз приглашение на электронной почте висит, то можно его принять (как и факт, что кто-то до сих пор пользуется ей как центровым мессенджером), и сходить на пионерском расстоянии в музей-«Макдак»-кино (нужное подчеркнуть). А вот при встрече оказывается, что выглядит он до сих пор как школоло – и не то что она могла ожидать чего-то другого, но с толку чутка сбивает, а в моменты диалога из его рта все равно вырывается только большое и сильное, свободное в своем бытие вечностью, живописно подцарапывающее душу легким привкусом обоссанного хикканства, строптивое и заебавшее нихуя. В страстном, но своеобразном увлечении русской словесностью маты она заменяет. А вот идеи – нет, и говорит: «можешь молчать, мне полчаса болтать с собой «по кайфу»», – а имеет в виду «это даже немного смешно – что связывал-то нас только служебный долг и богатый на идеи древний сейнен» и «проебала восьмое марта».