Зеленый камзол и лисица

      Когда горн трубит, поднимая всех. Собирая толпу из асов, медовухи и браги. Собирая шум из воспоминаний минувших битв, бьющегося стекла и смеха. Когда огонь в чане летит змеем вверх, трещит, ласкает острыми тенями каменный потолок в золоте и былинной мозаике. Когда в Гладсхейме набиваются полные залы, становится нечем дышать, а в виске давит от напряжения. Когда асгардское светило, целый день стоящее в самом зените, закатилось за горизонт...              Он ищет ее: синие глаза, рыжий всполох волос, белозубая улыбка, кипенное платье и маска лисицы.              Ее образ — яд, отравивший кровь. Смех — невозврат. Сладко-прелый аромат — белладонна. Она — видение, что ложится в его кровать каждую ночь, роковым огнем сжигая тело и разум в пепел.              Он идет оглушенным манией зверем по следу из глумливых желчных шепотков, подальше от пирующего брата с его постоянной сворой. От наскучивших сплетен и старых былин — за колонны из золота, прочь от сословных вершин, к безграничному свободному «ничего», разожженным огням — отголоскам ночи Вальпургиевой.              Сам он — не найдет ее.              Босые ноги подкрадутся поступью хищницы, веселая усмешка прозвучит за спиной, и пятерня когтей проведет рваные линии возбуждения вдоль позвоночника.              Локи давится улыбкой со злым торжеством — пазл из эгоистичного триумфа, одержимости и жгучего интереса.              — Поймал! — молвит он, пальцы мертвым браслетом опоясывают запястье.              И «лисица» склоняет голову, фыркая: «Кто из них?»              Кто из них?              Пушистые уши смотрят кистями ввысь, острая морда — прямо в его лицо. За прорезью глаз Локи может прочесть все звездное небо. И это почву из-под ног выбивает.              Колесо дает обратный оборот.              — Кто ты?              Что за ведьма, губительница, искусительница? Одним танцем, одним пересечением взглядов, одной встречей поселившаяся в мыслях и засевшая кровавой занозой в сердце?              Тонкий палец ложится на маняще приоткрытые губы в ответ. Лисы не разговаривают.              Локи раздражается, хмурится, раскрывает рот, чтобы протестовать, но лишь пойманным в капкан оказывается: без ума от секретов. Она — один большой, просто огромный секрет. Загадка, головоломка.              А большие головоломки приятнее разгадывать медленно.              Тонкая кисть скользит в его, невесомо тянет за поступью босых ступней — в неизвестность. Манит интимной тайной изгибов тела под полупрозрачным девственным платьем.              Локи с ухмылкой шагает за этой тайной.              Локи хочет ее разузнать.              Она отведет его в правильном направлении: от дома матери, в их «замок» (где он посадит ее под замок). Может быть. Его выбор не окончательный…              «Лиса» ведет Локи за руку — пальцы тонут в его — мимо каменных коридоров, пролетов, лестниц, колонн. Мимо зеркала. Она отражается маленьким пушистым зверьком, он — расчетливым лжецом. Каждый — своей внутренней, настоящей личиной.              — Кто ты? — спрашивает он.              Она оборачивается — огненный ослепляющий всполох. Тени от пламени из каменных ваз забираются любовником в вырез к грудям, тянут призрачные ладони бесстыдства под платье, к ногам. Блики поджигают рыжие кудри. Ее манящий призрачный облик — похоть, что скользким змеем давно притаилась в нем.              «Сигюн», — беззвучно шепчут пухлые губы. Как заклинание.              Локи ведом им, очарован, сражен. Поглощен кромешным желанием завершить начатое.              Когда горн трубит, поднимая всех, тяжелые двери покоев громким роковым капканом захлопываются.              Локи падает. В голубые глаза, волосы цвета первородного пламеня, в аромат яда и пряности, в бездну безумия, жажды и тьмы. На свою постель от удара легкого ведьмы.              Сигюн сверху садится. Она — лисица. Лисы с жертвами своими играются. Вонзают острые зубы в шею, выбивая из легких воздух. Раздирают когтями грудную клетку, получая в подарок стон. Оставляя где-то на каменных древних плитах тяжелой грудой сваленный зеленый камзол.              Обнажая клыки острые — волка.              Яд — это кровь. Локи ей буквально питается.              Черная лапа вожделения поднимается вверх, сминает в грязный ком платье на аппетитных бедрах. И Сигюн издает полувздох-полусмех, оставаясь нагой, понимая, что прогадала.              Рыжие кудри ложатся ковром: на простыни цвета удушающей зелени. Цвета глаз, потемневших и утопающих в одержимости к ней. Самом страшном капкане из самых страшных болезней. Он свяжет их обоих по рукам и ногам, спутает гордость, гнусность игры и желание. Вознесет стремлением первенства вверх — беспрекословного обоюдного обладания.              Локи занимает свое место между призывно расставленных ног, жадно обводит податливый стан ладонью. Сгребает кожу от острых коленей вверх, отмечаясь на молочном бедре и — минуя впалый живот и грудь — на длинной дрогнувшей шее.              Волк, держа добычу в лапах, останется ей потрясен, преклонится к ногам, точно путник порочной нимфе. И улыбка чарующей мерзости расползется, давая волю клыкам. Ведь…              — Волк сильнее лисицы.              Сигюн выгибается от впечатавшихся под ребра губ — от зубов, сомкнувшихся на соске, сминает простынь напряженными пальцами. Преподносит волку протяжный стон, ненасытно силясь вдохнуть под сжавшимся крепким кольцом.              Звук, что Сигюн слышит в ответ, — хриплый рык. То, что плещется в зеленых глазах, — убивает. И она с ироничной усмешкой края своей маски приподнимает в ответ — за напряженные скулы Локи к своим губам прижимает.              Его объятия — клетка из крепких костей и плоти. Ее красота и принятие — темные скользкие сети.              Сигюн питается развращенностью его рта, закрывая глаза, загребает смоляные локоны в кучу. Отдает волку себя и наводит собой порчу, утоляя его «хочу».              Локи скалится, доводит себя до точки безумия, вдыхает запах пряных волос, слизывает с белесой кожи проступивший пот с нотами белладонны. Беспроглядно падает в лисий омут с названием «ведьмовской яд» — отмечает свое, остервенело кусая и держа дрожащее тело зубами на месте.              Сигюн оставляет царапины от острых когтей — сладострастное напоминание об умертвляющей вакханалии. Получая их, Локи смеется, надеясь: шрамы останутся от этой регалии.              Когда горн трубит, поднимая всех. Собирая поутру поднявшихся после ночи веселья асов. Локи рыщет по дворцу, точно дикий зверь, мчась по следу босых ступней, белладонны и призрачных миражей лисьих масок.