Моя девочка

Из послеоперационного забытья Олега вывел тихий разговор медсестер в палате реанимации, где он, собственно, и находился. — Жив, — мелькнуло в голове. Как врач, перед операцией он прекрасно понимал, что вероятность того, что он не перенесет это оперативное вмешательство, была довольно высока. Потому и пошел прощаться. Хотя нет, сначала отправился к маме на могилу — почувствовал, что именно там нужно побывать в первую очередь. А уж потом к друзьям-коллегам. Несмотря на то, что не так уж давно они отвернулись от него, когда он попал в сложную ситуацию и оказался в шаге не только от отстранения от любимой профессии, но и от тюрьмы, он по-прежнему считал их друзьями и всегда был готов прийти на помощь — словом и делом. Поэтому и приехал в тюрьму к Куликову практически перед самой операцией, чем, к слову, несказанно его удивил. Еще заехал к Павловой и, конечно, к Нине. Вот кто от него никогда не отворачивался — его боевая подруга, с которой они столько вместе прошли. Правда, Нинка тоже повергла его в шок, заявив: «Если бы ты женился на мне, все было бы по-другому». Олег понимал, что это было сказано не всерьез, но все равно задело его. Просто потому, что сейчас он просто не представлял кого-то на месте Марины. Не мог, не хотел представлять. Марина. Осознание того, как мерзко он вел себя по отношению к ней все последние месяцы, пришло слишком поздно, буквально за пару дней до операции. «Какой же я мудак! Как я мог, ведь это моя Маринка, моя девочка!» — тяжелый груз вины давил так, что было физически сложно дышать. Ненавидя себя, он с ужасом перебирал в голове все сказанные слова, все свои поступки, словно кричащие о том, что он делает то, что хочет, а на чувства жены ему плевать. Поначалу, узнав о диагнозе, он просто захотел отдалить ее от себя, чтобы облегчить ей собственный уход. Бороться с болезнью он не видел смысла, прекрасно понимая, что шансы выжить невелики. Но Марина упрямо была рядом: заботилась, успокаивала. Потом он пустился во все тяжкие, сначала начав сам колоть себе не назначенные лечащим врачом препараты, а после решив угробить себя — быстро и жалательно при героических обстоятельствах. Поэтому и появился в его жизни Центроспас со всевозможными пожарами и катастрофами. Ему казалось, что он все делает правильно. Он лез в самое пекло, рисковал жизнью, но старуха с косой словно специально избегала его компании. Первым шагом к изменениям стал случай в шахте: гибель шахтеров и переживания их родных, завал, смерть молодого коллеги, разговоры по душам с женой Стаса. Он понял, что больше не сможет там работать, о чем и сказал Марине. Она выслушала и поняла его. Впрочем, как всегда. Его надега была рядом каждый раз, когда ему было трудно. Только с ней он мог поделиться тем, что у него на сердце, только с ней позволял себе расслабиться и снять маску вечного балагура и весельчака. Только Марина видела его слабым, отчаявшимся и растерянным. И не просто видела, а всеми силами старалась вытянуть его из ямы, вернуть к жизни. А он относился к этому как к должному. Брагин эгоистично принимал любовь и заботу жены, ничего не отдавая в ответ. Но больше всего он ненавидел себя за тот срыв на кухне, когда он грубо заявил, что не хочет кашу и чай, потребовав крепкий черный кофе. Глотая слезы и всеми силами стараясь не разрыдаться у него на глазах, его девочка сварила ему этот чертов кофе и ушла в комнату к дочери, крепко закрыв за собой дверь. О своем поступке он пожалел сразу же — даже для него нынешнего это было слишком. Окончательное примирение состоялось вечером того же дня. Конечно, она простила его. Ночь они провели вместе. Как и прежде, она, обнаженная, крепко прижималась к нему, водила кончиками пальцев по широкой мужской груди, самозабвенно и неистово целовала, стонала под его ласками, словно заклинанье, повторяла его имя. Ему хотелось остановить мгновение, навсегда запомнить эти минуты всепоглощающего счастья, разделенной любви. Впрочем, понятие «навсегда» в тот момент было для него лишь хрупким миражом. На следующее утро он устроил для своих девочек праздник. Возможно, последний для их семьи. Но об этом так не хотелось думать. Уютно устроившись на травке в парке, они достали краски и, вместе с дочуркой принялись рисовать. А потом, усадив уставшую Катю в коляску, дурачились и веселились вдвоем: мазали друг друга краской, смеялись, танцевали и бесконечно целовались. Потом была еще одна совместная ночь, поездка в больницу и взятое с Марины обещание провести время ожидания исхода операции на свадьбе Кости и Саши. И вот сейчас он открыл глаза…