Перечеркнутый роман

Полутьма пусть в себя закружит, уведет за свои пределы. Пусть любовь моя будет глубже, вам не нужно с ней что-то делать. Антон Шагин, «Антоновки»

— Валентина Петровна, а шоколад еще такой был, «Гвардейский» назывался, помните? У меня отец его так любил, особенно темный!.. Нет ничего такого к чаю? — А у нас тут кухня на простой советский народ рассчитана, — тряхнув головой и поправив челку, отвечает Валя. — Из сладостей только смола плодовых деревьев! Вам вишневой или абрикосовой? — А что, правда смола есть? — Сан Саныч широко улыбается, то ли игнорируя сарказм, то ли подыгрывая «архетипу советского работника». — Мне тогда вишневой! — А вишневой нема, — с карикатурным сожалением разводит руками Валентина. — Вот перед вами прямо уся и закончилась. Беркович, смутившись, перестает улыбаться. — Ну… тогда абрикосовой, — уже не так смело говорит он. — А абрикосовой тоже нет, — с громким звуком Валя отбрасывает полотенце на стол. — Эта еще вчера вся вышла. — Что ж вы мне голову тогда морочите?! — Шо, опять шо-то не нравится?! Сахар на хлеб, и вон там чай наливайте. У нас сегодня день самообслуживания! — Валентина Петровна, — с виноватым видом начинает Беркович. — Ну не злитесь, пожалуйста. Я вам, на самом деле, хотел большое спасибо сказать. Вы же мне буквально жизнь спасли. — Та идите уже, Сан Саныч, берите, вон, тульский пряник и ешьте быстрее, а то на самолет свой опоздаете. Когда Беркович, все еще играя роль мужа Валентины, наконец, уезжает, с облегчением выдыхают все. Неловко брошенные фразы и молчание не к месту говорят сами за себя. Кажется, только Сан Саныч находит в сложившейся ситуации какое-то наслаждение и тянет сцену прощания. — Валюша, как доберусь, позвоню, — без стеснения расцеловывая ее в обе щеки, обещает Беркович. — Сообщу. — Приезжайте, — подыгрывает Иван Степанович. — Приезжайте к нам еще! — Обязательно! — Я вас позже расцелую! — многозначительно добавляет Ольга. — Счастливого пути! — Ты еще не уехал, а я уже скучаю, Ванечка!.. — бросает Валентина, не переставая махать рукой вслед уезжающему такси. — Шоб тебе у горле перьями поросло, черт. — От, Валентина, ты упадшая женщина, — говорит Иван и разворачивается обратно к саду. — Муж еще не уехал, а ты ему такие гадости говоришь. — Да отчипись ты! — Если бы вы знали, как я сейчас хочу напиться, — отрешенно тянет Ольга. Уже скрывшийся за калиткой Будько возвращается: — Мне это щас не послышалось? — Нет, — уверенно отвечает она. — Прошу. Ольга несколько секунд скептически смотрит на предложенную руку, поднимает выразительный взгляд и молча обходит его. — Слышь, ты, профессор недоделанный, — Валя рявкает так, что дергается даже Юрий Анатольевич. — Хорош уже, тебе за твои вчерашние посиделки с этим Берковичем и квасу-то много! — Валюх, ну деньги ж на базу возвращены, шо ты начинаешь? — Правда, Валюш, — мягко добавляет Ольга, обернувшись. — Все же хорошо закончилось. — Да Оля, потому что сил моих больше нет! Вот ничему человека жизнь не учит… да иди ты! — Иван тянется было к ней рукой, но она ее резко отталкивает и первая проходит обратно во двор. — Катала кучугурского разлива… тоже мне, нашелся. Тебе волю дай, вообще семью без гроша оставишь, лишь бы шо-то кому-то доказать!.. Уйди, говорю, с глаз моих! Ольга переглядывается с Юрием. Оба неспешно проходят в сад, благоразумно не произнося ни слова. Несмотря на разобщенное настроение, ей кажется, что только что озвученное желание напиться разделяют все. Она по очереди оглядывает раздраженную Валю, поникшего из-за ее недовольства Ивана и почему-то хмурого Юрия. Должно быть, осознавшего, наконец, что Ольга была права: Берковичу как всегда блестяще удалось доставить хлопот им всем. Закрадывается невеселая мысль, что сегодня даже двойная доза снотворного поможет заснуть разве что вкупе с успокоительным. Оба средства превратят ее медикаментозный сон в беспокойный и болезненный. Отчего-то всегда, когда она выпивала на одну таблетку больше, получался обратный эффект — сон был, безусловно, глубокий, но куда более беспокойный, чем если бы она засыпала спустя пять часов, но сама. Замкнутый круг, ни дать ни взять. Чувствуя мелкую дрожь по телу, Ольга одним усилием воли старается заставить себя отвлечься. Она оглядывает сад, понимает, что все уже зашли в дом и здесь больше никого нет. Может, оно и к лучшему. Взгляд падает на садовые качели, тихо покачивающиеся от легкого ветра. Вечерняя прохлада становится заметнее. Ольга заходит в дом, из холла замечает одинокую фигуру Вали в столовой. Решив не тревожить, тихо поднимается в спальню, забирает кофту и возвращается к качелям. Выпивать в одиночестве она себе строго запрещает. Ни вино, ни коньяк, ни тем более водку. Она и без того уже разрешила себе эту маленькую слабость однажды, но важно остановиться и не сделать это обыкновением. — Ольга Николаевна, — сквозь сон доносится негромкий голос Юрия Анатольевича. Кажется, даже с какой-то ласковой интонацией. — Ольга Николаевна, проснитесь, — она вздрагивает. Качели отзываются жалобным скрипом. — В чем дело, Юрий Анатольевич, — спросонья собственные слова звучат хрипло. — Вернулся Беркович в компании двух-трех аспиранток, и теперь вы мне собираетесь деликатно… — она зевает. — Деликатно намекнуть, чтобы я собирала чемоданы и выметалась? — Что вы такое говорите, Ольга Николаевна, — наклонившись, он касается ее плеча. Накопившаяся усталость только усложняет попытки оценить, сколько в его голосе наигранности. — Да а с вас бы ста-алось, — тянет она и укладывается поудобнее, снова прикрывая глаза. — Уберите руки и не мешайте мне… наслаждаться Морфеем… — Я хотел вас пригласить за стол, — также негромко проговаривает он. — Вы не откажетесь? Она с недовольством вздыхает и открывает глаза. Даже тот факт, что она смотрит снизу вверх, не мешает ей смотреть свысока. — Я ужасно хочу спать, сон в последнее время для меня стал роскошью… будьте добры уйти и не мешать мне наслаждаться такими редкими… минутами спокойствия… Удаляющиеся шаги бывшего супруга — последнее, что слышит Ольга, прежде, чем снова начать проваливаться в сон. Такой легкости засыпания, вопреки нервному напряжению, она не испытывала уже давно. Обычно, если ее будили, то второй раз за сутки заснуть так просто уже не получалось. Эти мысли вяло перетекают в быстро меняющиеся образы, картинки превращаются в какой-то дурацкий видеоряд и… она вздрагивает, осознав в ту же секунду, что не успела окончательно задремать. Что заставило ее мозг так резко выбросить сознание в бодрствование — непонятно. Первое ясное ощущение при взгляде на потемневший двор — досада. Ольга приподнимается на локте, оглядывается вокруг. Взгляд падает на уличный стол, за которым Валя и Юрий о чем-то шепотом разговаривают, наверное, чтобы не разбудить ее. Ивана с ними нет. Должно быть, она проспала момент, когда то ли Валя не пустила его к ним, то ли он сам решил лишний раз ее не раздражать. Ольга откидывается обратно и пробует снова заснуть. Страх перед неспособностью провалиться в дрему мешает расслабиться и, ожидаемо, ничего не получается. Она зевает, все еще досадуя, что, несмотря на огромную усталость, у нее так и не получается дать организму отдохнуть. В итоге она решает просто полежать с закрытыми глазами. Шум крон деревьев и стрекотание сверчков кажутся громче обычного, а стук чьих-то ворот поблизости невольно заостряет все внимание на себе. Прислушавшись к ощущениям, Ольга отмечает мнимую скованность и острую потребность расслабить нервную систему. Оттягивать момент очередного признания себе самой дальше некуда — у нее бессонница, с которой надо что-то делать. Она садится, в очередной раз оглядывается и видит, что Юрий Анатольевич с отрешенным видом курит, а Валя, пряча раздражение, нервно поправляет волосы. Разговоры затихли, но уходить, похоже, никто не собирается. Бросив тщетные попытки вздремнуть, Ольга поднимается с качелей и, кутаясь поудобнее в кардиган, уходит в дом. Еще из холла заметив свет в столовой, она облегченно вздыхает. Признаться, она ожидала, что Иван Степанович сейчас где-нибудь в компании Павла Валентиновича опустошает минимум пятую стопку. Но он здесь, сидит в гордом одиночестве, повернувшись к ней спиной. Ольга отмечает про себя запах спиртного — того самого коньяка, который еще недавно цедила она сама, и, покачав головой, проходит внутрь. Мягкое прикосновение руки к плечу заставляет его вздрогнуть и почти испуганно посмотреть на нее. Она задерживает ладонь всего на пару секунд, словно оповещая о своем присутствии, и молча проходит на кухню. Прожигающий взгляд, которым он ее провожает, нисколько не смущает, а этим вечером кажется особенно естественным. Достав из холодильника плитку горького «Бабаевского», Ольга садится напротив. — Я уж думал, вы там ночевать останетесь, — нарушает тишину Иван Степанович. Не дождавшись ответа, добавляет: — Боялся, шо вас комары покусают, хотел даже пойти разбудить. — Я тронута вашей заботой, но, как видите, не пришлось, — она поднимает на него взгляд и отламывает кусочек от плитки. — Шо, комары сами разбудили? — участливо спрашивает Иван и усмехается. Ольга видит, что он опять возвращается к каким-то своим прерванным размышлениям. Снова воцаряется тишина. Она слышит, как с глухим стуком разламывается холодный кусочек у нее во рту один раз, другой, третий. Обведя взглядом столовую, останавливается на бутылке коньяка и убеждается, что только что выпитая им рюмка — не первая. Протянув вперед руку с кусочком шоколада, она не может удержаться от хитрой полуулыбки. Когда он, вопросительно взглянув на нее, все-таки послушно забирает предложенную «закуску» — она вдруг дергает рукой вверх и как бы невзначай приглаживает его волосы. Будько снова отчего-то едва заметно вздрагивает и как-то странно на нее смотрит. — Не нравится шоколад? — Не помирились с Валюшей? Оба спрашивают почти одновременно, тут же прыскают и тихо смеются, не разрывая зрительного контакта. — Наливайте, — опомнившись первая, говорит Ольга. — Шо… вам? — Конечно, мне, — пожимает она плечами и нравоучительно добавляет: — Вам уже хватит. — Ну хоть вы не начинайте, Оля Николаевна… И вообще, это не я сегодня выпить предлагал. — А я, к вашему сведению, ничего не предлагала. Я сказала, что хочу напиться. Чувствуете разницу? — Ну допустим, — кивает Иван, встает из-за стола за второй рюмкой и с усмешкой добавляет: — Только если продолжите в том же духе, то не ровен час, как вместе с Митяем самогон из кактусов гнать начнете. — Да что вы говори-ите? — скептически тянет она. — Я ли? — Шо это еще за намек щас такой был? Я тут, вообще-то, не напиваюсь! Ольга дергает бровью с ответной насмешкой и ловит себя на мысли, что их бессмысленная перепалка ей кажется даже милой. — Не напиваюсь, — повторяет Будько и поучительно добавляет: — А стресс снимаю. — Это какой же у вас стресс? — Ни че се, вы еще и спрашиваете! Полдня в лагере детям плести, шо я полковник авиации, на ходу придумывать истории про летчиков, и все ради того, чтобы какой-то Беркович на конференции свой фингал не показал. Заслуженный, между прочим. — Какой еще полковник авиации? — сквозь смех спрашивает Ольга. — Вы же должны были Юрия Анатольевича изображать. — Ага, вот я его и изображал, но таким, каким его Женька всем представила, — возвращаясь обратно, кивает он. — Женька? Что, серьезно? — Ага, наплела ерунды какой-то про авиацию… ну и пришлось выкручиваться. Да это-то ладно… Его веселая улыбка становится бледнее, а в смеющихся глазах неуловимо быстро появляется задумчивость. — Что-то… не так? — спрашивает Ольга, заметив, что только что вернувшееся благодушное настроение снова его покидает. Спросив, она тут же пожалела. В самом деле, что еще может быть не так, когда они с Валей в ссоре?.. Она опускает взгляд и невольно возвращается мыслями к Юрию. Не то чтобы можно гордиться тем, как ей удается держать лицо, но, по крайней мере, с момента их развода ей удалось научиться не так сильно пропускать через себя их ссоры. Однако слишком участившиеся за этот месяц скандалы еще больше испортили и только усложнили отношения и дали большую трещину в их хрупком примирении. Украдкой наблюдая за бывшим супругом, она подмечает, что он задумчив больше обычного, словно тоже сильно переживает. Но все так же холоден, все так же упрям, все так же из кожи вон лезет, чтобы показать всем вокруг, что все в порядке, что он принял верное решение и полностью доволен результатом. — Да нормально все, не берите в голову, — машет рукой Иван. — А вы че… не пьете-то? — В самом деле… — она грустно улыбается и опустошает рюмку одним глотком. Теперь уже Иван забирает плитку себе, отламывает кусочек шоколада и протягивает ей. Она с благодарностью принимает и, слегка тряхнув головой, старается отогнать невеселые мысли. — Сидим как-то скучно, ну право слово! — О! Звучит как тост! — А вам, Иван Степанович, все что угодно звучит как тост, — хмыкает Ольга. — Так! Ольга Николаевна! Не хочу слышать ни единой Валюхиной фразы! — Молчу, — с усмешкой соглашается она. Возможно, быстрее, чем следовало. Протягивает ему свою рюмку, которая тут же наполняется спиртным. Вторая идет еще легче первой, Ольга даже практически не кривится. — Никогда не любил этот ваш горький шоколад, — морщится Иван, прожевывая очередной кусочек. — Как вы вообще это едите? — Молча, — пожимает она плечами и снова улыбается, откинувшись на спинку сидения. — Ольга Николаевна, — он тоже откидывается на спинку стула, складывает руки на груди и, принимая самый серьезный вид, продолжает: — Вам когда-нибудь говорили, что вы… — она, уловив вдруг томные нотки в его голосе, не раздумывая принимает это как должное. Возможно, позже она будет об этом жалеть, но сейчас головокружительное хождение по краю граничит с каким-то мазохистским удовольствием. Однако Иван заканчивает с самой невинной претензией: — Ужасно язвительны? Ольга наклоняет голову набок и невзначай закусывает нижнюю губу. На подкорке сознания бьется едва различимое желание сохранять зрительный контакт, но она обнаруживает, что делать это несложно — он смотрит на нее с такой же настойчивостью. — Все, кто осмеливался так сказать, Иван Степанович, — она шутливо дергает бровями, интонацией подчеркивая обращение, — потом сильно об этом жалели. — Да шо вы говори-ите! — Рискнете усомниться? — А вот рискну! Бессмысленные разговоры еще никогда так легко не разговаривались. И до тех пор, пока можно вмерить эту легкость в вину коньяку, Ольга решает так и поступать. Звонкий стук наполненных рюмок лишний раз напоминает, насколько эта пикировка — показательное выступление. Ольга усмехается мелькнувшей мысли: любому выступлению требуются зрители, иначе спектакль не реализован. Выходит, они сами зрители друг для друга. — Шо, даже без тоста? — А вам не хватает располагающей атмосферы? Будько как-то неопределенно кивает, ведет плечом и уже открывает рот, чтобы что-то ответить, но отчего-то передумывает. — Я прошу прощения, — прерывает их Юрий Анатольевич, вдруг показавшийся на пороге столовой. — Как раз вы здесь, у нас с Валентиной Петровной к вам предложение. — О, Анатолич, — Иван Степанович оборачивается. — Мы во внимании! — Мы тут подумали, что… вечер получился каким-то скомканным, да и тем более давно мы как-то не собирались вот так все вместе, чтобы посидеть. Мы там с Валентиной Петровной как раз обсуждали рецепт один, про который мне Вера Игоревна рассказывала. И, в общем, решили продолжить, так сказать, вечер, по-быстрому организовав шашлыки. Как вы на это смотрите? Ольга отставляет пустую рюмку на стол. Инициатива, которая вначале представлялась безобидной и даже радушной, под конец звучит как вызов. А доброжелательные интонации в его голосе теперь кажутся особенно наигранными. — Мне вот так мяса что-то захотелось, да и Вера Игоревна с таким удовольствием описывала, как играет вкус сырного соуса, что от предложения Валентины Петровны, по правде, не смог отказаться! — О! А че, можно! — радостно восклицает Иван Степанович. — Шашлыки это да, это можно. Ольга Николаевна, вы как? — А я, пожалуй, поддержу, — не сводя взгляда с Юрия Анатольевича, она прищуривается. — Тем более что… — переводит взгляд на Ивана Степановича и обезоруживающе улыбается, — ваш шашлык еще ни разу не оказывался неудачным. — Кхм… да, — рассеянно соглашается он. — Это да, это вы верно, Ольга Николаевна. В холодильнике находятся две упаковки куриного мяса, кетчуп, майонез и даже соевый соус. — Сырного нет, Юрий Анатольевич. Что же будете делать? — Готовить его, само собой, — он забирает плавленый сыр и закрывает холодильник. Когда все трое наконец выходят в сад, оказывается, что Валя уже развела огонь. Оранжевое пламя ярко выделяется на фоне потемневшего двора. Теперь обстановка двора кажется более располагающей к семейной примирительной посиделке, хотя не исключено, что это впечатление — заслуга коньяка. — Ну шо вы там, — встает Валентина из-за стола, чтобы отобрать у Ивана миску с нарезанными кусочками, и скептически оглядывает имеющуюся заготовку. — Давай уже это все сюда. Мариновать, конечно, толком уже не получится, но мясо-то сочное, хорошее. Щас пожарим… — Вот это ты, Валюха, голова! — одобрительно восклицает Иван. — Я те говорил, шо раз в год твоя извилина… Та, расплываясь было в улыбке, возмущенно пихает его в плечо: — От засохни ты уже, Вань! Приготовление и сервировка проходят в почти неловкой тишине. Как правило, к месту и не к месту разговорчивый Иван Степанович отпускает на порядок меньше комментариев, сосредоточенно нанизывая мясо на шампур. Юрий Анатольевич в какой-то задумчивости подбрасывает дров в огонь, Ольга сервирует стол. Встретив обеспокоенный взгляд Вали, она смотрит в ответ вопросительно. — Оль… в порядке все? — спрашивает та почти шепотом, подойдя ближе. Ольга, мысленно проклиная легкую заторможенность своих движений, старается кивнуть как можно решительней. — А что такое? — Ты шо, выпила? И, судя по всему, она смотрит на Валю с таким обиженным видом, что та спешит объясниться: — Да не, я просто… я к тому, что, если шо, ты ж говори. Я ж не осуждаю, Оль. Мы все тут собрались, как раз… я вот тоже хотела предложить, может, мне наливочки своей достать, а? — Так а она у тебя разве не закончилась? По выражению лица Вали Ольга понимает, что спросила это с настолько глупой улыбкой, что, кажется, сватья сейчас передумает. Ее становится почти жаль, в конце концов, она искренне старается и хочет как лучше. Ольга берет себя в руки, мужественно борясь с ударившим в голову коньяком. — Так это ж для аферюги того закончилась, — отвечает Валентина. — Шо ж ты думала? — А шо, наливка осталась? — внезапно оказывается рядом Иван Степанович. — Фу ты Господи! — Валя хватается за сердце. — Малахольный, что ли, так пугать?! — Да ладно, Валюх, — приобнимая ее за плечи, смеется тот. — Не отвертишься, неси давай! — Та все, все, несу… — она собирается уйти в дом, но оборачивается, грозит пальцем: — Только слышь, смотри у меня! — Та я тебя прошу, Валюха, шо ты, меня не знаешь? — Так вот то шо знаю! Иван в ответ только отмахивается. — Так, Анатолич, — оборачивается он к свату. — Вот эти, смотри сюда. Вот эти — твои. — Отдает ему три шампура, столько же оставив себе. — А вот эти мои. Тот усмехается, покосившись на огонь: — Хотите снова соревнование устроить? — А че нет? Уже вон сколько времени прошло! Ты ж, поди, научился чему-нибудь. Вон, глядишь Валюхе угодить сможешь! А то и вообще, если тебя твой Беркович за пару месяцев натаскал по части кулинарии — может, и утонченному вкусу Ольги Николаевны угодишь! Да, Ольга Николаевна? — Ольга Николаевна, вероятно, не будет такую тяжелую пищу, я не прав? — Почему же? — сверкнув глазами, она ставит последние тарелки и поворачивается к нему. — Если мне и вам, Юрий Анатольевич, не изменяет память, то я сказала, что не откажусь. — Так, ну вот и славненько, — бодро заключает Иван Степанович. — Я мигом. Он уходит в дом и возвращается с бутылкой водки. Валя, оставляя наливку возле большой миски для шашлыка, совершенно не возражает. — О, очень кстати! — одобрительно говорит Юрий Анатольевич. Ольга же, опираясь одной рукой на стол, протягивает вторую, чтобы собственнически забрать спиртное. — Маловато для количества тостов, которые я хочу произнести в честь отъезда этого… лжеивана, — скептически оглядев бутылку, заключает она. — Это да, — смеется Будько. — А, главное, надо ж еще выпить за то, шоб не вернулся! — Еще одна встреча с ним — и я сопьюсь! — смеется Ольга и снова вручает водку Ивану, слегка качнувшись. — Ладно, давайте, надо ж еще овощи принести. Валюх, шо у нас там осталось? — Огурцы, редиска, помидоры, зелень всякая. Я сама щас схожу возьму. Приготовление мяса длится несколько колких комментариев Ивана, пару тяжелых взглядов со стороны Ольги и Юрия, адресованных друг другу, и тройку невеселых вздохов Валентины при взгляде на бывших супругов. — А давайте, знаете, за шо? — начинает Иван, садясь за стол последним. — А давайте за освобождение от гнета со стороны работников просветительской сферы! Валя усмехается, но с готовностью поднимает наполненную рюмку. Ольга несколько раз согласно кивает, посматривая за жарящимся шашлыком, а Анатолич недоуменно уточняет: — Это вы Сан Саныча имеете в виду? Будько смотрит на него несколько секунд и вкрадчиво отвечает с плохо скрываемой иронией: — Анатолич, твою бы проницательность да на благо родине. — Ну знаете, Иван Степанович… — качает головой тот и тянет руку со стопкой обратно к столу. — Та ладно тебе, звучит отлично, все вон довольны. — По-олностью поддерживаю! — тянет Ольга и с показательной торжественностью снова поднимает рюмку. — Во! Выпивают все, кроме Юрия. Ольга в очередной раз оглядывает совсем уже потемневший сад, со вздохом подпирает подбородок рукой и, кажется, опять полностью сосредотачивается на своих мыслях. Взглянув на нее, Иван про себя чертыхается. Молчаливый обиженный Анатолич, сам же приняв Валюхину идею этого примирительного вечера, в очередной раз ставит свое недовольство превыше своих же благих побуждений. Валя сидит в какой-то нерешительности. Поймав взгляд Ивана, она одними глазами спрашивает «Шо дальше?», и Будько понимает, что снова приходится брать на себя чужую инициативу. Мысленно прикидывая, что бы такое пошутить или какой бы еще тост толкнуть, он отрешенно замечает, как Ольга наклоняется куда-то вниз, срывает несколько травинок и две оранжевые маргаритки. — Че две-то? — вырывается само собой, когда он завороженно наблюдает, как она отряхивает бутоны от каких-то пылинок, обрывает слишком близко посаженые лепестки и непринужденно переплетает стебельки друг с другом. Внимательно посмотрев в ответ, Ольга снова тянется за цветком, и к двум переплетенным добавляется третий. Валя вдруг с охотой поддерживает, тоже срывает несколько соломинок и с мечтательным видом начинает их заплетать. — Цветы забвения лучше всего растут на могилах, — невпопад говорит Ольга, не отрывая глаз от плетения. И зачем-то уточняет: — Это говорил Сальвадор Дали. Ответом ей служат звенящая тишина и непонимающие взгляды. Она же, кажется, ничего этого не замечает, увлекшись своим занятием окончательно. Валя, прерываясь, косится на Юрия и, не встретив его взгляда, снова возвращается к своим цветам. — О! А это вы правильно, Ольга Николаевна! — опомнившись, Иван салютует поднятой стопкой и на вопросительный взгляд сватьи сквозь смех добавляет: — Какие поминки деспотического режима без венков? Она смотрит на него несколько секунд, и, только когда уголки ее губ вздрагивают, выдавая попытку сдержаться, Иван позволяет себе расхохотаться во весь голос. Не выдержав, она тоже заливисто смеется, разорвав зрительный контакт всего на пару секунд, чтобы зажмуриться и смахнуть рукой непроизвольные слезинки. — А давайте знаете, за шо… — отсмеявшись, предлагает Иван. — За вкус свободы, дарованной в конце концов эксплуататором от это вот… с философской точки зрения! Развеселившаяся Валентина давит улыбку, Ольга же продолжает хохотать откровенно. Не смея оторвать глаз от ее восхищенного взгляда, Будько думает, что, будь она трезвее на несколько рюмок водки, ни в коем случае не рассмеялась бы, а только закатила глаза. Кивнула бы несколько раз, подчеркивая свою полную солидарность, а ее подбородок дрогнул бы, напротив, в искреннем сожалении от неспособности бывшего супруга возразить там, где следует. — Иван Степанович, это вы что… теперь на меня намекаете? — холодно спрашивает Юрий Анатольевич. — Анатолич, — поворачивается к нему Иван. — Да я смотрю, ты сегодня в ударе. Тот же в ответ только молчит, нервно поджимая губы. Ивану вдруг собственные слова кажутся провокацией. Невольно он думает, что если Анатолич встанет из-за стола и демонстративно покинет их застолье, то против он, в общем-то, не будет. Предпочитая не спрашивать себя лишний раз, что изменилось в его отношении к свату, Иван просто переводит внимание обратно на стол. Вовремя спохватившись, Юрий успевает спасти едва не подгоревшее мясо. — Та в миску, Анатолич, давай сюда, шо ж ты его… Будько вскакивает, помогает ему переложить горячее мясо в посуду, не потеряв при этом ни кусочка и без травм и происшествий вернуться за стол. — Ну, как вам шашлык, Ольга Николаевна? — спрашивает Иван. — Как вы говорите, горячее сырым не бывает, — кивает она. — О, слышал, Анатолич? — Будько пихает его локтем. — Делаешь успехи. — Иван Степанович, так это ж ваши шампуры, — удивляется Юрий. — Не, ты че, мои вон еще жарятся лежат. Это твои! Ты ж сам их только что сдернул, чтобы не сжечь! Так, ладно, слушайте, — отмахивается он, когда видит, что Анатолич хочет опять возразить. — Давайте выпьем. Ольга, не переставая пережевывать, одобрительно мычит. — Я предлагаю тост, — он поднимает рюмку и снова бросает насмешливый взгляд на Ольгу. Она уже расплывается в улыбке, вероятно, догадываясь, что он сейчас предложит. — За свержение узурпатора! — Ну хватит уже, пять раз за это пили! — Валино возражение кажется крайне неуместным в атмосфере поднявшегося вдруг настроения. Кажется, даже Анатолич молчаливо соглашается с тем, что после отъезда Сан Саныча аж дышать стало легче. — Те не нравится — не пей! — пьяно восклицает Иван, чувствуя, как водка наконец дает о себе знать. — Ой-й… — Какое сегодня число? — перебивает их Ольга. — Двадцать пятое с утра было, — со смешком отвечает Иван. — О! — радостно восклицает сватья. — Тогда у меня есть тост! — О, ага, — Иван с одобрением кивает и приподнимает рюмку еще выше, готовясь слушать. — Сегодня исполняется сто дней, — продолжает Ольга, качнувшись. — Со дня нашего с Юрием Анатольевичем, — повернувшись к бывшему супругу, она кивает. — Развода. Я предлагаю выпить за этот маленький юбилей. Салютуя стопкой, она ни на кого не смотрит, но выпить первая не спешит. Иван, не ожидавший такой не к месту невеселой откровенности, в нерешительности переводит взгляд на Валю. Та сидит, опустив глаза в стол. — Не, Оль, ты меня извини, я за это пить не буду, — говорит Валя и уверенно ставит поднятую было стопку обратно. — Почему-у? — пьяно смеется Ольга. — А я выпью! Из ЗАГСа я вышла новым человеком. Как говорил классик — недолго мучалась старушка, разлука будет без печали. Спасибо за внимание!.. Пью. И одним махом опрокидывает в себя содержимое рюмки. Голос, которым Анатолич коротко произносит «за освобождение», затравленный взгляд Ольги и ее слезы заставляют взять паузу. Несмотря на захмелевшее сознание, Ивану кажется, что это именно тот момент, когда сдать привычную примирительную позицию будет правильнее всего. Точка невозврата, до которой они все дошли, ощущается почти физически. Он не помнит другого такого случая, когда бы добровольно передал инициативу разрешения конфликта любому, кто был бы готов ее взять. Он тоже отставляет уже потеплевшую водку и опускает взгляд. От полного ощущения страшной неуверенности отделяют всего четыре выпитых стопки. Наигранность благодушного настроения подчеркивает то, как быстро оно сходит на нет. Ольга с трудом пытается сдержать всхлипы, но выпитый коньяк, а теперь еще и водка, безвозвратно обнажают ее чувствительность. Взглянув на нее исподлобья, Иван поджимает губы. Кажется, в ожидании замолкают даже сверчки. — Еще и филин не кричал… в густом проле-есочке… — слова знакомой с юности песни еще никогда не звучали так удивительно кстати. Будько поднимает взгляд на Валю. Та с самым печальным выражением лица смотрит на Ольгу. — А я заде-ернула… все занавесочки… — продолжает Валентина. Иван, переглянувшись с супругой, подпевает: — Перебрала постель, отдвинула засов… ну что ж ты не идешь, моя любовь?.. Неожиданно Ольга подхватывает. Справившись со всхлипами, она слегка поворачивает голову, отнимает ладонь от лица и присоединяется к повторной строке: — Перебрала постель, отдвинула засов… Он не может заставить себя не любоваться ее надломленными бровями, легким румянцем, то ли от алкоголя, то ли от слез. Упорством, с которым она держит голос, и надрывом, который она допускает в своем пении. Странный тихий вечер тянет мелодию по-новому, как-то по-своему. Сидящий рядом Анатолич, ни на кого не глядя, вдруг тоже подхватывает: — Ну что ж ты не идешь, моя любовь? Иван не сдерживает улыбку, когда Ольга, невзначай перехватив инициативу, становится «первым голосом» в их партии. Он отмечает все: как она с благодарностью смотрит на Валю, как меняется ее лицо, когда она, наконец, полностью отдавшись песне, расслабляется. И как широко улыбается, подняв на него полные слез глаза.

А за окном стеною лес, ночь нелюдимая Надела платьице твое любимое. Накрыла стол горой, нарисовала бровь, Ну что ж ты не идешь, моя любовь? Накрыла стол горой, нарисовала бровь, Ну что ж ты не идешь, моя любовь?

Под конец песни Иван замечает, что мужественно держится только он сам. Валя с улыбкой смаргивает набежавшие слезинки, Анатолич рядом как-то прерывисто вздыхает, а Ольга… Ольга тихо смеется. Острая недосказанность неумолимо витает в воздухе. — Забыл, как стежку протоптал ногами босыми, — снова начинает Валя. Иван, глядя на переменившееся настроение Ольги, не уверен, что стоит продолжать. Но тем не менее подхватывает на следующей строчке: — Как губы целовал, игрался с косами… — Или разлучница заворожила кровь, — поют они уже вчетвером. — Ну что ж ты не идешь… — на этих словах Ольга все-таки срывается на рыдания. Не сговариваясь, они завершают куплет втроем и погружают в тишину близящийся к концу вечер. Сверчки, к счастью, на месте. На пару с кузнечиками не лишают сад уютного стрекотания. Огонь практически затух, остается залить водой, и можно начинать собирать и уносить посуду. Больше готовить ничего не требуется, да и мясо все вышло. Взглянув на миску, Иван обнаруживает, что шашлык почти доеден. Это к лучшему, кто ж ест подогретый в микроволновке шашлык на следующий день?.. — Ольга Николаевна, прекратите давить на жалость. Вам этот каприз совершенно не идет. Иван уверен, что не ослышался. Медленно повернув голову к Юрию, он вглядывается в его выражение лица, чтобы убедиться, что это сказал именно он. Тот с невозмутимым видом смотрит на Ольгу. Становится ясно как белый день, что имела в виду сватья, обмолвившись однажды о непомерной принципиальности Юрия. Его позиция становится позой так легко, что остальным остается смириться в полной обескураженности. Иван мысленно задается вопросом, понимает ли Анатолич хотя бы отдаленно, насколько глупо он выглядит, когда громко отодвигает от себя тарелку, встает и молча уходит. Оставляя всех остальных в растерянности. Глядя на заплаканное лицо Ольги, на шокированный взгляд, которым она провожает качающуюся фигуру Юрия, на ее дрогнувший подбородок, Иван боится, что она снова не выдержит. Но подбородок дергается всего пару раз, набегающие слезы она быстро смахивает. Прерывисто вздыхает и мужественно выдавливает из себя улыбку. Огонь рядом благополучно затухает, а на столе остывают последние три кусочка шашлыка и выветривается водка. Иван тянется, чтобы закрыть продукт, но Ольга вдруг останавливает его руку коротким прикосновением. — Я хочу выпить, — шепотом говорит она. В любой другой раз он нашел бы уместным пошутить что-то вроде «если опять за свержение узурпатора, то побойтесь Валюху», но сейчас, не говоря ни слова, подвигает к себе ее рюмку, наполняет и протягивает ей. Ольга благодарно кивает и, забирая, нечаянно касается его пальцев своими. Она задерживает на секунду взгляд, и водка от ее дерганого движения слегка качается. — За… — За возможность, — перебивает она, и Иван послушно замолкает. Ее подбородок дергается, словно она снова сейчас заплачет. Но, собравшись, Ольга продолжает: — За возможность прекратить побег… от себя. Начав в полный голос, она заканчивает шепотом, ни на кого не глядя. Неопределенность сказанного заставляет их с Валей переглянуться, но откровенность слов — молча поднять оставшиеся две рюмки. Жалобное звяканье — и Иван опустошает рюмку одним глотком, не позволяя своим притупленным ощущениям обозначиться конкретными мыслями. Водка еще не перестала прожигать горло, как он уже думает, каким должен быть следующий тост. Однако после Ольгиных слов ничего вразумительного в голову не приходит. Шутливое празднование отъезда Берковича давно потеряло свою актуальность. Добавить к ее чувственному признанию нечего, да и не требуется. Иван снова украдкой бросает взгляд на Ольгу с Валей — обе как будто придавлены завершением песни и навязчивой тишиной вечера. Интуитивно чувствуя, что шуткой разрядить обстановку не получится, Иван тоже не решается нарушить эту тишину. Валя вдруг смотрит на него с сожалением, и он едва заметно пожимает плечами, неопределенно мотнув головой. Ольга в нерешительности отодвигает от свою тарелку и встает из-за стола. — Кусок в горло что-то больше не лезет, — пытается пошутить она, вызывая только натянутые улыбки и сочувствующие взгляды. Застолье, очевидно, находит свое логическое завершение. Забрав свою рюмку, Ольга делает пару шагов к дому, но, передумав, останавливается. Слабость в ногах дает понять, что недопитые несколько глотков однозначно будут лишними. Впрочем, вернуть ее на стол и уйти — значит, намекнуть Вале, что уборка посуды полностью ее задача?.. Она сама себе усмехается. Какая, к черту, уборка со стола? Эти странные посиделки остались банальной пьянкой, несмотря на попытки Вали превратить их в приличное застолье. И теперь они все — результат этого нездорового пьянства… Мысли путаются до абсурда. В попытках выделить из них ключевое намерение — вернуться в дом, выпить минералки, выкурить две-три сигареты, если не стошнит раньше — Ольга снова теряется. Вернуться в дом и выкурить сигарету. Осознание, насколько она на самом деле пьяна, приходит только при встрече со ступеньками на второй этаж. Преодолев семь, Ольга хватается за перила от приступа головокружения и громко чертыхается. Сигареты у нее закончились еще три дня назад. Радуясь тому, что удалось это вспомнить только на седьмой ступеньке, но досадуя, что не на улице, она разворачивается, в очередной раз качнувшись, и спускается обратно, борясь с головокружением. — О… — посередине холла она сталкивается с Валей и Иваном. — А у вас нет… сигаретки? — Не, Оль, у меня нет… — мотает головой Валя. — Я ж не курю, ты шо, забыла? — Есть! — решительно кивает Иван Степанович и опирается на стойку регистрации. — Для сотрудников социалистической гостиницы есть все… как там говорится, каждому по способности… нет, не так. Каждому по потребности, от каждого по способности! Во! — А еще говорится… — Ольга старается заметить это философски, даже выразительно поднимает указательный палец, — что курение вредит здоровью!.. — Хорош бухтеть уже, Иван! — прикрикивает вдруг Валя, слегка толкнув его в плечо. Тот обиженно потирает ушибленное место. — Че сразу бухтеть-то?!.. — Напился опять!.. Ой, — качнувшись, она хватается за его руку, но, поймав равновесие, отпускает. — А я тебя предупреждала… шо еще раз — и ты будешь ночевать от на этом диване… — Та ты сама напила-ась!.. — тянет он в ответ. — От и ночуй. — Да иди ты! Валя благополучно скрывается на лестнице под молчаливыми взглядами. — Так, — Иван поворачивается к Ольге. — На чем мы там… на социалистических правах остановились? — На сигаретах… — она складывает руки на груди. — А я о чем, — он отталкивается от стойки регистрации, подходит ближе и, оказавшись на расстоянии в полшага, добавляет: — Только они у меня это… в спальне. Не желая отказывать себе в удовольствии демонстративно закурить его сигареты на глазах у Юрия, она, хлопнув в ладоши, с охотой спрашивает: — И чего же мы ждем? — Так ничего! — Так давайте! — Так идемте! — Ну давайте, давайте!.. Он приглашающе указывает в сторону лестницы и первый же направляется к ней. Отчего-то хихикнув, Ольга спешит следом. На лестничном пролете она неловко спотыкается и едва не падает. — Да твою ж!.. — Иван успевает подхватить ее под локоть. — И-иван Степанович!.. — поймав равновесие, восклицает она. — Я попрошу в моей гостинице следить за языком! — В вашей?! — он даже останавливается. Ольга, благополучно его обогнав, кидает насмешливый взгляд, готовая искренне рассмеяться над его по-детски непонимающим видом. — Моей! А кто по вашему стоит на расселении? — Ну знаете, Ольга Николаевна… — опомнившись, он делает шаг, легко подвигает ее к стене, чтобы, обогнав, преодолеть последние две ступеньки и обернуться с победным видом. — Мозговой центр семейного бизнеса все равно я! — Да что вы!.. Не рухните только с пьедестала своего великого… величия. Миновав те же две ступеньки вслед за ним, она снова чувствует легкое головокружение, но с упрямством самостоятельно доходит до двери спальни. — Вы все равно не знаете, где лежат мои сигареты… — в момент оказавшись рядом, напоминает Иван Степанович. — А меня это не остановит! — снова качнувшись, она всплескивает руками, усмехаясь тому, что сват в очередной раз дергается, готовый подхватить ее. — Ага… упасть тут все время норовите вы, — деловито говорит он, не спеша ее отпускать. — Прикидываетесь, да, Ольга Николаевна? Прежде, чем она успевает осознать свою неуверенность и спросить себя, насколько опасно продолжать так упрямо держаться за его плечо, они оказываются на непочтительном расстоянии друг от друга. Когда она, вдруг плюнув на все, тянется за поцелуем, он не отвечает. Не отталкивает, не отворачивается, а просто не возражает. Секунда — и пульсация в районе виска выдает собственное волнение. Вторая — и Ольга касается его губ еще медленнее, чувственнее, с отчаянием надеясь, чтобы это молчание означало всего лишь обескураженность. Притупившееся было замешательство отходит на задний план бесповоротно, когда она ласковым жестом касается его подбородка и ведет к щеке. Затем отстраняется, ждет, когда он откроет глаза, чтобы взглянуть на него кокетливо, шутливо дернуть бровями и загадочно улыбнуться. И ахает, когда он вдруг, опережая эти намерения, рывком притягивает ее к себе. Включить свет никому из них не приходит в голову. Она первая толкает его на кровать и, бегло оглядев, оценивает реакцию. Позже ей будет казаться, что этот вечер вылился в какой-то психоделический экстаз, где нет ее, его, их, никого. Где границы — условность для кратковременного обозначения чувств. Оказавшись прижата спиной к прохладной простыни, она одной рукой ловко находит верхнюю пуговицу его рубашки, расстегивает, затем вторую, третью… с пятой он вдруг перехватывает ее руку, заводит наверх и, продолжая удерживать, оставляет долгий горячий поцелуй на шее. С тихим прерывистым вздохом она закрывает глаза и подставляется еще больше. Когда она чувствует дыхание на своей щеке, невольно подается вперед за поцелуем, но отчего-то не встречает его губ. В замешательстве она хочет открыть глаза, но неожиданно прикосновение, тянущееся от шеи до подбородка, останавливает этот порыв. Ведомая, она послушно тянется вперед, с готовностью принимая правила игры. И только тогда, наконец, оказывается вовлечена в медленный глубокий поцелуй. Упрямство, с которым она действовала в самом начале, теряет всякий смысл под настойчивыми ласками. И тогда она, наконец, разрешает себе доверчиво откинуть голову на подушку… Ольга вздрагивает и просыпается окончательно. Пугает то, насколько эти «вздрагивания» становятся привычными. Образы из довольно приятного сна забываются моментально. Она оглядывается и понимает, что находится в одном из номеров на втором этаже дома. Того, из которого только недавно выехали гости. Оказывается, после уборки этого номера за клиентами окно так никто не закрыл. Сейчас комната наполняется прохладным воздухом, какой в жаркое лето бывает только ночью или очень ранним утром. Вчерашним вечером ни она, ни рядом лежащий Иван… Степанович открытого окна не заметили. Взгляд падает на белую простынь, и Ольга грустно улыбается Валиной предусмотрительности, с которой та стелит свежее белье, как только выезжающие клиенты сдают номер. Собственная мысль о том, что эта предусмотрительность сыграла сегодня против Вали, кажется до тошноты циничной. Ольга старается ее отогнать, отвлекаясь на что-нибудь другое. Чтобы убедиться в полном отсутствии одежды на себе, под одеяло заглядывать не приходится — на это непрозрачно намекают валяющийся на полу сарафан и халат. Откидываясь обратно на подушку, она морщится от головной боли. Отвратительная насмешка: голова болит нещадно, но, к сожалению, воспоминания о прошлой ночи никуда не деть. Иван Степанович вдруг сквозь сон мычит что-то нечленораздельное, отдаленно похожее на «шо за возня», затем поворачивается на другой бок и продолжает мирно спать. Повернув голову, Ольга позволяет себе рассмотреть его, отметить морщинку на переносице и начавшуюся седину. Они совершили непростительный поступок. Формально на ней нет никакой вины, но эта отмазка кажется еще более циничной, чем мысль о постельном белье. Она может поклясться, что буквально несколько часов назад ни ему, ни ей не приходило в голову, что они делают что-то неправильное. Однако спорить с тем, что они оба неправы, бесполезно. Ольга никогда не любила идти на сделки с совестью и была уверена, что Иван разделяет эту ее черту. В конце концов оказавшись на грани паники, она хочет разбудить его, разозлившись на них обоих, бросить Ивану его одежду, сорвать на нем же свою злость и после всего слезно спросить: «Что нам теперь делать?». — Утро, прямо скажем, не доброе, — хрипло проговаривает Иван, заставив ее вздрогнуть и обернуться. Коротко взглянув на нее в ответ, он вытягивает левую руку и щурится, пытаясь разглядеть время на циферблате. — Ну и шо тебе не спится в такую рань? Она даже рот открывает, поражаясь непринужденности его тона. — Оля, ну четыре часа утра… — продолжает он тем временем. — А… а больше ничего не смущает?!.. — Смущает, — снова закрывая глаза и устраиваясь удобнее, отвечает Иван. — Но я предпочту смущаться не на… на не больную голову. — Что?.. А ну просыпайся! — Ольга с чувством толкает его в плечо. — Эй-эй!.. Полегче… — невнятно отзывается он. — Синяков мне только не хватало. — Мне вот даже интересно, тебя вообще не терзает чувство вины? Вот ни капельки? — Я еще не проснулся, чтобы хотя бы чувствовать чувство голода… — подкладывая под щеку кусочек одеяла, говорит он. — А ты мне про какие-то… метафизические явления… — Зато достаточно проснулся, чтобы ерничать! — восклицает Ольга и снова толкает его. — Да перестань уже! — Да шо ж ты… — возмущенно тянет он и со страдальческим видом все-таки садится на кровати. Ольга молчит, предоставив ему возможность поразмышлять самому. Он же выжидающе смотрит на нее, но, очевидно, понимает, что больше ничего не дождется. Она предпочитает наблюдать за тем, как меняются эмоции на его лице, пока он оглядывает комнату. Как непринужденность сменяется озадаченностью, как ползут вверх брови, а губы трогает нерешительная усмешка, когда он замечет их одежду на полу… и даже на тумбочке. — Ну и? — не выдерживает Ольга. — Ну, в общем, оно как-то… мы… — он прочищает горло, покосившись на нее. Ольга хмурится, заметив, что с его губ готова сорваться то ли очередная неуместная сейчас шутка, то ли просто улыбка. — Шо ж, с почином нас. — Да… да ты это серьезно?! — Ну а шо я должен сказать? Раньше надо было говорить. Больше б говорили, меньше б наделали, может… хотя, — он все-таки не сдерживает улыбки. — Это, походу, не наш случай. — Да нам вообще опасно разговаривать, — хмыкает Ольга, стараясь не думать о том, как ей льстит эта улыбка. — Это тебе опасно пить! — отрезает он, но тут же морщится от головной боли. — Мне ли?! — Ну не мне же! — Ах ты ж… — она хватает подушку и метко запускает в него. Когда он, поймав ее, смеется, Ольга раздраженно закатывает глаза. — А тебе все смешно, я посмотрю. Мы же… что мы натворили. Ладно… нет, нет, это я виновата. Всхлипнув раз и другой, она усилием воли сдерживает слезы и больше ничего не говорит. Не решаясь поднять взгляд, краем глаза замечает, как он аккуратно возвращает ее подушку на место, еще раз оглядывает комнату и останавливает взгляд на ней. Ольга предпочитает думать, что за этим твердым прямым взглядом стоит простая мужская натура, а не куда большая смелость, чем есть у нее самой. — Скажешь, шо это была ошибка? Ольга дергается. Она бы соврала, сказав, что ее громкое молчание не вынуждало задать этот вопрос. — Те, — набравшись решимости, тихо отвечает она. — Что?.. — Скажете. — А… понял, — слышать бесцветность его интонации невыносимо. — Ага… ну да, это оно да, конечно. Храбриться и говорить то, что сказать необходимо, становится сложнее, чем минуту назад. — К сожалению, это неправильно. Мы поступили отвратительно, — скороговоркой подтверждает Ольга и кивает для большей уверенности. Она больше не замужем, отношения с бывшим мужем испорчены чрезмерной запутанностью, и их окончательный разрыв с сопутствующим удалением номеров, сменой замков и торжественным сообщением всей семье — дело ближайших недель. Тяжелых ближайших недель. Коротко взглянув, Ольга снова опускает глаза. Прямолинейности же Ивана, напротив, надо отдать должное — он смотрит на нее с сожалением и бесконечной нежностью. Краем глаза Ольга замечает, как он протягивает руку, чтобы заправить за ухо пряди ее волос. Ласковым движением стереть одинокую слезу. Но, когда он проводит пальцем по щеке так же, как вчера, она дергано отшатывается и шепчет: — Не нужно. Не нужно, нельзя, катастрофически опасно. — Кхм… да. Она, не рискнув поднять головы, исподлобья наблюдает, как он встает, накидывает на себя простынь и выходит из комнаты. Не бросив ни взгляда, не сказав больше ни слова и не задержавшись у порога ни на секунду. Ольга зажмуривается, упрямо запрещая себе пролить хотя бы еще одну слезинку. Но вдруг дверь тихо отворяется и фигура Ивана в начинающемся рассвете снова показывается в проеме. Ступая бесшумно, он наконец ловит ее взгляд и подходит к прикроватной тумбочке. С каким-то фирменным упрямством он не прерывает зрительного контакта, оставляя стакан с водой и пару таблеток. И произносит, словно заученный по бумажке текст: — Да, Ольга Николаевна, вы правы. Это было неправильно, виной тому не вы, а скорее коньяк. А у меня есть жена… и я ее люблю. Вас — нет. Поэтому с моей стороны это был ужасный поступок. Надеюсь, что сможете простить.

Тебя до зореньки ждала, не спала совушкой. Уж петухи поют и всходит солнышко… Когда ж с тобой, мой друг, увидимся мы вновь?.. Ну, что ж ты не идешь, моя любовь?.. Моя любовь…

©