Сердечные Враги/Cordial Enemies

      Для любого из вас, кому посчастливилось пребывать в Хогвартсе в то же время, что и жених с невестой, будут памятны события их второго года обучения. Самым запоминающимся происшествием стало празднование Дня Святого Валентина, организованное опозоренным автором Гилдероем Локхартом.       Замок был розовым, профессор Снейп никогда не выглядел счастливее, а карлики, одетые купидонами, расхаживали по замку, заставляя студентов слушать романтические послания ко Дню Валентина от своих не-таких-уж-секретных поклонников. Наиболее запоминающимися являлись валентинки, полученные Гарри Поттером от особ ему неизвестных.       Мисс Паркинсон, вскоре Уизли, похоже, вдохновлялась школьными днями при планировании своей свадьбы. Не только потому что будущая невеста выбрала розовый цвет в качестве темы оформления, но до внимания автора также дошли слухи, что карлики-купидоны снова возвращаются.       Надеемся, что в этот День Святого Валентина, когда ставший шафером, мистер Поттер, уже счастливо женат, он не услышит повторения «Его глаза зеленые, как свежемаринованная жаба».       Однако, мои источники сообщают, что Драко Малфой способен исполнить песню по заявке. Будут ли гости на свадьбе более обеспокоены певческим талантом мистера Малфоя или повторением детской травмы мистера Поттера, остается только догадываться. — Февраль 2009 года, Социальный Стукач для «Ведьминого досуга»

***

      Драко вздрогнул, когда Грейнджер бесцеремонно плюхнулась на сиденье рядом с ним. У этой женщины действительно была грация пьяного мурлокомля.       Она казалась только что прибывшей в Министерство, что означало, поскольку уже было время обеда, что либо она очень-очень опаздывает, либо уже успела побывать в офисе, контролируя что-то, связанное с Магическими существами. Она была одета в какой-то отвратительный темно-бордовый кокон, который мог быть ошибочно принят за пальто кем-то слабовидящим, и чрезмерно яркий красный шарф, который так кричал «Я — гриффиндорец», что единственным, чего ей не хватало, были помпоны. На ее руках были черные кожаные перчатки, которые яростно сжимали бисерную сумочку, словно в ней каким-то непостижимым образом содержалась потерянная Александрийская библиотека. Перчатки были хорошо сшитыми, возможно, итальянскими, и в некоторой степени элегантными, что резко контрастировало с агрессивной практичностью остального ее наряда, с аккуратной строчкой и тремя перламутровыми пуговицами, которые подмигивали ему из-под края рукавов ее пальто.       Может, это и не корсет или ботфорты, но было что-то неуловимое в том, как материал подчеркивал ее тонкие пальцы, в легком натяжении швов и насыщенности черного на ее бледной коже…       Ему действительно нужно перестать думать о Грейнджер в коже.       Драко поднял взгляд от ее рук и смутился, обнаружив, что в дополнение к наполовину кожаному облачению, она выглядела довольно притягательно разгневанной, а это являлось верным признаком того, что прошло слишком много времени с тех пор, как он был на настоящем свидании, и уже отчасти сходил с ума.       — Малфой… — начала она, но Драко оборвал ее.       Он помахал пальцем перед ее лицом, будто отчитывал непослушного ребенка. Судя по ее выражению, она обдумывала, как отделить палец от остальной части его руки.       Он быстро опустил руку.       — Ну-ну, — сказал он, отодвигаясь от нее на несколько дюймов, — мы в муках интеллектуально связанной страсти. Ты не можешь обращаться к человеку, чей мозг насилуешь, по фамилии. Мы так глубоко очарованы друг другом, что не должно существовать никаких преград для нашей близости.       Мириады эмоций стремительно промелькнули на лице Грейнджер, она вздохнула, и ее лицо сморщилось, как у ребенка, которого сейчас накачают рыбьим жиром.       — Драко, — произнесла она, ее голос звучал не так, словно она была им очарована, а скорее будто хотела нанести ему тяжкие телесные повреждения.       — Да, моя песня?       Ее левое веко заметно дернулось, что, как он замечал, происходило, когда она подавляла негодование. Она отвела взгляд и глубоко вздохнула.       — Драко, — повторила она, придвигаясь к нему ближе, что Драко воспринял бы как очень положительный знак от любой другой женщины. Однако, когда это сделала Грейнджер, его пронзил инстинктивный страх, и он быстро посмотрел вниз, чтобы определить, какая обувь на ней надета — пнет ли она его в голень или скорее наступит на ногу.       Она продолжила наклоняться, пока их лица не оказались неожиданно близко, и пульс Драко внезапно подскочил до небес.       — Нам нужно быть более убедительными, — сказала она шепотом. — Интеллектуальная связь не сработает. У нас нет абсолютно ничего общего.       Драко вздохнул и расслабился, испытывая облегчение, что она карабкалась на его кресло в попытке поговорить, а не потому, что передумала и решила, что его убийство было следующим лучшим способом избежать свадьбы Уизли-Паркинсон.       Обвинение в убийстве затянет ее волокитой по меньшей мере на месяц, если она правильно разыграет свои карты.       Она вздохнула, все еще так близко, что он чувствовал ее теплое дыхание на своей шее.       — Нам придется действовать твоим способом.       Драко сглотнул.       — Моим способом?       — Да. Ну, знаешь, — она как-то умудрилась придвинуться еще ближе, — развратно.       Звучание этого слова пробежало вниз по позвоночнику Драко, как электрический разряд.       Он сглотнул.       — Ох. Верно. Мой способ. Конечно.       — Мы по-прежнему должны вести себя так, будто влюблены, но вчера вечером я поняла, что можно списать наш исторический антагонизм на сексуальное напряжение. Я сказала Джинни, что все это началось во время Ванвудского инцидента. Все эти вечера наедине в офисе, работа допоздна, ссоры, а потом одно привело к другому, и ты знаешь… — она взглянула на него, словно проверяя, следует ли он за ней.       Драко определенно следовал. Он абсолютно не концентрировался на глубоком шоколаде ее глаз, в которых при правильном освещении мерцали искорки дистиллированного янтаря.       Он слегка кивнул.       — В любом случае, Джинни — та, кого я должна убедить. Если она поверит, что мы действительно по уши влюблены и не можем держать руки при себе, то все остальные падут как домино. Мне не нужно будет убеждать ни Гарри, ни Рона, ни кого-либо еще. Джинни сделает это за меня. Это означает, что нам нужно, чтобы люди увидели нас в действии.       Драко подавил желание ослабить воротник. У него не часто случались периоды неуверенности в себе, но он серьезно сомневался в своей способности притворяться во влечении к Грейнджер, в то время как в течение многих лет якобы притворялся, что его не влечет к Грейнджер, когда на самом деле его влекло к Грейнджер все это время, при том, что в реальности его никогда не влекло к Грейнджер. Всегда. Никогда.       — Итак, — медленно проговорил он, пытаясь выиграть еще немного времени, — нам нужно быть более убедительными?       Она кивнула и выжидающе уставилась на него, явно предполагая, что именно он возьмет на себя инициативу.       Это зрелище каким-то образом подбодрило его. Грейнджер никогда раньше не смотрела на него с выражением ожидания, и он обнаружил себя довольно неравнодушным к этому виду.       Он постучал себя по подбородку, отодвигая в сторону небольшой экзистенциальный кризис из-за идеи попытаться представить себя влюбленным в Грейнджер.       — Что нам нужно, так это демонстрация, которая говорит миру, что мы трахаемся в каждом имеющемся шкафу для метел, — уголок его рта приподнялся в ухмылке. — Зрелище таких чувственных масштабов, которым мы разожжем страсть в каждом человеке в радиусе пятидесяти футов.       Он оглядел посетителей кафетерия, и его глаза прояснились, когда он остановился на своей жертве.       — Даже миссис Бангсли-Терпинтон, — он кивнул в сторону пожилой женщины в застегнутом на все пуговицы кардигане с вышитыми пони, рядом с которой стояли ходунки. — Я хочу, чтобы миссис Бангсли-Терпинтон отправилась сегодня вечером домой к мистеру Бангсли-Терпинтону и устроила ему лучшую скачку в его жизни.       Грейнджер оглянулась, и ее брови нахмурились.       — Я думаю, он мертв.       — А, ну, тогда хотя бы вспомнила, как она раньше устраивала мистеру Бангсли-Терпинтону лучшие скачки в его жизни.       Грейнджер уставилась на него с сомнением, словно обдумывая, кто должен взять инициативу, что не являлось хорошей идеей. Он почти боялся узнать, каково именно представление Грейнджер о развратности, и не особенно хотел выяснять это в переполненном кафетерии.       Он сидел, размышляя с минуту, прежде чем прочистил горло и оценивающе посмотрел на нее, пытаясь предугадать лучший способ убедить мир, что она была женщиной, которая околдовала его душу и тело. Через мгновение он поднял бровь, оглядывая столовую, заполненную служащими Министерства, не имеющими понятия о сцене, которую им предстоит удовольствие увидеть, и положил свои пальцы на стол рядом с ее, задумчиво глядя на перчатки.       Он потянулся и взял ее руку, обхватывая запястье большим и указательным пальцами.

***

      Гермиона напряглась и замерла, наблюдая широко распахнутыми глазами, которые стали еще шире, когда Малфой поднес ее затянутую в перчатку руку близко к своему лицу.       В тот момент, когда она сказала ему, что согласна на развратность и «не можем держать руки при себе», она предполагала, что он немедленно обхватит ее за талию или станет дышать ей в шею для явной демонстрации распущенности. Учитывая то, что он рассказал их коллегам накануне, не казалось неблагоразумным ожидать… большего, чем просто держаться за руки.       Признаться, держание за руку послало небольшой импульс через нее. Не из-за Малфоя, господи, нет, а просто потому, что прошло очень много времени с тех пор, как она держалась за руки с кем-нибудь. Это было не тем, что люди делают будучи взрослыми, когда у них нет второй половинки, и даже когда Гермиона находилась в отношениях… Ну, такие мелочи, как держание за руку, никогда не являлись разновидностью близости, в которой Рон видел много смысла.       Держаться за руки было ребячеством и не той вещью, которую кто-либо мог назвать зрелищем чувственных масштабов.       Малфой не удосужился поднять глаза и проверить, подыгрывает ли Гермиона его текущей импровизации. Как и на совещании накануне, он, казалось, окунулся в роль без предупреждения, и ей оставалось только молиться, чтобы он не выкинул еще один трюк, такой же дебильный, как заявление перед ее боссом, что они влюбились друг в друга, когда она была одета как учительница и била его хлыстом.       Его взгляд был прикован к ее кисти, находящейся в его руке.       — Возможно, то, что нам нужно, — сказал он низким, интимным голосом, словно действительно говорил с возлюбленной, — это небольшая демонстративная страсть, умеренная немного старомодным рыцарством.       Она хотела возразить, что держание за руки в перчатках в кафетерии никого не убедит в их страсти, разве что они не совершат путешествие во времени в эпоху Регентства, но прежде чем успела заговорить, он сместился на своем кресле, придвигаясь ближе, и воздух вокруг них будто внезапно зарядился электричеством.       Он долго смотрел на затянутые в перчатки пальцы, серые глаза пристально уставились на маленький кусочек обнаженной кожи, видневшийся между перчаткой и манжетой пальто. Голубые вены едва просвечивались под ее кожей, и он, казалось, прослеживал взглядом каждую из них. Она вдохнула. Их близость означала, что она могла почувствовать чистый, пьянящий аромат жасмина и бурбона, окружающий его.       Ей хотелось высвободить руку, но она не думала, что они могут позволить себе еще один фальстарт в их «романе», поэтому заставила себя позволить ему продолжать визуальные вольности с ее запястьем, наблюдая, как пристально он смотрит, заметно увлеченный этим небольшим проблеском кожи под зимними слоями. Растущее чувство предвкушения — или, возможно, это был ужас — отправило мурашки вниз по ее спине.       Она подумала, что должна что-то сказать. Он ведь что-то сказал, нет?       Она увлажнила губы, открывая рот, чтобы спросить, что он задумал, но прежде чем успела заговорить, он поместил подушечку пальца на ее вену, словно считая пульс, а затем проследил им край перчатки, будто убеждая себя, что она сделана не из фарфора.       Это легкое прикосновение отправило волну жара по телу, дыхание перехватило. Какая-то бессознательная ее часть хотела вырваться.       Нет. Подыграть.       Она заставила себя не двигаться.       Малфой поднял взгляд, глазами обведя помещение так быстро, что она не заметила бы, если бы уже не следила за ним, как ястреб.       Его глаза сверкнули, когда он поднял ее запястье, пока оно не оказалось на расстоянии выдоха от его губ. Она могла ощутить тепло его рта на этом маленьком кусочке обнаженной кожи и затрепетала, готовясь и ожидая, что он прижмется поцелуем к внутренней стороне запястья.       Который — да, признаться, был бы в некотором роде эротичным, но даже поцелуй в том месте едва ли считался зрелищем чувственных масштабов.       — А теперь подыграй, — сказал он. Слова скользнули по ее коже призрачной лаской вверх по всей длине руки.       Гермиона жила бы гораздо более спокойной жизнью, если бы никогда не знала, каково это, когда губы Драко Долбаного Малфоя что-то шепчут на внутренней стороне ее запястья. Она никогда в жизни не забывала, как дышать, но в этот момент не была уверена, что все еще помнит механику этого процесса.       Этот краткий миг кислородного голодания вылился в целый список неудачных жизненных решений.       Не дожидаясь ее одобрения, Малфой нырнул головой вперед, уменьшая почти несуществующее пространство между ними, и поймал нижнюю пуговицу перчатки своими зубами.       Его светлые волосы падали на лоб, и она поразилась тому, каким красивым он мог быть. Он возможно всегда таким был, но ее отвлекало неискреннее выражение его лица, когда они находились в одном помещении. Объективно говоря, он был красивым — гибко сложенным, но с широкими плечами, подчеркнутыми покроем одежды, которая была, вероятно, неприлично дорогой, и четко очерченными угловатыми чертами лица, на которые, несомненно, было легко засмотреться.       И Гермиона смотрела. Ее глаза округлились в изумлении, когда он нашел место, где была застегнута пуговица, скользя кончиком языка под и вокруг нее, а затем медленно продавил ее сквозь отверстие, высвобождая.       Гермиона почувствовала, как натянутая кожа слегка поддалась, когда расстегивалась.       Он взглянул на нее, в серых глазах плясали искры.       — Одна есть, — только и сказал он.       Его голова снова опустилась.       Гермиона оторвала взгляд от Малфоя, чьи губы уже были на грани того, чтобы поймать следующую пуговицу на перчатке, и обнаружила, что рядом уже несколько человек наблюдали, заметив сцену. Рот Парвати Патил приоткрылся, чашка с чаем висела почти боком в ее руке. Миссис Бангсли-Терпинтон тоже всматривалась сквозь очки округлившимися глазами.       Губы Малфоя коснулись внутренней стороны запястья Гермионы, перетягивая ее внимание обратно. Еще одно краткое сжатие перчатки поверх ее кожи, прежде чем она расстегнулась дальше.       Как будто он расстегнул что-то у нее в груди. Она резко вдохнула, и ей пришло в голову, что он мог бы расстегнуть пуговицы на ее рубашке таким же образом. Если бы она была прижата назад, выгибаясь при этом вверх…       Ее сердечный ритм стремительно подскочил, когда она попыталась отвести взгляд.       — Теперь две, — произнес он, все еще шепотом.       Его голова нырнула вниз еще раз, закрытые глаза трепетали, когда он фокусировался, а брови были нахмурены в концентрации. Тень бледных ресниц веером лежала на скулах, пока Гермиона наблюдала, как его губы сомкнулись вокруг последней маленькой пуговицы. У нее во рту пересохло. Обжигающая дрожь предвкушения пронеслась по ее руке прямо в грудь, закручиваясь еще и еще, а затем раскручиваясь в нежеланный океан тепла в нижней части живота.       Это могло занять у него секунду или час, Гермиона не сумела бы сказать с какой-либо уверенностью. Она ощущала себя оленем пойманным в ловушку заклинанием люмоса, когда сидела там, плененная внутри схемы своего собственного изобретения, с протянутой рукой, захваченной большей рукой Малфоя. Его губы скользнули по ее ладони, а кончик носа прошелся по внутренней стороне запястья подобно искре электричества. Ее пальцы дернулись, сжимаясь внутри сдерживающей их кожи.       Ей хотелось схватиться за что-нибудь.       Ей хотелось сбежать.       Она хотела иметь возможность дышать.       Последняя пуговица, казалось, далась ему труднее, чем первые две. Перчатка еще раз натянулась, прежде чем Гермиона почувствовала знакомое ощущение того, как материал сжался, прежде чем расслабиться окончательно, оставляя полоску бледной кожи у основания ее ладони.       Ее сердце колотилось, и она несколько раз моргнула, ожидая, когда Малфой отпустит ее и посмотрит вокруг, чтобы увидеть имело ли его выступление успех.       Он, вероятно, проворачивал этот трюк, соблазняя десятки женщин, и теперь проделывал его с ней. Она знала, что он был плодотворным распутником, но почему-то не думала, что это будет именно так. Она предполагала лесть, милые многоразовые комплименты и галлеоны, текущие сквозь его пальцы, как вода.       Ей и в голову не приходило, что его внимание на самом деле может быть вниманием. Что его уловка заключалась в том, чтобы вести себя так, словно конкретная женщина была единственной во всем мире, что она была всем, что он мог видеть.       Конечно, внимание было такой же игрой, какой были бы и комплименты. «Любовная» жизнь Малфоя была бесконечно вращающейся дверью, его «интерес» появлялся и исчезал с еще меньшей выдержанностью и постоянством, чем лунный цикл. В данном случае его внимание не было вызвано даже мимолетным чувством интереса. Он никогда не предоставлял Гермионе какой-либо степени внимания, за исключением случаев, когда это было неизбежно.       Она знала это, как никто другой.       Она попыталась вырваться, но его хватка лишь усилилась.       Он перевернул ее руку. Осторожно. Как если бы держал в ладони птицу, сжимая ровно настолько, чтобы удержать, но не навредить, хваткой достаточной для того, чтобы она не выскользнула.       — Мал… — она спохватилась, — Драко, что ты делаешь?       — Помогаю тебе с перчатками, — он все еще говорил тем же низким, мягким тоном. Эти слова опалили ее огнем, и она плотно сжала колени.       Его длинные бледные пальцы пробежались по всей длине ее руки, а затем обвились вокруг запястья, мягко, но неизменно твердо.       Ее дыхание становилось прерывистей, а лицо горело. Она подняла глаза и обнаружила, что теперь еще больше людей наблюдало за ними.       Она открыла рот, чтобы сказать… что-нибудь. Он посмотрел на нее, и, к ее удивлению, в его взгляде не было насмешки, как она ожидала. Никакого невербального напоминания о том, что это все было не для нее и никогда не будет для нее, что она просто средство для достижения цели. Вместо этого в его глазах появился заговорщицкий блеск, словно они были соучастниками преступления. Ее сердце пропустило удар.       Он притянул ее руку ближе, пока кончики пальцев не оказались у его губ. Уголок его рта изогнулся в едва заметной улыбке.       Его зубы блеснули, ловя кончик ее пальца. Осторожно. Отыскав шов, пересекающий перчатку, он потянул за него, чтобы слегка ослабить. Затем перешел к следующему пальцу, сверкая резцами и задевая кончик пальца, прежде чем прикусить перчатку, оставляя на нем едва уловимое ощущение его зубов.       Его глаза встретились с ее: серебро преобразовывалось в потемневший сланец, пока его зрачки расширялись. Гермиона наблюдала за переменой цвета с ощущением чуда.       Когда он приблизился к ее указательному пальцу, его хватка на запястье усилилась, и он медленно потянул ее руку вниз, вытаскивая ее из перчатки; теперь рука была обнажена и по-прежнему собственнически сжата в его пальцах.       Он сидел, пристально глядя на нее сверкающими глазами, перчатка в его зубах была зажата еще какое-то мгновение, прежде чем он перехватил ее другой рукой.       — Ну, как думаешь, теперь они поверят, что мы влюблены друг в друга… Гермиона?       Звук ее имени, мягко слетевший с его языка, тихий и доверительный, разрушил чары. Она потянула на себя запястье резким рывком, поднимая взгляд, чтобы найти любопытные глаза во всех направлениях, и румянец, подкравшийся к линии роста ее волос, был лучшим представлением, чем она когда-либо смогла бы исполнить самостоятельно.       Она посмотрела на свою руку, чувствуя себя странно преданной ею и самой собой в дополнении к ней. Ее оголенная теперь рука чувствовалась обнаженной. Она вся ощущала себя обнаженной, и в этом не было ничьей вины, кроме ее собственной. Она начала это. Просила об этом. Сказала «развратно».       Она сжала пальцы в кулак и снова подняла глаза.       Люди смотрели. Миссис Бангсли-Терпинтон выглядела так, словно действительно сетовала на кончину своего покойного мужа. Гермиона высунула кончик языка и облизнула губы, пытаясь представить, как бы отреагировала в этой ситуации, если бы на самом деле была по уши влюблена в Малфоя, а он только что выставил их отношения напоказ перед всеми. Само предположение было таким абсурдным.       Он все еще смотрел на нее, рассеянно поглаживая большим пальцем гладкую кожу перчатки в руке. Медленными намеренными кругами.       Она смущенно улыбнулась, едва ли притворно, поднимая плечи к ушам, будто пытаясь спрятаться от посторонних глаз за Малфоем, искренне желая, чтобы она действительно могла так сделать.       — Ну, — произнесла она срывающимся, почти хриплым голосом, как если бы ей с трудом удалось выдавить из себя слова в нужном порядке. — Думаю, теперь они заметили.       — Пусть смотрят, — сказал он, наклонив голову, чтобы поймать ее взгляд. — Нам предстоит подорвать девятнадцать лет антагонизма. Пять лет совместной работы, фрустрации, раздражения, страсти, которая накапливалась между нами до тех пор, пока мы не смогли больше этого выносить. Нам нужно избавиться от десятилетия сексуального напряжения, Грейнджер. Если я так одурманен тобой, как ты хочешь, чтобы мир в это поверил, то я очень сдержан в своих проявлениях. Я бы хотел держать тебя рядом, похищать тебя в укромные углы, проскальзывать в твой офис для дискуссий, которые выходят из-под головокружительного контроля, — он протянул ей перчатку, словно не снимал последнюю ртом с ее руки всего несколько минут назад. — Думаю, мы собираемся хорошенько повеселиться вместе.