Соната о хорошем человеке

Утром Щербина находит Валерия на том же месте, что и вчера, будто не расходились вовсе. Разумеется, вместе с новоприбывшей коллегой. Обстановка помещения с вечера претерпевает значительные изменения. Карты области вот здесь больше нет. Зато помимо уже условно знакомой матрицы, которая ввиду малого количества правок выглядит перерисованной начисто, а, значит, законченной, по столу стопками разной величины педантично разложены листы с уравнениями и формулами. Равно как и выложены в ровную линейку разноцветные маркеры. Чувствуется рука Хомюк. У Легасова это был бы неорганизованный, но понятный ему беспорядок. А так Валерий то и дело замирает, пока выискивает глазами нужный листок или синий маркер, который предпочитает остальным. Судя по всему, пустующий конференц-зал скоро превратится в нечто среднее между чистенькой лабораторией и структурированным кабинетом. Что же, у Легасова хотя бы хватило ума не тащить Хомюк в рабочий трейлер. Нечего ей там делать. — Что это? — все же заглядывает Щербина ему через плечо, впрочем, не особо рассчитывая разобраться без подсказок. Зато опознает то, что сиротливо притулилось сбоку, как не слишком значительные данные: утренние замеры от вертолетчиков. Цифры впечатляют. Похоже, с пожаром они почти закончили. Борис не слишком удивлен тем, что ученый бросился в омут новых задач с головой, подобная увлеченность Легасову как раз свойственна, как и манера пытаться объять необъятное. Но вот тем, как Ульяна Хомюк за неполные сутки успела перекроить под себя рабочее пространство, Щербина неприятно изумлен. — Гипотетические модели, — рассеянно-отстраненно бормочет себе под нос Валерий. Как когда-то в вертолете и уже давно — не здесь. Это раздражает. — Я вижу, что не прикладное макраме, — Борис прослеживает, как он суетливо вычеркивает одну формулу и вписывает взамен нее две новых. — А поточнее? — Мы не можем учесть все сценарии выработки продуктов деления топлива и их реакций с каждым из элементов сброшенной смеси, — поясняет Валерий с обезоруживающей прямотой, наконец-то подняв глаза от бумаг. Лицо его осунулось, и выглядит Легасов как человек, который давно хорошенько не высыпался. Щербина запоздало думает, что вчера надо было не просто обозначить время, после которого рабочий вечер принудительно заканчивается, но и отобрать то, что Валерий там нахимичил, до утра. Во избежание соблазна. — И с замкнутым объемом воды, — тихо добавляет Хомюк. Легасов кивает, соглашаясь. — Это — система уравнений со слишком многими неизвестными, товарищ Щербина. И поэтому единого сценария протекания реакции не будет. Точнее, какой-то будет, конечно. Но мы его не подберем. Звучит достаточно определенно, чтобы не обнадеживаться. Борис видит, как неудача расстраивает Валерия, отрезвляя от вчерашней гонки с самим собой. В меньшей степени ей огорчается Хомюк, но она и не пробыла здесь столько, сколько они. Она просто еще не знает, сколько таких, быть может, менее важных, но нескончаемо повторяющихся расчетов тут делается ежедневно. Счастливый человек, если подумать. «Чем я могу помочь?» — хочет спросить Щербина, но вместо это меняет вопрос на профессионально-нейтральный: — Что я могу сделать? — Если только достать нам западного эксперта, — ернически вздыхает Легасов, но смотрит без особой надежды. Догадливый. — После аварии на Три-Майл-Айленд там вплотную занялись вероятными сценариями расплавления реакторов. И уж точно на текущий момент они знают об этом больше, чем мы. Щербина отводит глаза. Политбюро не одобрит, никогда не разрешит. — Хотя там выброс радиоактивности за пределы площадки был весьма ограниченным, облако отнесло в Атлантический океан, — странным голосом продолжает ученый, и Борис даже не сразу улавливает, что изменилось. — Но им хватило и этого, чтобы задуматься. Наша же безопасность не могла подвергаться сомнениям, поэтому еретическим теоретизированием аварий сверх стандартных МПА* никто не занимался. Щербина мысленно стонет. Вот теперь они точно никакого эксперта не получат, даже в теории. Валерию можно сколь угодно часто напоминать быть осторожнее, но как только он увлекается, миг откровения — и природа берет свое. — А если подключить какие-то исследовательские лаборатории? — вспоминает Борис мысль, которая пришла ему в голову там, в Москве. И которая уже звучала в стенах кабинета Горбачева. Как там он это декларировал Велихову и Александрову, что и они на что-то сгодятся, точнее, научная база Курчатовского института? Похоже, время пришло. — Пусть посчитают хотя бы потенциальную скорость расплавления ядра. Это даст нам время придумать более надежный план. Валерий задумывается, сверлит угрюмым взглядом бумаги, будто они во всем виноваты. Потом кивает, соглашаясь. И профессиональная гордость не мешает ему признать, что он чего-то не может. Что ему и впрямь нужна помощь. И не от организационно-исполняющей единицы, которой является Щербина, а от таких же коллег, Чернобыля с разломом реактора в глаза не видевших, но зато имеющих доступ к нормальной полноценной лаборатории, а не ее полевому аналогу. Борис вот так не умеет. — У нас есть неплохая, и в институте достаточно ЭВМ, чтобы сделать расчеты. В МГУ тоже. Но поймите, — с уже знакомой настойчивостью замечает Легасов. — Там сидят физики-теоретики. Не ядерщики, А вот библиотеки нам пригодятся, там должно быть достаточно всего о тепловыделении и теплопроводности. Равно как и любые сведения о реакторах РБМК-1000. Любые.

***

Мобилизованная оперативная группа честно отрабатывает свой хлеб, подключая к вычислению сценариев расплавления лучших из лучших. Неизвестно, как это согласуется с принципами секретности, но расчеты они получают. И даже несколько. Курчатовский институт, МГУ, МИФИ… — Два с половиной метра в день, — Валерий с силой отталкивает от себя то, чем их порадовали московские коллеги. — И это для двадцати килограмм. — Быстро, — без вопросительных интонаций в голосе констатирует Борис. — Слишком быстро. Щербина переводит взгляд с телефонограмм на листы, которые уже видел утром. Часть текста там перечеркнута, видимо, после корректировок из Курчатова. Часть дописана скорописью по канту — он знает, Валерий делает так, чтобы не забыть пришедшую в голову мысль, и потом переписывает уже по нормальному, для отчетов. Часть результирующих выражений, или что там бывает в формулах, обведена в рамочку. По опыту общения с Легасовым, рамочка не сулит им ничего хорошего. — А это что? — Вот это вот — список того, что ни нам, ни коллегам в Москве вообще неизвестно, и он, кстати, неполон, — с убийственной веселостью на грани истерики поясняет Валерий. — Совершенно новые радиоактивные соединения, которых ни в одном справочнике не найти. Их поведение непредсказуемо, химические свойства учтены с высокой погрешностью. Да даже направление реакции однозначно не вывести за отсутствием данных, она может быть обратимой к реагентам. Щербина вопросительно, и, как он надеется, лениво-надменно приподнимает бровь. — Реакция может протекать в обе стороны, — вздыхает Хомюк, перехватывая этот взгляд и, увы, трактуя его совершенно правильно. — Если температура плавления неизвестна наверняка. Нам — неизвестна.

***

Пока наука грызет, как и полагается по всем канонам, особо заковыристый гранит, жизнь в Припяти не стоит на месте, равно как и прозаически бытовые вопросы. Борис еще утром решает, что его присутствие в трейлере сегодня не требуется, и размещается там же, в конференц-зале. Поэтому полковнику приходится таскаться в гостиницу, и приходит он, разнообразия ради, не с пустыми руками: — Смотрите, Борис Евдокимович, какое богатство, — иронически замечает Пикалов где-то сильно после полудня. — То сутками ничего, и в расход идет НЗ со станции, а то — остро встает смущающий вопрос выбора. Он так и замирает рядом, держа в руках два респиратора — зеленый армейский, по всем правилам запакованный в герметичный полиэтиленовый пакет и кольцом закрытый, и белый тряпичный «лепесток», без пакета. С сомнением тянется к первому, на ходу вскрывая упаковку перочинным ножиком. — «Лепестков» больше пришло, — поясняет он для Щербины. — Пара ящиков. Но вот эти, армейские, выглядит внушительнее. И надежнее. — Внушительнее? — с не меньшим сомнением тянет Борис, вертя в руках выпавшую из упаковки пожелтевшую инструкцию с нечетким текстом справа и наглядными картинками слева. — Особенно внушительно выглядит гимнастерка на вот этом вот «человеке-примере». Воротник не отложной, а стоячий, крючков нет… не тридцать пятый год, уже радует. Скорее всего, форма образца сорок третьего, раз нарукавных знаков, равно как и канта на обшлагах, уже не имеет. Учитывая, что пакет был запаян, уж не столько ли ему лет? — Дайте-ка глянуть. Да не занимательные картинки, их я и отсюда вижу, — полковник протягивает ладонь и понимающе усмехается недоумению на лице собеседника. — Не смотрите так, Борис Евдокимович. Разумеется, я умею им пользоваться. Но раз вам вздумалось схему использования порассматривать, можно и инструкцию изучить. Так… «Респиратор Р-2 защищает органы дыхания от радиоактивной пыли. От паров и газов — не защищает», ну, здесь ничего нового, — внимательно зачитывает Пикалов по бумажке и косит левым глазом на оставшуюся не у дел «тряпочку», доверия которой у Щербины становится еще меньше. — «Наденьте респиратор на лицо так, чтобы подбородок и нос хорошо разместились внутри полумаски». Он буква в букву проделывает означенный фортель и глубокомысленно замирает. — Ну и? — не выдерживает Борис. — Подождите, — Пикалов стоит с серьезным видом, будто прислушивается к чему. — Я пытаюсь вызнать у носа экспертное мнение, комфортно ли ему в этом слегка устаревшем респираторе. Вроде не жалуется. Да и подбородок не возражает, разместился отлично, как на приморском курорте. Щербина понимает, что не время, но всхлипывает от смеха. Ну а что, сами ведь так написали в сопроводительной бумажке. Сказано — сделано, проверка пройдена. Валерий на неожиданное веселье в непосредственной близости от себя реагирует оторопелым взглядом поверх бумаг. И понимания во взгляде не прибавляется: ну респиратор, подумаешь. Надет, как и положено, на лицо, как бы ему еще быть надетым, не на ногу же. Легасов-то не читал инструкций юмористов военного времени, где у частей тела надо по всей форме отчет о размещении принимать. Щербина всхлипывает вторично, успокаивая себя усилием воли. Повеселились и будет. — Но это пока все хорошо, — стаскивает с себя респиратор Пикалов. — А вот походить в этой красоте несколько часов — и будет незапланированная баня. Такие нынче курорты. — Что они нам прислали? — уже всерьез спрашивает Борис. Гимнастерка времен Великой отечественной в инструкции и вправду показательна донельзя. — Что было, то и прислали, — полковник пожимает плечами как человек, не то что не ждущий от окружающих обещанных чудес, но вообще не предполагающий самой возможности их наличия. — Выдадим сначала армейские. В основном летчикам и пешей радиационной разведке. А там посмотрим. Это все равно все относительно, вы ведь понимаете. Щербина понимает. Может быть потому, что между тем человеком, который прибыл сюда да тут и остался, и теми, кто ведет свою размеренную жизнь там, в Москве, лежит действительно пропасть. И столичные чиновники, отделенные от них этим фигуральным разломом, этак с недоумением поглядывают на другой берег: «Доставили же, что просили, что вам не так?». А берег давно утопает в тумане.

***

Время близится к вечеру, но Борису кажется, что этот день тянется бесконечно долго. Теперь их совещания на двоих приобретают размах рабочей тройки. И из них уходит та легкость, к которой, он, оказывается, успел привыкнуть. Щербина тонет в обилии научных терминов, теперь уже из области неорганической химии. Реакции замещения, обмена, экзотермические, эндотермические, константа равновесия, которая от чего-то там зависит… От температуры? Или энергии? Или обоих сразу? Валерий, умница, старается пояснять ему все по мере сил и даже не кривится, что озвучивает, по сути, азы, но Щербина видит, что этим он только тормозит всех. Потому, пока рядом на два голоса все еще идет спор и попеременное признание ошибок то в собственных вычислениях, то в присланных сценариях из Москвы, Борис занят тем, в чем разбирается и в чем дилетантом себя не чувствует. Например, выслушивает Пикалова, который по новым данным подтверждает то, что Щербина и сам углядел утром на столе: значительное снижение выбросов йода-131 и цезия-137. Забросы материалов пока что можно прекращать, ограничиться только регулярными облетами и замерами, а вертолеты вплотную занять деактивацией территорий. Потому что графит потух. В числе прочего полковник еще показывает ему один любопытный лист. И коротко объясняет, в чем дело. Оказывается, замеры выдавали сбой не только из-за погрешности приборов. И Борису как-то слегка все равно, что Валерий сейчас занят совершенно другим. Легасов ему несколько дней подряд про неполадки в расчетах говорил. Это вот тоже к неполадкам относится. Заодно отвлечется. Щербина подходит к малой научной группе, оккупировавшей стол, и кладет лист поверх других. На вопросительный взгляд из-под очков только побуждающе кивает, мол, ознакомьтесь. — Так вот почему уровень радиации падает не по обратному квадрату расстояния от реактора, — у Валерия уже не хватает живости даже удивляться как следует. Ему бы радоваться, что найдено хотя бы одно объяснение, но выписку ученый просматривает совершенно без интереса, резюмируя. — Там на конструкции трубы застряли остатки топлива. Ну, мешками их не сбить. Придется заняться этим позже, равно как и крышей третьего энергоблока. До крыши им еще и вправду предстоит дожить. Пока же Щербина с Пикаловым, как практичные и совершенно ненаучные товарищи, на пару занимаются мозговым штурмом, прикидывая, как в этих неопределенных и почти катастрофических условиях избавиться от воды. Потому что Легасов и Хомюк рано или поздно считать закончат, и придет время действовать. — По развалинам до баков не добраться. Какие еще есть варианты? — А если с внешнего периметра? Толщина стены — метра два нержавеющей стали, — прикидывает вслух полковник. — Нужно найти место, где можно проделать дыру. Взрывчаткой. Говорит он тихо, чтобы не сбивать с мысли ученых, да вот, видимо, недостаточно тихо. Валерий где-то там, на периферии зрения, возмущенно вскидывается, но Борис оказывается быстрее, скептически вопрошая: — Взрывчатка? Рядом с поврежденным реактором? Вы это серьезно? — Выберем точку поближе к техническим помещениям, — полковник и сам не рад, но приучен искать выход даже там, где выхода нет. — Шансов все равно больше, чем через парадный вход и машинный зал пробираться. Точнее, там их нет вообще. Предложение все так же не вызывает энтузиазма. — Есть еще идея: попытаться пробить стену самоходно-артиллерийской установкой. По счастью, здесь такая есть. Можем проверить на недостроенном пятом энергоблоке, где уже есть барботеры на уровне земли. А вот коммуникаций там пока нет, так что ничего критичного не повредим. Что же, между тем, чтобы трогать останки нестабильного реактора без высокой вероятности успеха и тем, чтобы вначале потренироваться на недострое, выбор очевиден. — Добро, — кивает Борис.

***

Надо отдать Пикалову должное, с проверкой собственной идеи он не затягивает, возвращаясь даже быстрее, чем Щербина рассчитывал. — Есть успехи? — для проформы интересуется Борис. Спрашивать ему не нужно, по лицу полковника, как только тот вошел в двери, все понятно и без того. — Ничего не получилось, — тяжело качает головой Пикалов. — Похоже, вариантов у нас больше нет. Придется подбираться к этим бакам сверху. Щербина, конечно, начинает привыкать к тому, что здесь теория кнута и пряника работает только в первой части и всегда есть, куда хуже, но сейчас отчего-то не верит, что им придется отправить бригаду неизвестного количества шататься по разлому реактора. Станцию проектировали не идиоты. Архитектор должен был бы учесть, что в технические помещения должен быть не единственный вход. — А что со служебными коридорами? Они раскладывают чертежи прямо на полу, по-простому, и еще раз просматривают схему сообщения помещений. Глухо как в танке. А еще царапает глаза какая-то неточность, которую Борис не может определить. — Подождите, — присоединяется к ним Хомюк, нависая из-за спины мрачной тенью. Оказывается, она уже некоторое время наблюдает за их живописной группой. Ульяна долгим пристальным взглядом осматривает схему и, помедлив, присаживается рядом. Теперь группа из трех человек на корточках может похвастаться всем разнообразием нарядов: повседневным, в который одета Хомюк, рабочим цвета хаки и без знаков отличия, которым сегодня щеголяет Пикалов, и парадно-деловым, в котором пожизненно пребывает Щербина. — Это точно все чертежи АЭС? Следующую четверть часа они азартно сопоставляют то, что привезла Ульяна и то, что удалось раздобыть со станции в первый день. Увы, но чертежи идентичны, будто сделаны под копирку с одного оригинала. При том, что АЭС является стратегическим объектом, неудивительно, если так оно и есть. — Это не может быть все, что есть, — качает головой подошедший Легасов. Раздумывает, превращая и без того потрепанную прическу в бесформенное нечто. Хмурится. — Вот тут слишком общая прорисовка. Так не бывает на подобных объектах, это не отвечает критериям проектирования, — озвучивает он ровно то, о чем и сам Борис думал недавно. Схеме не хватает резервирования. «Или прорисовку убрали намеренно в целях безопасности в случае попадания схемы в руки потенциального противника», — заканчивает про себя Щербина и по глазам Пикалова видит, что его посетила та же мысль. — А здесь, напротив, масштаб слишком крупный, — соглашается Хомюк, указывая в другой угол чертежа. — Экономили место в ущерб детализации нижних ярусов. — Нужен кто-то из персонала станции, — уже в два голоса заявляет эта дружная парочка. — «Кто-то» не подойдет, — тихо возражает полковник. — Или придется дожидаться пересменки. Но знаю, кто подойдет точно. Я в «Сказочный». Скоро вернусь. Валерий, чуть нахмурившись, поворачивается к Ульяне. Видимо, они приходят к какому-то молчаливому соглашению, потому что смотрят на Бориса уже вдвоем. И очень выразительно. Все же быстро они спелись. — Что? — осекается Пикалов, не улавливая подоплеки этой пантомимы. А вот Щербина понимает сразу. — Товарищи ученые, — с насмешкой говорит он, — не хотят дожидаться непонятно чего и маяться неизвестностью тут. И думают, как бы попроще выразить свое неуемное желание оказаться там же, где и вы, чтобы узнать все из первых рук. Товарищам ученым придется в этом помочь. — А вы, Борис Евдокимович? — пристально всматривается полковник. Но почему-то не в него, а в нервно теребящего рукав Легасова. Не понял еще, видимо, что такого не удержишь. Тем более против визита в лагерь у Бориса и аргументов-то нет: сам вчера данные на карту наносил по этому селу Иловница, там, по нынешним реалиям, почти совсем нет фона. — Ну и я тоже поеду, разумеется, — пожимает плечами Щербина. Будто бы он мог остаться в стороне. — Заодно посмотрю, как вас разместили.

***

Пионерский лагерь «Сказочный» распахивает перед ними двери уже с закатом. Жизнь в нем кипит еще от порога: за пределами территории стоят БТРы, с машин расфасовывают питьевую воду, люди перетекают из палатки в палатку, гремят котелками, перебрасываются короткими фразами, смеются. Слишком сильный контраст с покинутой тихой Припятью, к которому ни один из них оказывается не готов. Впрочем, Борис недолго пребывает в недоумении. Жизнь бурлила в неподходящих условиях и в более темные времена, ему ли не знать. Лагерь вообще выглядит чисто и парадно. Места здесь действительно живописные: густой сосновый лес, не вымораживающе рыжий, а, как и положено, ярко-зеленый, извивающаяся лента реки… Вот только пионеров тут нет, и, возможно, уже не будет. Пикалов ведет их в обход палаток и людской суеты по зеленой зоне, арочному винограднику и игровой площадке. И здесь есть, на что посмотреть. — Это что за чудо света? — с любопытством присматривается Легасов к скульптуре слева, замирает даже. — Двуглавый дракон? Дракон и вправду выглядит особенным. Борис бы даже сказал, живым. Блестит ярко-синей мозаикой прозорливо, будто в самом деле глазами смотрит прямо в душу. — Тогда уж трехглавый, — поправляет Щербина, педантично указывая под ноги. Третья голова коварно залегла в траве, ее и не видно почти. — Змей Горыныч это, Валерий, — тоже присмотревшись получше, вносит свою лепту Ульяна. — Судя по всему, оформление выдержано по мотивам известных сказок. Львенок и черепаха, которых мы видели у входа, дельфин, осел из «Бременских музыкантов», его сложно с чем-то спутать… — Не знаю, как насчет мотивов, — замечает Пикалов, ни к кому конкретно не обращаясь, — но оперативный персонал станции тоже почему-то эту скульптуру именует не иначе, как драконом. И с ним тут связан целый ритуал. Ну, увидите еще, если повезет. Располагайтесь пока вон в том угловом здании. Из двухэтажного корпуса вид на лагерь открывается с другой стороны. Как на муравейник. Потому что в помещении куда тише. Часть звуков, несомненно, подавляют стены, но при открытых окнах на изолированность помещения нехарактерную тишину уже не спишешь. — Почему они не займут корпуса? — задается тем же вопросом Ульяна, расстилая на столе схему АЭС. — Это военные, товарищ Хомюк, — Борис чувствует смутное удовлетворение, поясняя то, о чем знает на собственной шкуре. Помнит еще. — Они привыкли к полевой жизни и минимуму удобств. К тому же, так разобщенность меньше. Не удивлюсь, если персонал станции разместили как раз-таки в корпусах, как и положено по регламенту гражданской обороны. Просто не в этом. Здесь что-то вроде технического помещения. — Здесь еще и пищеблок, просто в другой стороне, — комментирует со спины подошедший Пикалов. На само заявление Щербины ничего не говорит, смотрит только спокойно утвердительно. И Борис знает, что оказался прав. — А в сторожке теперь то ли раздевалка, то ли пункт дезактивации одежды, хотя порой кажется, что ее проще выбросить, чем отчистить, — отзывается в тон второй стоящий в дверях человек. И держится уверенно, не заискивает, не лебезит. Как со своими. Хотя Бориса, судя по быстрому взгляду, узнал. Ну еще бы, Щербина из своего костюма так и не вылез, он в мареве землистых курток что каланча в поле. — Вот, знакомьтесь. Товарищ Багдасаров, — представляет им полковник того, ради кого, видимо, они и приехали в лагерь. — Начальник смены третьего энергоблока. Он уверяет, что есть менее разрушительный способ действий, чем дырявить стены взрывчаткой. Борис с интересом изучает означенного Багдасарова. Помнится, в день аварии тот проявил себя, как находчивый товарищ: и с остановом реактора, и со сливными бачками. Может, и сейчас что толковое придумает. — Что же, Юрий… — Давайте без отчеств, — обрывает тот и со смешком добавляет, сглаживая резкость. — По паспорту я Ервандович, из этого обычно сотворяют Эдуардович, потом начинают упорно путаться, сбиваться и снова путаться. Фамилия меня вполне устраивает. Щербина улавливает, как Легасов на этих словах заинтересованно поворачивается к Багдасарову, но вклиниваться в диалог почему-то передумывает. Смотрит только понимающе как-то, с легкой грустью. — Так что за способ? — сварливо напоминает Щербина. С тонкостями переглядов он разберется позже. — Разрешите? — оттесняет их в сторону Багдасаров. И тут Борис замечает у него в руках скрученный рулон бумаги. Что, еще одна схема? — Ну понятно, зачем вы пожаловали, с такими-то чертежами. Вот тут пара задвижек для слива имеется. А на старом чертеже, который у вас разложен, их нет. К счастью, технические помещения рисовали отдельно, — жестом фокусника Багдасаров раскатывает по столу уже свой ватман. Да, это совсем другой коленкор. — Видите? Если их открыть, то все получится. Правда, задвижки в последний раз открывались при монтаже… — Есть проблема, — изучает новый чертеж Борис. К сожалению, достаточно детальный, чтобы сделать выводы. — Они под реактором. А там даже на сторонний взгляд лабиринт, а не коммуникации. Их взгляды скрещиваются над схемой производственных помещений станции. А потом Багдасаров отводит глаза. Он прекрасно понял, к чему клонит Щербина. — И мы не знаем, в каком состоянии трубы, — тем временем развивает мысль Хомюк. — Коридор до вентильного отсека, скорее всего, затоплен радиоактивной водой. — Коридор надо осушить, — покладисто соглашается Багдасаров. — Это возвращает нас к вопросу, что кому-то придется туда спуститься и сделать все вручную, — негромко шелестит Валерий. Голос его трещит, что сухая ветка. — И не одному, потому что две тысячи восемьсот рентген в час дозиметристы намерили только у внешней стены реактора, внутри будет еще больше. В комнате повисает говорящее молчание. Ненадолго. — Но как попасть в подвал и куда девать воду? — Ульяна интересуется более практическими вещами, и Багдасарову куда легче отвечать на ее вопросы: — Служебный тоннель, если вы, конечно, не умеете проходить сквозь стены. — Ну а в сам туннель-то как пробраться? Взрывчаткой себе путь вперед пробивать? — скептически уточняет Борис, хотя сам же эту идею и отвергал. Багдасаров только фыркает: — Нет уж, увольте. Не в мою смену. Кувалдами, по старинке. Дольше, но действеннее. Особенно если имеется запас по времени, — с неуверенно вопросительной интонацией обращается он к Щербине. Запас у них весьма условен, и время, в общем-то, на исходе. Но с Москвой это можно согласовать позже. Даже завтра. — А вода? — напоминает Борис, по примеру Хомюк тоже переключаясь на нерешенную часть проблемы. — Ее же надо будет куда-то откачать, причем резервуар предполагается немаленьким. — Есть два пруда на окраине города, двадцать тысяч кубометров каждый. Только они в двух километрах. — Придется тянуть рукава, — тяжело вздыхает Пикалов и многозначительно смотрит на Бориса. — Нам потребуется больше машин. Щербина отрывисто кивает. Будут им машины. — Это не решит проблему с тем, что вентили придется проворачивать вручную, — Валерий их как будто не слышит, уцепившись за тот вопрос, который никак не обойти. — Не решит, — соглашается Багдасаров и бестрепетно добавляет. — Более того, если вы хотите обойтись меньшими… издержками, то в подвал надо отправлять кого-то из наших. Он предсказуемо запинается, заменяя одно слово другим, но упрямо договаривает: — Военные здесь не помогут. Они не знают объект так, как персонал станции. И вы… мы просто потеряем время. «И людей», — мысленно заканчивает Борис. Потому что с высокой долей вероятности следом все равно придется отправлять инженеров. Валерий заметно бледнеет. Видимо, до последнего надеялся, что найдется иной выход. Сам Борис понял, что чуда не случится, почти сразу. Но ему по должности положено не слишком увлекаться чудесами. Он коротко благодарит Багдасарова и делает знак Пикалову, что подойдет позже. И в комнате они остаются втроем. — Москва должна об этом знать, — чеканит Щербина внушительно. — Тем более, если не все получится так, как нам хочется. Вылетаем завтра. Все, — его взгляд на долю секунды задерживается на Ульяне. — Я организую вертолет и запрошу совещание. — Совещание ради чего? — ернически вопрошает Хомюк, эту заминку уловившая. — Чтобы довести до их сведения, что нам придется отправить людей туда, откуда они могут и не вернуться? А даже если вернутся… вы сами понимаете, что там не прогулочная аллея. Так какой смысл в совещании? Нам просто дадут зеленый свет. И все. Щербина почти ненавидит ее за то, насколько она в этом права. По такому прозаическому поводу никто Горбачева между встречами и звонками вылавливать не будет. К счастью, Борис не первый год в политике. — Валерий, — обращается он к Легасову, который в беседе участия не принимает. Сидит, замкнувшись в себе с момента вердикта по задвижкам, подбив кулаком щеку и невидяще уставившись в схему. — Если сократить все то, что второй день высчитывается, до комплекса мероприятий, что нам предстоит делать дальше? — Нужно закачать азот в корпус реактора, так мы отрежем кислород и изолируем ядро. Нужно защитить водоносный слой почвы от расплавленного топлива, а, значит, бурить прямо под реактором, чтобы вводить азотную заморозку снизу, — монотонно говорит ученый, переводит дыхание. — И нам нужны те, кто откроют задвижки бассейна-барботера и сольют воду. Пока это самое главное. — Итак, у нас намечен план действий, определены риски, да и предусмотреть мы должны любые варианты развития событий. А еще мы разобрались с пожаром, что определенно можно считать успехом. Словом, есть, что осветить, — резюмирует Борис. И добавляет непреклонно. — И нас — услышат. А сейчас пользуйтесь возможностью, пока от вас на расстоянии вытянутой руки находятся сотрудники АЭС. Это, конечно, не то же самое, что инструкция по эксплуатации реактора или иные материалы, но зато практический опыт, которого хоть отбавляй. Мир за пределами корпуса пионерлагеря встречает его неожиданно сильным порывом предгрозового ветра. С определенного момента Борис не задумывается о его направлении. Может, этот пришел и не с севера. Может, им сегодня повезло, когда не повезло кому-то другому. Щербина решает пройтись по лагерю, осмотреться, обещал же Пикалову. Да и вообще — себе обещал. Высится на центральной аллее гора спецобуви с человеческий рост, народ щеголяет по территории в тапках, стаскивают к выходу не то пленку, не то клеенку — оказывается, ей застилают мебель в спальных корпусах, койки-то казенные, мягкие, пористые, загрязняются быстро, а смены не предвидится. По лагерю плывет узнаваемый еще с войны аромат печеной картошки… хорошо бы привозная, но может быть и нет. Дозиметристы после дезактивации, мрачные и серьезные, с блокнотами деловито проходят в палатку: сдать данные и получить маршрут на завтра. Те, которые уже отстрелялись, не отходя далеко курят почти беспрерывно, стряхивая пепел на землю и сапогом растирая. То, что в свете дня казалось муравейником, в подступающих сумерках обретает совсем иные черты. Это не списки фамилий в сменах вертолетчиков и пешей разведки. Это люди. Не обезличенная куча народа, а, пожалуй, самая нормальная жизнь, которая только возможна здесь. Багдасаров, на которого среди прочих знакомых-незнакомых лиц натыкается вдруг Щербина, тоже курит за углом пищеблока. И каким-то внутренним чутьем, видя, насколько вымотан сам Борис, пусть он не сидит там, с учеными, и не сводит бесконечный ряд уравнений, светски интересуется, предлагая простое и понятное русло беседы, ненапряжное им обоим: — Еще не надумали отключать электроэнергию по городу? А Багдасаров-то на редкость прозорлив. — Был такой запрос. — Лучше бы попозже. А то работы у вас прибавится, еще и холодильники опустошать. Продукты портятся быстро, лето же. Разговор завязывается сам собой. И чем дольше Борис разговаривает с начальником смены АЭС, тем сильнее понимает, как ему повезло. Да, перед ним достаточно амбициозный человек, который к своим сорока явно видит себя директором станции, не меньше. Но этот же человек начинал путь с самых низов, а стремление к цели вышколило в нем умение принимать решения. Как масштабные, причем не только за вверенных ему подчиненных (Борису уже успели рассказать, как в ночь аварии интеллигентный товарищ Багдасаров матерился по телефону не хуже сапожника, дабы весь женский персонал в срочном порядке ушел на первый и второй энергоблоки), так и личные, по которым сам он останется здесь, а вот семью активно попытается убрать подальше, в Энергодар, на Запорожскую АЭС. Но повезло Щербине не из-за душевных качеств собеседника, общей эрудиции или понятных ему карьерных устремлений. А в том, что изнанка, о которой Борис и не помышлял, вскрывается буднично и неотвратимо, пока Легасов и Хомюк, по-птичьи склонив головы, просчитывают то, что им осталось просчитать. И потому, что информация ценится дороже денег. А такая информация, которую получает Щербина за десять минут чужого перекура, и вовсе не имеет цены.

***

Он вдумчиво бродит по территории и совершенно хаотично завязывает разговор с вертолетчиками, сотрудниками станции, промелькнувшим Пикаловым, снова вертолетчиками. Разговоры случаются разные. Короткие и подбадривающие, длинные и обстоятельные, рубленые и деловитые, ни о чем и обо всем. Щербина интуитивно чередует подход, чувствуя потребность петлять, замести следы, примелькаться, скрыть один важный диалог за нагромождением неважных. Потому что чужой взгляд неотступно следует за ним, разве что в корпусе чувство слежки было не таким явным. Правда, несколько удивляет, что эскорт, приставленный к нему, все еще в единственном числе. На месте бдительного КГБ, он бы давно уже отрядил какую-нибудь милейшую пару следить за всей их невеселой компанией. Но, видимо, товарищ Чарков таких распоряжений не давал. Пока не давал. Что же, тем лучше. Пусть докладывают, что Щербина в приступе благодушия и близости к народу успел переобщаться со всем лагерем, ему это только на руку. Борис надеется, что время, которое сам он занимался вынужденной полемикой, его подопечные потратили с неменьшей пользой. Пикалов, во всяком случае, сказал, что они почти закончили. Значит, скоро подойдут. У выхода припаркован автобус, чтобы доставить людей до Чернобыля, а оттуда, уже на БТР — до АЭС. Персоналу скоро на смену. У выхода же стоит хоть и бежевая, но явно ведомственная «Победа», госбезопасность должна оставаться неприметной. Смотреть на нее совершенно неинтересно, поди, насмотрится еще. Щербина от нечего делать выискивает глазами ту самую фигуру дракона, удачно оказавшуюся в пятне фонаря. Возле нее нет-нет да происходит некое шевеление. А, ну да, полковник же упоминал какой-то ритуал. Он подходит ближе. Сначала Борису кажется, что работник станции отвесил дракону подзатыльник, настолько это действие быстрое, почти неразличимое. Ребячество, конечно, но… не самое странное, что может случиться в месте вроде этого. Однако за следующие пять минут у дракона скапливается порядочная очередь. И на подзатыльник это больше не смахивает. Устав теряться в догадках, Щербина оперативно вылавливает только отошедшего от дракона человека и прямо спрашивает, в чем, черт возьми, дело. — Так примета такая, — широко улыбается тот во весь рот. Борис улавливает за спиной какое-то движение, но не придает этому значения. Чутье, во всяком случае, молчит, побуждая закончить разговор, а не оборачиваться в поисках того, кто там позади маячит по его душу. Надо — обратится. А ему и вправду интересно, что там с драконом. — Примета? — Так и есть. Наша. Ну не наша, вертолетчики придумали, мы подхватили. Если потереть этому вот молчуну с сомкнутой пастью гребень, то ошиваться здесь мы долго не будем… — глядя на поморщившегося от выбора лексики Щербину, он коротко и неловко резюмирует. — На удачу, товарищ. — Что за дурацкие поверья, — недовольно бормочет Борис, разворачиваясь и подталкивая Валерия, замершего за его спиной, вперед, к арке с колоколом и припаркованной машине Пикалова, около которой уже переминается Хомюк — им пора обратно. И украдкой гладит надменную морду по ершистому гребню. На удачу, да. _________________________________________________________ * максимальная проектная авария. Трек — Oleg Blyte «I see you in my dreams».