Элис в Стране чудес

«12 августа 2000 года. Суббота.

Сегодня двести пятьдесят шестой день пустоты. Ровно столько я не живу. Если честно, я устал считать дни и марать исписывать страницы. Хотя нет, именно марать. Например, на этой остались пятна от кофе и дыра от ручки, которой я проткнул блокнот в порыве злости. Прямо как Гарри дневник Тома Реддла. Наверняка тогда часть моей души тоже исчезла. Но что мы всё обо мне? Я не знаю откуда в Джордже столько сил и вдохновения. После того дня в Лондоне он как с цепи сорвался: сделал перестановку в магазине, добавил стеллаж с волшебными красками и холстами, решил отремонтировать Нору, что, кстати говоря, было отличной идеей, и, по-моему, совсем перестал спать. В его мешках под глазами можно хранить все вещи, если немного подшаманить с незримым расширением. Нет, правда! А ещё он начал отращивать бороду, и теперь словно не мой близнец, а Чарли. И если Чарли с бородой выглядит как секси брутал, то Джордж похож на тех магглов, которые сидят в переходах и просят милостыню. Я бы снова посмеялся над ним, но больше мне это не кажется смешным — этот больной энтузиазм начинает меня пугать. Джордж пытается всеми способами убежать от своих мыслей, от реальности, гоняет себя до изнеможения, чтобы не хватало сил тосковать по тебе. Я его понимаю. Но надолго ли его хватит? Полумна перестала говорить о тебе, о своих снах, да и появляться в Норе и магазине стала куда реже. Я её не виню. Она и так слишком долго держала нас на плаву, а тянуть её ко дну, куда мы с Джорджем медленно, но верно, идём, я совсем не хочу. Луна стала такой жизнерадостной в последние дни. Даже больше, чем обычно, хотя я был уверен, что уже некуда. Эта девчонка умеет удивлять. Говорит, что познакомилась с кем-то и не проводить с ним время просто не может. Эти слова, если честно, вначале ударили по моему самолюбию, и под языком до сих пор ощущается горький привкус ревности. Я даже шутил о том, что таких красавчиков нельзя ни на кого променять, но она восприняла это слишком серьёзно. А когда начала каждый раз извиняться, я перестал. Она заслужила хорошо проводить время, к тому же от наших постных лиц ей стоило бы отдохнуть. Я рад за неё, правда, но всё же каждый вечер надеюсь на то, что она вот-вот запорхнёт в нашу дверь, радостно напевая. В такие моменты я чувствую себя живым. Хотя бы немного. Это была последняя страница блокнота. Я пишу на форзаце, и пора бы уже заканчивать, потому что места почти не осталось. Буду ли я покупать новый? Нет. Больше никаких блокнотов, никаких записей, никаких писем. Не переживай, это не значит, что я сдался и больше не хочу тебе писать. Я никогда не сдамся. Мы никогда не сдадимся. Просто когда я задумываюсь о том, что говорю всего лишь с пустотой, то загоняю себя в тоску ещё больше. Давай договоримся? Когда я захочу снова с тобой поговорить, то сделаю это лично. Скажу всё, что накопилось и не вместилось на бумагу, смотря прямо тебе в глаза. Договорились? Буду считать, что да. Я скучаю по тебе, Элисон. Я скучаю. Скучаю. Скучаю по тебе.

День двести пятьдесят шесть. Я всё ещё люблю тебя. Навеки твой Фред.»

Истрёпанный блокнот с хлопком закрылся и отправился на полку к шести таким же. Фред устало потёр глаза и откинулся на спинку кресла, которое за эти две недели, что стоит здесь, успело приобрести все очертания его тела, — он практически не вылезал отсюда. В отражении зеркала напротив на него смотрел совсем незнакомый парень: растрёпанные длинные волосы спадали на лицо влажными прядками, тёмные круги под глазами, словно он выступал на рок-концерте и проснулся на следующий день с растёкшимся макияжем, а любимая пижама теперь сидела растянутым мешком на исхудалом теле. Только пару минут назад он писал о том, как плохо выглядит Джордж, но даже не подозревал, что выглядит ни на толику лучше. Если у слова «увядание» есть человеческое обличие, то сейчас оно смотрит на Фреда через отражение зеркала с неприкрытым осуждением. Для полного комплекта «пора в дурку» не хватало ещё говорить с самим собой, но для этого у него был Джордж, что, в целом, было одним и тем же. — А ну, спускай сюда свою задницу! Мне нужна твоя помощь, — прогремел голос с улицы, и Фред громко усмехнулся, ворча себе под нос что-то типа: «вспомнишь лучик…». — Если действительно так нужна помощь, мог бы и повежливее попросить, — нарочито недовольно ответил Фред, крича на весь дом, чтобы брат его точно услышал. Новая винтовая лестница не скрипела при каждом шаге, как предыдущая, что было крайне непривычно, но, в целом, нравилась ему намного больше. Пусть и пропала некая частичка воспоминаний, что оседала внутри приятным теплом. Кухня всё ещё была пропитана невероятным запахом вишневых пирожков, которые Молли приготовила ранним утром, прежде чем снова упорхнуть к подруге, где проводила все дни, пока в Норе идёт ремонт. По пути Фред ловким движением руки отлевитировал к себе два из них, и, тут же отправив один к себе в рот, вышел на улицу. — Отсоси, — так же громко ответил Джордж, задумчиво рассматривая свои чертежи. Фред лишний раз поблагодарил судьбу за то, что дома никого нет, иначе бы они точно схлопотали по паре подзатыльников от Молли. — Если помощь заключается именно в этом, то я пас. Джордж осуждающе посмотрел на него, но, увидев под завязку набитый рот, который еле закрывался, засмеялся в кулак и забрал у брата второй пирожок. — Я бы сказал, какой ты отвратительный идиот, но ты это и так прекрасно знаешь. — Я бы оскорбился, но потом вспоминаю, что «чья бы корова мычала», и сразу становится легче, — Фред наконец проглотил свой завтрак и теперь говорил без каких-либо сдерживающих факторов. — Так с чем помочь нужно? — Видишь крышу? — указал Джордж на лежащий подле треугольник из бордовой черепицы. — Если я подниму её один, то она может развалиться по пути, так что ты удерживаешь всё вместе, а я поднимаю. — Ты не думал, что проще было бы сразу делать крышу на месте, где она и должна быть, а не отдельно? Джордж растерянно почесал бороду. — Раз такой умный, мог бы помогать мне с самого начала. — Пора бы уже смириться, что в утробе большая часть ума досталась мне. Ладно уж, давай. Фред взмахнул палочкой и крыша засветилась едва заметной жёлтой дымкой, а через пару мгновений с помощью Джорджа плавно полетела на своё законное место. Близнецы одновременно хлопнули в ладоши, осматривая результат своих стараний. Теперь вместо старого, покосившегося дома посреди поля возвышался красивый коттедж, облицованный каменной серой кладкой с перекрёстными балками из тёмного дерева и новёхонькой черепицей. Строение осталось тем же — такие же торчащие с разных сторон комнаты, словно кто-то сшил вместе несколько маленьких домиков, но в целом Нору было не узнать. Если они вдруг решат сменить специальность, то можно смело идти в архитектуру. Улыбка медленно сползла с лица Джорджа, и былой огонёк удовлетворения в глазах померк. Работа, которая воодушевляла его на протяжении нескольких недель, закончена. Он чувствовал себя как человек, который всю жизнь гонялся за определенной целью и вдруг её достиг. Словно теперь стоял на перепутье, не зная, что делать дальше. Что же дальше? Что дальше? — Прекрасная работа, Джордж, — прозвучал тоненький голосок совсем рядом, заставив близнецов испуганно вздрогнуть. Полумна стояла прямо между ними, задумчиво разглядывая новую Нору. — Как давно ты тут стоишь? — О, минут пять. Вы часто уходите в свои мысли и не замечаете ничего вокруг, я привыкла, — Лавгуд просто сияла, что изнутри, что снаружи, в воздушном розовом платье с клубничным принтом и распущенными волнистыми волосами, из-под которых виднелись серёжки-клубнички, которые она наверняка сделала сама. — Выглядишь потрясающе, — Фред взял её за руку и закружил, из-за чего полы шифона взлетели, а потом вдруг остановился, нахмурившись. — И почему это только Джордж? Я вообще-то тоже работал над домом. — Да, я видела. Запишу в свою книгу, что во-о-он та крыша не развалится благодаря тебе. А вся остальная Нора — благодаря Джорджу, — она ослепительно улыбнулась той самой улыбкой, после которой обижаться не представлялось возможным. Джордж же издевательски усмехнулся, взял подругу под руку и повёл к дому: — Дорогая, ты завтракала? Мама приготовила свои фирменные пирожки, как ты любишь. — У-у-у, она точно знала, что я приду, — Полумна на каждом шаге подпрыгивала, выводя свободной рукой круги в воздухе. — Предатели, — проворчал Фред себе под нос, но достаточно громко, чтобы все услышали, на что те самые «предатели» только лукаво захихикали. — Ну вот, о чём я и говорю. Внутри Нора практически не изменилась, только самая старая и потрёпанная мебель была уничтожена под страдальческие возгласы Молли о том, что этот замечательный диван достался ей от прабабушки, и не важно, что на нём уже никто не сидел из-за торчащих сквозь обивку пружин. Зато когда близнецы привезли новые кресла и шкафы, Молли светилась от восторга, хоть ни за что бы и не признала, что тот пресловутый диван не зря стал топливом для камина. — Ты куда-то идёшь такая нарядная? — спросил Джордж, движением палочки вскипятив воду в чайнике. — Да-а-а, — Полумна расплылась в улыбке ещё больше. — И вы идёте со мной. — Не-е-ет, — ответили ей одновременно близнецы, откидываясь на спинки стульев. — Мальчики, мне кажется, вы не совсем поняли. Я не спрашиваю, а ведаю о наших планах. Вы не можете отказаться, я с большим трудом достала билеты. Они в день продажи разлетелись как горячие пирожки! Кстати говоря, — Полумна откусила выпечку и блаженно закрыла глаза. — Какие билеты? — Ах да... По столу разлетелись глянцевые буклеты с нарисованным бутоном голубой гортензии, который был объят огнём. Аккурат над ним покоилось единственное слово «Перерождение». — Это выставка. Художник — мой хороший друг — достал несколько билетов специально для меня. Вы бы видели эти работы — эстетическое наслаждение! — Тот самый друг, с которым ты пропадаешь последние две недели? — Фред сложил руки на груди, и когда Полумна воодушевлённо закивала, закатил глаза. — А почему билетов шесть? — Ну как же? Я, ты, Джордж, папочка, Гермиона и Рон. — Действительно, как же я сразу не догадался? — Остынь, язва, — усмехнулся Джордж, задумчиво крутя в руках карточку. — Лу, я не думаю, что это хорошая идея. Последний раз, когда мы решили просто так куда-то сходить, закончился… не очень. Ладно ты, но я не хочу, чтобы что-то подобное увидели другие. И в целом, у нас нет желания где-то развлекаться. — Перестань, — Полумна нежно погладила его по руке. — Этого больше не повторится. А если будете сидеть дома, то мозги точно поплывут. Вот! — она удивлённо указала пальцем на ухо Джорджа, который тут же за него схватился. — Уже поплыли, кусочек из уха вылезает! — Дурочка, — он почесал свою отсутствующую ушную раковину, еле сдерживая смех. — С кем поведёшься… Ну пойдёмте! Отметим окончание ремонта. Вы заслужили чуточку отдохнуть. Будет весело. Фред? — Да я изначально был не против, — пожал плечами Фред, уже позабыв о том, как отнекивался минуту назад на пару с братом. — Чудно! Чудно, чудно, чудно, — запела Луна, запуская в воздух розовых бабочек, которые тут же окружили всех троих. Фред недовольно от них отмахнулся. — У вас есть десять минут, чтоб собраться. Выставка открывается через полчаса. А все остальные придут… — она посмотрела на наручные часы, которых не было, и, когда открылась входная дверь, воскликнула: — Сейчас! — Привет, ребят, — Рон размашисто вскинул рукой и завалился на диван. — Нору просто не узнать! — Гермиона восторженно осматривалась, поглаживая ладонью новую мебель. — Привет, мальчики, вы отлично поработали. А вы почему ещё не одеты? — Привет, — близнецы по очереди обняли девушку, затем резко развернулись обратно к Луне. — То есть ты изначально знала, что мы согласимся? — Называйте меня провидицей! — она выпучила глаза, перебирая пальцами в воздухе. — Тем временем у вас осталось восемь минут. Бегом! — Как скажете, хозяйка. Только не ругайтесь, хозяйка. Только не в подвал, хозяйка, — Фред на одних цыпочках убежал на лестницу, чтобы в него снова что-нибудь не полетело, на что девушки только с улыбкой покачали головой, думая о том, какие же Уизли всё-таки дети. Через положенные восемь минут внизу стояли Фред и Джордж с немного влажными после душа волосами в своих повседневных клетчатых рубашках. — Мы готовы. — Вы что пойдёте… в этом? — спросила Гермиона с таким выражением лица, словно это была не самая удачная шутка. — Ну… да. — Нет, нет, нет и ещё раз нет, — Гермиона развернула их обратно к лестнице и похлопала по спине, как бы подталкивая. — Идём переодеваться. Она со строгим видом осматривала их платяной шкаф, ритмично притопывая ногой и, наконец решившись, вытащила две вешалки, укутанные в чёрные чехлы. — Костюмы? Ты серьёзно? Мы же на выставку идём, а не на приём к английской королеве. — А если вы там встретите английскую королеву? — в дверном проёме показалась голова Полумны. — И ещё кое-что, — Гермиона достала палочку и направила на Джорджа. — Если пошевелишься, то лишу второго уха! Он тут же встал как вкопанный, испуганно косясь на Гермиону, пока та в несколько аккуратных движений лишила его всей растительности на лице и немного на голове. — Я же теперь похож на подростка, — Джордж неодобрительно осматривал себя в зеркало, проводя ладонью по коротким волосам. Сложно было признать, но так он действительно выглядел гораздо лучше. Фред же тихо посмеивался в углу, пока его не настигла та же участь. — Вот теперь можно идти, — Гермиона с Полумной довольно переглянулись, любуясь посвежевшими близнецами в коричневых костюмах, которые теперь выглядели крышесносно, как выразился Фред. С ним сложно было не согласиться.

***

В воздухе чувствовался солоноватый запах озона. Близилась гроза: сизое небо заволокло тяжёлыми гневными тучами, которые вот-вот обрушатся на землю, а тёплый ветер ласково щекотал кожу, успокаивая, даря чувство мнимой безмятежности. Но на подкорке сознания мигала табличка: «Затишье перед бурей». — Папуля, — взвизгнула Полумна и бросилась в объятия высокого беловолосого мужчины в таком же белом костюме и шляпе. Выглядел он довольно стильно и можно даже сказать строго. Только маленькая брошка в виде клубники выдавала в нем главу семейства Лавгуд. Ксенофилиус что-то шепнул ей на ухо и, когда увидел кивок, улыбнулся, обращаясь уже к остальным: — Доброй ночи, друзья. Всё уже началось, пойдёмте. Все вопросительно посмотрели на солнце, которое пробивалось сквозь тучи, но ничего не сказали, — давно привыкли к тому, что для Лавгудов не существует понятия времени суток. Компания остановилась у небольшого светлого здания с длинными колоннами и кустами белых роз. Близнецам сразу вспомнилось то утро у «Твилфитт и Таттинг». Ассоциации не самые приятные, поэтому настроение немного подпортилось, раздув сильнее огонь сомнения. Ещё не поздно развернуться и уйти, но словно неведомые силы держали их на месте, а вывеска с тем самым бутоном гортензии гипнотизировала и манила в омут приоткрытой двери, откуда доносилась переливчатая мелодия. — Почему мы одни? Ты же сказала, что все билеты разлетелись. Разве мы сейчас не должны прорываться через огромную толпу? — недоверчиво спросил Джордж у Полумны, на что она лишь пожала плечами, словно в этом не было ничего необычного. — Разлетелись. Поэтому нам устроили предпоказ за день до открытия. Разве это не чудесно? Насладиться искусством без посторонних глаз и ушей. Хотя насчёт ушей не уверена. Может высказывание «у стен есть уши» не такое уж и образное? — Луна задумчиво поправила брошь на пиджаке отца. — Ну да ладно… Мы с папулей пойдём первые, затем Гермиона и Рон, а потом уже вы. — Почему бы нам не пойти всем вместе? — Фреду эта идея начала нравиться всё меньше. — Потому что этого не позволяет концепция выставки. Вы вообще хоть читали что на билетах написано? — Гермиона сложила руки на груди, провожая взглядом Лавгудов, которые уже зашли внутрь. — Все экспонаты будут располагаться не в залах, как обычно, а в узких коридорах, где лучше ходить парами. «Перерождение» — это путь, который нужно пройти от начала и до конца, как задумывал художник. Если вы будете беспорядочно ходить от картины к картине, то весь смысл потеряется. Она махнула рукой и направилась ко входу, бормоча, что парни ничего не понимают в искусстве. Рон же всю дорогу лениво кивал, соглашаясь, хоть и сам был далек от понятия прекрасного не меньше своих братьев. Минута — и пара скрылась за темнотой высокой двери. — Может уйдём, пока никто не видит? — шепнул Фред. Джордж только помотал головой, ослабляя узел галстука. Они уже десять раз успели проклясть Гермиону за то, что та заставила надеть их костюмы в такую жару. О заклинании охлаждения, конечно, никто из них не вспомнил. — Лу расстроится, если мы уйдём. Да и полезно будет хоть один день не деградировать, развалившись на диване со стаканом огневиски, — Джордж лукаво посмотрел на брата, намекая на его ежедневное времяпровождение. — Кто бы говорил, — фыркнул Фред и большими размашистыми шагами направился к заветной двери. — Пойдём уже. Темнота коридора тут же поглотила их, заставив забыть о том, где они только что находились. Пространство было пропитано кислым запахом гари, словно только недавно здесь был пожар, а слух ласкал мягкий женский голос, который напевал до боли знакомую колыбельную, но такую приглушенную, будто они находились под толщей воды. Джордж провёл пальцем по стене, которая была покрыта чёрным, — сажа. Первая картина появилась будто из ниоткуда. Близнецы могли поклясться, что несколько секунд назад её не было, но всё же отбросили навязчивые мысли и, подойдя вплотную, замерли от чувства необъяснимой теплоты и тревоги. На полотне в прекрасном белом платье была изображена беременная девушка, которая нежно поглаживала свой живот, а её ладонь накрывала другая, мужская. Из-под сплетения рук пробивался маленький цветочек гортензии, голубым свечением озаряющий лица родителей. Это было поистине прекрасно. Они бы и дальше наслаждались любовью, что искрилась в каждом мазке краски, если бы не обугленные края рамы и обожжённый холст, окутанные со всех сторон разрушительным огнём. Прямо на стене разразился настоящий пожар, а в очертаниях языков пламени виднелись бледные лица, которые смеялись несмотря на то, что у них не было рта. «Тлеющее на глазах счастье» — так бы они назвали эту картину, но она не имела названия. Каждый видел в ней что-то своё. Огонь стихал, плавно перетекая в тёмную пустоту. На втором полотне, прямо в центре, сидела маленькая девочка, уткнувшись лицом в колени. Вокруг — лишь смутные силуэты с размазанными лицами, которые тянут к ней руки. У кого-то ладонь сжата в кулак, кто-то указывает пальцем, кто-то просто пытается дотянуться, и только в одной ладони покоился тот самый маленький голубой цветочек. Он лучился надеждой, ощущением того, что даже в самые тёмные времена найдётся тот, кто подарит частичку света. С каждой картиной чувство щемящей тревоги только нарастало. Та самая девушка с первого полотна теперь обнимала свою дочь, а лица их застыли в гримасе страха. Позади прямо над ними нависла огромная тень, которая натягивала своими медвежьими лапами ниточки, привязанные к их ртам, заставляя неестественно улыбаться. А гортензии в их руках медленно увядали под натиском дымки и осыпались за пределы рамы. Теперь уже чёрные цветы тянулись дальше по стене, пока не заполонили её полностью. Тонкий плач скрипки медленно проникал в душу, покрывая её коркой льда, такой же, как и на глазах девушки, которые до этого были ярко-голубыми, а сейчас мертвенно померкли. Её хрупкое тело утопало в увядших цветах, по бледной коже паутинкой разрослись вены, а рука в беспомощности была протянута вперед со слепой надеждой, что кто-то сможет её спасти. Ладонь Фреда на мгновение дёрнулась, но он тут же прогнал наваждение, ведь её уже было не спасти. Никто не может противостоять беспощадности и неуловимости смерти. Цветов становилось всё меньше, а после осталась лишь обречённая темнота. Та самая маленькая девочка шла вперед, прижимая к груди крошечный, всё ещё светящийся цветок, который угасал под льющимися из её глаз слезами. Из спины торчали ножи, острые палки и ветви, а позади летели стрелы, предвещая новые увечья. Раны сочились алой кровью, что окропляла края рамы и стену под ней. Силуэт девочки сгибался под тяжестью боли, которая так незаслуженно и несправедливо обрушилась на неё, пока малышка вовсе не упала на колени. Теперь она безжизненно лежала на земле в позе эмбриона, а тело рассыпалось на глазах, превращаясь в пыль, из которой позже восстала чёрная лисица с горящими голубыми глазами и убежала прочь. Большая сгорбленная тень гналась за ней с поводком, пытаясь набросить его на растерзанное горло. Вокруг лишь обречённость, а в голове набатом звучало громкое: «Беги! Беги быстрее!»... Но маленькая лисичка не смогла убежать. Задыхаясь от тугой верёвки, покаянно высунула иссохший язык. Ещё немного и ей окончательно передавит горло. Глаза перестали гореть. Надежда, трепещущаяся внутри, почти потухла, но музыка, несмотря на это, звучала всё громче. Следующая картина заставила сердце сжаться под напором возникших ассоциаций. Два огненно-рыжих лиса заслонили собой маленькую лисицу, которая лежала на земле, испуганно поджав уши. Один перегрызал толстую верёвку, а другой яростно скалился, бесстрашно надвигаясь на тень, которая была в разы больше, но тем не менее медленно растворялась. Сразу невольно вспомнился тот самый день, когда близнецы забрали Элисон из дома, прорываясь сквозь освирепевшего Марка. Они победили в тот день, но его тень, в отличии от картины, никуда не исчезла. Полная луна. Три силуэта бегут без оглядки вперёд по густому лесу, не щадя лапы, в которые впиваются острые камни, избегая ям и выглядывающих из-под земли кореньев, что так и хотят схватить, задержать. Только вперёд. Они больше ничего не боялись: ни сумеречных теней, ни размытых лиц, виднеющихся в темноте, ни лукавых взглядов, будто что-то замышляющих, — ничего. Теперь они вместе, а страх и тьма осталась позади. И в следующее мгновение они уже летели с обрыва в объятия бушующего моря, за их спинами словно выросли крылья, а вдалеке виднелся долгожданный рассвет. Джордж медленно сполз по стене, закрывая руками лицо. Всё тело сотрясала мелкая дрожь, и только когда Фред аккуратно опустился следом и положил ладонь ему на спину, она немного утихла. — Я больше не могу… Меня словно вывернули наизнанку и кинули обратно туда, откуда я так долго пытался сбежать. Я везде вижу её, во всех чертах, в каждом мазке и понимаю, что это неправда. Это всего лишь холодная стена и несколько фунтов краски. Всего лишь… Я не могу… — Можешь, — тихо сказал Фред и помог брату подняться. — Мы сделаем это вместе. Бушующие волны разбивались о скалы, пенились, боролись друг с другом за право на существование, но безнадёжно проигрывали, и с каждым пройденным шагом по коридору, становились спокойнее, пока не превратились в безмятежный штиль. Казалось, ему не было конца, но через несколько секунд показался белый песчаный пляж, совсем знакомый, и три пока неразборчивых фигуры. Близнецы подошли ближе, почти вплотную, и буквально перестали дышать. Если бы они на мгновение забыли о том, где находятся, то точно бы подумали, что перед ними зеркало. Фред и Джордж смотрели на свои копии в розовых лучах рассвета. Разница между реальностью и картиной прослеживалась только в том, что там их ладони были прижаты к груди Элис, из которой виднелся бутон голубой гортензии, что вновь засиял с новой силой. Только вот настоящей Элис не было, и задушенная где-то глубоко внутри тоска вдохнула полной грудью. Руки предательски задрожали. — Это ведь… — Фред невесомо коснулся подушечками пальцев щеки той Элис, и холст будто бы отозвался на касание успокаивающим теплом. — Да… «Перерождение» — это не выставка. Это история Элисон. Это вся её жизнь, заключённая в жалкое пространство коридоров, — тихо сказал Джордж и так сильно зажмурил глаза, что, казалось вот-вот исчезнет. Но он продолжал стоять на месте, пытаясь унять подступающие к горлу слёзы. Всё встало на свои места. Каждая ассоциация, каждая мысль, сопровождающая их с тех пор, как они переступили порог галереи, теперь совсем не казались абсурдными. Всё было по-настоящему. Только что же будет в конце? Чем закончится эта история? Ладони троих были переплетены тонкой красной нитью, которая тянулась за пределы рамы и разрасталась десятками других, заполняя всё пространство стен и потолка. Это было похоже на огромную паутину, словно зал в старинном замке, куда много столетий не ступала нога человека. К каждой ниточке маленькими деревянными прищепками были прикреплены листочки. Близнецы подошли ближе, всматриваясь в жертвы паутины. Это были зарисовки: листы, вырванные из блокнотов и альбома, чеки, страницы книг, даже салфетки с эмблемами различных закусочных. И на каждой они видели себя. Совсем обычные портреты карандашом, размытые очертания акварелью, резкие линии ручкой, — все они были сделаны в разное время, с разным настроением и жили своей жизнью. Здесь Фред нелепо пускает слюни на подушку, а на следующей хмельно улыбается, растрёпывая рукой волосы. Обнажённый Джордж сонно потягивается на постели каждым изгибом мышц, готовит кофе у потёртой столешницы и заботливо протягивает свой растянутый свитер. Десятки вырванных деталей: янтарный блеск глаз, томные взгляды, вздувшиеся на руках вены, веснушки на острых скулах, язык, скользящий по влажной шее, переплетения рук, нежные касания, жадные, пьянящие поцелуи, рассечённая ушная раковина и усеянная шрамами спина. Всё это были они — такие красивые, яркие, близкие и родные. Такие… живые. Именно так их видела она. Именно такими они когда-то были. Именно это мечтали вернуть каждую ночь, засыпая в холодной постели, каждое мгновение этих долгих двухсот пятидесяти шести дней. Всё казалось сном. Сладким, манящим и жестоким сном. Но ощущение шероховатости бумаги под пальцами было самым настоящим. Это точно рисовала Элис. Несколько зарисовок они даже видели в её блокноте. Комок внутри сжался ещё сильнее. Возможно, каких-то из потёртых страниц она касалась совсем недавно, может этот рисунок был сделан только вчера или сегодня утром, и теперь эти призрачные касания ощущались на коже электрическим током. Так близко… За всё это время они впервые так близко к ней. Хаотичность красных линий теперь сплеталась в единую нить, которая одиноко тянулась по полу, пока не исчезла в пролёте чёрной двери. Здесь коридор кончался, и чтобы продолжить свой путь, нужно пройти сквозь следующую картину, но близнецы застыли на месте, не в силах пошевелиться. Прямо перед ними стоял дом. Тот самый, в котором произошло так много несчастий. В котором Элис умерла не один раз. Это была даже не картина, а целая инсталляция: дом на Диспейр-стрит был охвачен огнём, копоть лизала потолок, а гневный перебой фортепиано наводил ещё большее беспокойство. Вот что произошло тогда на самом деле — Элис уничтожила свой дом, своё тёмное прошлое, прежде чем уйти. Исполнила призыв Фреда о том, чтобы это чёртово место сгорело адским пламенем. Она сожгла все мосты. И только потрескавшееся окно на втором этаже выделялось из всей композиции: трещина была заклеена тем самым кусочком скотча, а под ним светился маленький голубой цветочек. Огонь обступал это место, словно оно было священным, недосягаемым. Воспоминание о матери — единственное, что она не хотела потерять. Близнецы аккуратно обошли чёрный силуэт, что стоял перед дверью, в котором Элис показала саму себя, — без лица, одежды, без каких-либо деталей, сплошная тьма, — и открыли дверь. На той стороне из огня вылетала большая птица с подпалёнными крыльями, которая держала тот самый цветок в клюве. Она была свободна, её больше ничего не держало, а впереди лишь бескрайнее звёздное небо с горящим созвездием Триа Фила Фати. Стены были завешаны разноцветными тканями, простынями, пледами, вокруг лежали подушки, пустые кружки, на столике покоился старый виниловый проигрыватель, из которого лилось типичное ретро, а единственным источником света в этой тёмной комнате служила тусклая гирлянда. Шалаш был практически идентичен тому, который они вместе сделали в домике у моря. Именно здесь они открылись друг другу с совершенно другой стороны, именно здесь они связали друг друга. Элис, видимо, считала точно так же, ведь внутри шалаша нить превратилась в большой клубок, и продолжила свой путь уже за пределами импровизированных стен. Отсюда не хотелось уходить. Близнецы боялись видеть то, что их ждет дальше, боялись неизвестности. Как Элис жила всё это время? Что с ней происходило? Находились ли рядом с ней люди, которые могли подать руку помощи? А может кто-то стал для неё чем-то большим, чем… они сами. Но они об этом никогда не узнают, если не пойдут дальше. Поэтому, затаив дыхание, Джордж отодвинул ткань, щурясь от яркого света. Впереди могло быть что угодно, в голове роились тысячи вариантов, но они увидели… фотографии. Казалось, сотни фотографий, заполонивших стены, и тонкая красная нить, которая тянулась по полу и упиралась в одну-единственную дверь. Со снимков на них смотрели незнакомые люди, куча лиц, мест, таких разных и невероятных. И Элис… Фред погладил фотографию и улыбнулся. Она так изменилась… Близнецы пробыли в этом зале дольше всего, рассматривая каждый кадр. Музыка перестала играть. Только где-то издалека всё ещё слышалось приглушённое стрекотание винила. Стук сердца замедлился до нескольких тугих ударов в минуту. Что их ждёт за этой дверью? Только два варианта: либо всё, либо ничего. И они были готовы к обоим. Подрагивающая ладонь Фреда замерла на металлической ручке, и он неуверенно посмотрел на Джорджа, который судорожно выдохнул и кивнул, накрывая своей ладонью его. Дверь медленно отворилась. Первым, что они увидели, был обеспокоенный взгляд Полумны. — Я уже начала переживать. Вас так долго не было, — шепнула она и мягко сжала плечо Джорджа. Он ничего не почувствовал. Тело перестало слушаться, и все ощущения вмиг притупились. Комната была большая и белоснежная, но пустой её так же назвать было сложно, — помимо Полумны, Гермионы и Рона, у стены, в строгом чёрном костюме, стоял Северус Снейп, который улыбнулся им одним краешком губ и приветственно кивнул. Рядом с ним маленьким белым платочком утирала подступающие слёзы мадам Лайт, учитель Элис по искусству, и ещё одна пожилая женщина. Глаза растерянно блуждали по знакомым лицам. Близнецы совершенно не понимали, что происходит, пока не зацепились взглядом за красную нить, которая всё ещё продолжала свой путь. У пустующей картины напротив Ксенофилиус по-отечески держал девушку за плечи и что-то говорил, но слов было не разобрать. Она кивала в ответ, и её тёмные локоны упруго подпрыгивали в такт, переливаясь на свету. Белое воздушное платье невесомо касалось колен, а на изящных ступнях сверкали те самые туфли, которые Фред и Джордж так тщательно выбирали для Элис. — Элисон… — тихо, почти беззвучно, позвал Фред, и она сразу же обернулась. Это была она. Теперь не осталось никаких сомнений, — это точно была она. Стояла прямо здесь. Сделай несколько шагов и дотронешься мягкой кожи пальцами, проведешь вниз по щеке, вдохнешь такой знакомый запах волос и окунёшься в него с головой, без остатка... Они застыли на месте, прожигая глаза друг друга, пока реальность не поплыла, выливаясь наружу жгучими слезами. Время будто остановилось, а вместе с тем и все жизненно важные органы: сердце отказывалось стучать, судорожный вдох так и застыл на полпути в лёгких, а кровь прекратила свой бег. Но этого ничего и не нужно, когда рядом она. Если Элис действительно здесь, настоящая и такая родная, что сейчас смотрит на них сожалеющим взглядом, полным слёз и вины, нервно мнёт пальцы и кусает губы, то всё остальное больше не имеет никакого значения. Шаг вперёд был сделан одновременно. Между ними оставалось всего несколько метров, и они преодолели его с такой сумасшедшей скоростью, что практически сбили друг друга с ног. Элис повисла на их шеях, громко и надсадно всхлипывая, а близнецы беспомощно вцепились в хрупкое тело, до сих пор не веря в то, что это происходит на самом деле. Но, зарывшись в её волосы, Фред отчётливо почувствовал запах летнего дождя и малинового горького шоколада, а под пальцами Джорджа прорисовывался тот самый шрам, который он сам же и оставил семнадцать лет назад. — Я так виновата… я так перед вами виновата, — голос Элис утопал в плотной ткани пиджака, который уже успеть стал влажным. — Ну что ты, милая, ничего… Ничего. Теперь всё позади. Главное, что мы вместе. Мы не злимся, — Джордж сжимал её так сильно, что, казалось, вот-вот что-то хрустнет. Он медленно раскачивался из стороны в сторону, пытаясь успокоить всех троих, убаюкать, хотя сам еле сдерживался, чтоб прямо здесь не разрыдаться, расплывшись лужицей по холодному кафелю. — Нет, мы злимся! — возразил Фред дрожащим голосом. — Мы злимся, слышишь? Ты приняла такое важное решение одна за нас троих. Мы искали тебя чёртовых десять месяцев, мы… Я думал… Я думал, что мы больше никогда тебя не увидим. Он целовал её плечи солёными губами и хотел раствориться в ней, чтобы больше никогда не существовать отдельно. — Мне так жаль, Фредди, Джордж. Мне так жаль. Я хотела сделать как лучше… Я бы не простила себе, если бы по моей вине с вами что-то случилось. — Просто пообещай, что больше никогда так не поступишь с нами. Пообещай, — Джордж прижался мокрой щекой к её лбу, уже не в силах держать ничего внутри. — Обещаю… Я клянусь. Больше никогда, — Элис всё так же всхлипывала, уперевшись головой в их плечи и не решаясь поднять взгляд. Девушка боялась посмотреть в глаза и увидеть там осуждение, непринятие, боялась, что они больше не любят её так, как прежде. Но когда Фред скользнул ладонями по шее и, подняв её подбородок, заглянул словно в самую душу, она поняла, что, как прежде, они уже не будут любить её никогда, — только с новой, всепоглощающей силой. — Потому что мы — семья. А семья всё делает вместе, — сказал Фред и нежно прижался своими губами к её. Можно ли этот поцелуй считать первым? Определённо. Ведь сегодня они встретились в новой жизни, новыми людьми, только души остались теми же. Этот поцелуй был с привкусом горечи ожидания и десятков выпитых бутылок виски, с привкусом солёной тоски и слёз, что были пролиты за всё это время, с привкусом сладости неугасающей любви и долгожданной встречи. Элис не могла держаться, она плакала навзрыд, целуя родные губы Фреда и Джорджа, и не верила своему счастью. У неё была семья, самая настоящая, готовая пойти на любые жертвы ради её благополучия, любимые люди, сестра, человек, заменивший ей отца, друзья. У неё теперь было всё, о чём она мечтала. Цикл картин «Перерождение» закончен, и именно семья стала центральным экспонатом. Концом этой истории и началом совершенно новой. Ведь хорошие истории не заканчиваются, верно? Они потеряли счёт времени и совершенно забыли о том, что находятся здесь не одни, но никто не посмел нарушить их идиллию, поэтому так и остались стоять, едва сдерживая слёзы, но растёкшаяся тушь Гермионы и уже второй платок в руках мадам Лайт, который она делила с миссис Бетелл, говорили сами за себя. — Вы всё знали? — тихо спросил Джордж, поднимая голову, и по виноватому взгляду Полумны всё стало ясно. — Как долго? — С того самого дня в Лондоне. — Почему вы нам не сказали? — Никто из них не виноват, — Элис переплела их пальцы со своими и былое возмущение испарилось, словно под кожу пустили дозу морфина. — Я попросила ничего не говорить вам. Я должна была разобраться со всем и закончить «Перерождение». Я была просто обязана это сделать. — О-о-о, ты ответишь за это и за многое другое, не сомневайся. Шепот Фреда обжёг ухо, а в купе с этим дьявольским блеском в глазах и фирменной ухмылочкой, сомнения испарились так же быстро, как капелька воды на раскаленной сковороде, уступив место предвкушению. — А со всеми вами мы поговорим позже, — подытожил Джордж и потянул Элис с Фредом к выходу. — Но подождите! Куда же вы? — Гермиона сложила руки на груди. — Мы хотели все вместе это отметить, я забронировала столик в самом лучшем ресторане Лондона и… Тираду Грейнджер прервал такой оглушительный раскат грома, что машины, припаркованные у здания, жалобно завыли, а все присутствующие испуганно вздрогнули, прижавшись друг к другу. И через пару секунд электричество с характерным хлопком отключилось, погружая комнату во мрак. — Сбежим пока никто не видит? — прошептал Джордж и даже без света почувствовал, как Элис широко улыбается. И они беззвучно испарились, снова проходя через всю жизнь Элисон в виде красок, тканей и перелива музыкальных инструментов, которые звучали теперь внутри них самих, заново проживая каждый момент. Но теперь Элис не было страшно, теперь у неё есть ради чего жить, ради чего бороться. Порывистый ветер трепал ветви деревьев, которые нещадно трещали от натяжения. Ливень барабанил по крышам домов и машин, от шквала резко меняя своё направление. На улице творился настоящий ураган, а тучи выглядели такими тяжелыми, что, казалось, прорвут небесное полотно. Вдалеке сверкнула фиолетовая молния, а очередной раскат грома догнал её через пару секунд. — Ну чего застыли? Самых великих проказников в истории останавливает маленький дождик? — Элис смотрела на них горящими голубым огнём глазами. Близнецы были готовы сгореть в нём прямо сейчас. Сгореть в ней. Но она лишь громко расхохоталась, выбегая навстречу яростному ливню. Воздушная ткань платья тут же стала прозрачно-тонкой и облепила каждый изгиб тела. Элис подставила лицо под тяжёлые капли дождя, болезненно разбивающиеся о нежную кожу, и могла поклясться, что это самый счастливый момент в её жизни. Фред и Джордж замерли на месте, не сводя с неё глаз и могли поклясться, что не видели в жизни ничего прекраснее. — Я люблю тебя, Элис, — сорвалось с их губ одновременно, и она опустила голову, смотря теперь совершенно по-другому. — А я люблю вас. Больше, чем вы себе можете представить. Вы — моя семья. Вы — моя жизнь. Элис уже промокла насквозь, локоны мокрыми щупальцами облепили кожу, а тело дрожало то ли от холода, то ли от переизбытка чувств. — Иди сюда, — мягко позвал её Фред и сделал шаг вперед, подставляя себя под летний ливень, который, несмотря на свою смертоносность, оказался тёплым. Но тут ласковая улыбка Элис сменилась лукавой. — А вы попробуйте догнать, — сказала она, и, когда близнецы без раздумий приняли её вызов, звонко смеясь, пустилась прочь, бороздя босыми ногами каждую лужу. Они снова бежали. Снова втроём. Только в этот раз они бежали не от чего-то. Они бежали навстречу новой жизни. Такой, которую сами захотят, которую сделают сами. Вместе. А в голове у каждого лишь одна мысль: «Мы будем счастливы. Теперь. И навсегда».