Напоследок

      В смерть Тончика Зина не верила до последнего. Новость о том, что он умер, догнала её в Москве, прямо после лекций. Мама рыдала в трубку: «Зиночка, горе такое… Зиночка, Толечка умер… Взрыв на кладбище…» — Зина всё это слушала с недоумением, недоверчиво, будто слов не понимала. Мама в трубку почти выла: она же Тончика на руках таскала, в первый класс вместе с Зиной провожала, его-то родная мать в алкогольном делирии куковала в то время. Подразнивала, когда он у них ночевать оставался: «Тили-тили-тесто, жених и невеста», а Зина за все эти годы как-то не находила времени сказать, что они с Тончиком никакие не жених и не невеста, они друзья, самые лучшие друзья в мире. У него вон вообще цыган есть, а Зине не до чувств, не до романтики совсем, ей учиться надо, работу хорошую искать.       Домой, в родной Катамарановск, Зина сорвалась сразу же после маминого звонка — судорожно побросала вещи в сумку, взвалила её на плечо и полетела первой же электричкой, по пути чуть ли не теряя туфли. Бессонную ночь тряслась на своей койке в плацкарте, обняв себя руками: всё катала в голове мамины слова, думала, что это просто дурная шутка, вроде дохлого таракана в портфеле, дёрганья кос или ещё чего-то такого. Однажды Тончик её ночью купаться на речку потащил, хотя она плавать не умела и темноты боялась. Это была дурная шутка, но Зина потом всё равно посмеялась. И когда он страшилки ей на заброшенном мясокомбинате травил — тоже смеялась.       И сейчас засмеялась — хохотала так, что соседи тревожно позвали проводницу, пока Зинка умирала от смеха, до тех пор, пока не поняла, что плачет на самом-то деле. Проводница спросила, что случилось, а Зина ей и рассказала, что её друг со своими шутками совсем уже с ума сошёл, едет вот домой, по ушам ему за такое надаёт… Проводница, сочувствующе покачав головой, напоила её чаем с успокоительным.       Утром Зина приехала домой. Мама почему-то не встретила её на вокзале, поэтому она спешила как могла, мчала через весь город, не здороваясь со знакомыми — проигнорировала даже бабулек у подъезда, а те вместо ругани проводили её мягкими сочувствующими взглядами, хотя обычно от них и доброго слова не дождёшься. Тончик — хулиган, а Зина вечно где-то рядом шаталась, так что попадало обоим. Два сапога пара. Бабульки всё время говорили: «Дурная компания, он плохо на тебя влияет, ты же у нас такая хорошая девочка, Зиночка». Она только отмахивалась: в ней хорошего очень мало было, куда меньше, чем все думали. Только Тончик знал, всегда знал, какая она на самом деле, наизусть её помнил, читал, как открытую книгу, несмотря на то, что со стороны хамлом обычным казался, гопником необразованным. Они всегда были больше, чем думали остальные.       Зина в квартиру едва ли не с ноги вломилась. Обычный будний день, родители должны были быть на работе, но почему-то сидели дома. Мама спала на диване, свесив с него тонкую бледную руку, на полу валялась пустая упаковка успокоительного и стоял стакан с водой. Отца запыхавшаяся Зина нашла на кухне, перед ним — неожиданно — стояла початая бутылка водки, хотя он на её памяти никогда спиртного в рот не брал. Она швырнула сумку на пол, только вспомнив, что держит её на плече.       — Папа, — требовательно спросила Зина, — что случилось? Что с мамой? Что за чушь она мне по телефону наговорила? Что с Тоней?       Папа поднялся, посмотрел воспалёнными красными глазами. Потянулся обнять, весь дрожащий. Он тоже Тончика любил, хотя и чуть меньше, чем она. Сказал тихо:       — Зиночка, Толя умер вчера.       Зина выдралась из его рук, будто её кипятком ошпарили. Выбежала из квартиры, птицей полетела на первый этаж, пока кровь стучала в ушах. Долбила кулаком в дверь Тончиковой квартиры, привычно — столько лет это делала! Дверь открылась не сразу, в проём выглянула младшая сестра Тончика. Охватила Зину удивлённым взглядом — за её спиной тут же послышался пьяный вопль и детский плач. Картина привычная настолько, что Зина даже не старалась не реагировать. Уже было плевать.       — Зина? — Тончикова сестра моргнула. — Ты чего, уже приехала?       Зина перебила её, не здороваясь.       — Где Тончик?       Сестра нахмурилась.       — Ты чё? Тебе не сказали, что ли? Тончик умер вчера, Зин. На кладбище всех… Ваще всех взорвали. Главарей банд. Сама знаешь, у них же там вечные тёрки…       Сестра Тончика резко обернулась назад, когда в коридор выбежала босоногая плачущая девочка в рваном платье, потом повернулась обратно, шустро попрощалась и захлопнула дверь перед носом Зины. Из нутра квартиры донёсся отборный мат, звон разбитой бутылки… Всё как всегда. Ничего не поменялось. Кроме Тончиковой смерти — она здесь явно была лишней.       Зина сползла на грязный пол по стене.       Смерть Тончика не укладывалась у неё в голове. Как это умер? Что они такое все говорят? Тончик — и умер? Он дурак, конечно, пылкое сердце, горячая голова… Как он мог умереть — мальчик, который тащил её искать лягушек на болото? Как он мог, её мальчик? Мальчик, который ждал её утром, чтобы вместе пойти в школу. Мальчик, с которым она делила игрушки, конфеты, страхи, мечты, мысли… Как он мог умереть?       В голове у неё была полная каша.       На похоронах Тончика мама рыдала сильнее, чем Зина. Она стояла как в тумане. Спросила только пересохшими губами: «Мам, а цыган?». Цыгана похоронили рядом. Зина трясущимися руками положила цветы ему на могилу, с кладбища её кто-то увёл… Следующим же утром табор ушёл в небо, а Зинина душа застыла на глубине трёх метров, спряталась под землёй. Она не помнила, как гроб в яму опускали. Не помнила, не верила даже, потому что Тончика хоронили в закрытом гробу. Шептались вокруг, что взрыв не просто его убил, так ещё и изуродовал осколками, нельзя на такое смотреть… Зине хотелось оттолкнуть всех зевак с дороги, содрать крышку гробу и убедиться, что там, в тёмном бархатном чреве, лежит кто угодно, но только не Тончик. Он не мог умереть. Ладно цыган. Пускай хозяин похоронного бюро. Даже Роман Малиновский. Почти хозяин города — Железный, умер ещё зимой… Но Тончик? Её Тончик?! Он не мог умереть. Нет, это какая-то несусветная глупость!       Но какая-то часть её — тёмная, ледяная, жестокая, знающая — силой, почти волоком потащила Зину к полковнику Жилину. Просила пустым голосом, не понимая слов, которые вылетали изо рта:       — Дядь Жиле… Сказали? Скажите, пожалуйста, вы же можете…       Полковник покачал головой. Даже не улыбнулся, хотя раньше не упустил бы момента поехидничать.       — Написал.       Не решился. Она бы тоже не решилась — не то что сказать, а поверить… Она и не верила совсем. До последнего. До победного.       Не верила и всё.       В смерть Тончика Зина не верила. Ждала его в темноте собственной комнаты, ждала, когда привычно откроется дверь, в спальню скользнёт тонкая полоска света из коридора, и Тончик шумно шлёпнется на пол. Возьмёт её за руку, переплетёт их пальцы: «Звиняй, Зинок, надо было заскочить кое-куда, ваще-е замотался. Ты сама как?». И она расскажет, как. На кухне будет работать телевизор, приглушённо смеяться мама, а Тончик в итоге останется ночевать, потому что у него дома опять кошмар творится. Ему постелят на диване в гостиной, а ночью Зина придёт на цыпочках, прокрадётся мимо родительской спальни, он откинет край одеяла, и она нырнет к нему под бок. Скажет: «Ну что, сколько сегодня натырил?». Тончик сонно фыркнет и пихнет её локтем. Они полежат немного в темноте, потом уснут — утром проснутся раньше родителей, Тончик сбежит решать серьёзные дела и обкашливать вопросики, а Зина начнёт собираться в школу. Он явится только к третьему уроку и притащит ей горсть конфет.       В смерть Тончика Зина не верила. Ждала, когда под окнами кто-то начнёт орать: «Зинк, выходи!», заорёт магнитофон, потом в дверь тонко заскребутся, затрещит звонок. Мама с кухни вздохнёт устало и обречённо: «Зин, ну иди уже, кавалер ждёт!». А Тончик ей никакой не кавалер, но она не скажет. Мама уверена, что они однажды поженятся и наплодят кучу внуков. Умных — в Зину, красивых — тоже. Сама Зина её разочаровывать не спешила: ей не до отношений, а Тончик влюблён в цыгана по уши. Ну и подумаешь, было у них что-то после того концерта, и пьяные в раздолбанной девятке целовались, и касались друг дружки — осторожно, тонко, изучали, чтобы запомнить на всю жизнь и никогда больше не забывать.       В смерть Тончика Зина не верила. Всё ждала и ждала, когда случится хоть что-нибудь, что ознаменует окончание этой жестокой несмешной шутки. Она ждала и ждала… Ждёт, когда же он наконец придёт. Тончик не приходит.       Он мёртв. Он мёртв, а она даже не видела его тела: гроб был закрытый. Может, её обманули. Может, это и на самом деле розыгрыш. Может…       Ночью Зина плакала в подушку. В последнем письме Тончик черканул неровным скачущим почерком: «Зинк, ну ты скоро там? Я тя жду, ты ж знаешь. У нас тут сток всего намелось». Он её ждал. Поэтому Зина тоже подождёт. Пусть в глубине сердца она знала, что он уже не придёт, но всё ещё надеялась, что случится чудо.       Но чуда не случилось, так что ей осталось только рыдать в подушку, сжимая зубы. Она так и не успела его обнять. Напоследок.       Напоследок ей не оставили даже этой самой надежды, когда из морга передали пакет с вещами — потёртая олимпийка, спортивные штаны, рваные кеды, кепка… В кармане пачка с семечками, мятая сигарета, три ржавые монеты и её, Зинкина, заколка. Она когда уезжала, то на память её оставила, чтобы Тончик не забывал, что она скоро вернётся. Он её почему-то в кармане хранил, видимо, некуда больше сунуть было… У Тончика на память перед отъездом осталась её заколка, а у Зины перед его смертью — только рваный клочок последнего письма.       И когда она это поняла, то закричала так, что ей показалось, будто стёкла сейчас разобьются. Лопнут вдребезги. Тончик однажды на её глазах окно в магазине вынес, грохот стоял такой, что с ума сойти можно было. Но в этот раз всё было иначе. Куда громче.       В этот раз разбивалось не стекло, а Зина.       Разбивалась на части. И что-то в ней с хрустом ломалось. Уничтожалось. Выжигало.       Она осталась сама. Без него. Без Тончика, который был с ней всю её жизнь, но теперь он ушёл, умер, и забрал с собой кое-что важное. Её.       Напоследок он оставил Зине — живой Зине — всего ничего. Только боль и слёзы. И пустоту.