Кресъ

Людвиг довольно щурится, отпивая из ручной деревянной кружки прохладный квас и наблюдая за тем, как Иван в кучку собирает брёвна и ветки, стаскивая их в костровую яму — точнее то, что под ней подразумевалось. Германии нравятся такие странные и древние праздники, которые так близко касаются необъяснимых вещей, которые действительно существуют, вопреки науке. Магия, демоны, монстры — всё реально. Просто редко появляется в современном мире, хотя сейчас у них разгул свободы, ведь любое их появление можно объяснить фотомонтажем или глюками собственного сознания от долгой и нудной работы. Но на самом деле те летающие создания или непонятной формы тень вполне реальны. И Людвиг иногда развлекает себя тем, что возвращает их домой, в их мир, который иногда столь близко расположен с реальным миром, что иные, как их называет сам немец, спокойно переступают эту грань, иногда даже случайно. Поэтому у людей и существуют легенды и мифы, которые созданы для того, чтобы иных избегать. Но раньше было проще. Сейчас мир изменился и монстров стало больше. Настолько, что некоторые стали достаточно разумны, чтобы полностью копировать человеческие повадки. — Не съедай всё до вечера, хорошо? — потянушаяся было к лепешкам рука остановилась, едва коснувшись мягкого теста. Людвиг негодующе фыркает, но всё же забирает лепешку, чтобы быстро положить её себе в рот. — Хитрец. Подругам хотя бы оставь по паре. Иначе они сожрут Гила. Тебе так хочется этого? — Можем его через костёр перебросить и тогда они его не съедят. Тем более он не вкусный. Брагинский тихо смеётся, примеряя к будущему костру ещё одно бревно. То не подходит толщиной, и Иван попросту разрывает его на две почти ровные части руками. Внутренний перфекционист, сидящий на раскладном стуле рядом, доволен. Как и сам Россия, который уже привык к тому, что к ним, вопреки смыслу Иванова дня, в гости приходит почти вся окрестная нечисть и нежить. Угрожать они не угрожают, но на запасы еды и питья покушаются, а после играются в свои странные игры и даже сами через костёр прыгают, не боясь огня. Может огня они и не боялись, но железо у окон и дверей обжигало их, не позволяя войти в дом, где в такую ночь спал плевавший на русские игрушки Гилберт. И как бы Ивану не хотелось иногда сдать его ведьмам, но нож перед дверью прусса он втыкал исправно. Ему же, Брагинскому, потом голову открутят за то, что он позволил украсть Экс-Пруссию. И ведьмам головы открутят тоже, это ведь Людвиг. Он нечисти не боится. Даже наоборот, она его боится, люто и до дрожи. И есть чего бояться, если честно. Если сильно приглядеться, почти полностью сомкнув веки, то можно увидеть то, что всегда рядом с Людвигом, исключая только самого Ивана, — его ауру. Чёрную с ярко-алыми всполохами, перемещающуюся за своим хозяином матовым мраком. Ведьмы принимают его за своего, русалки — за страшное чудовище, оборотни — за своего вожака, вампиры — за альфу, и это понятно. Даже самого Брагинского пробирает дрожь, когда он ощущает эту тьму за чужой спиной. Кто-то скажет, что это признак смертельной болезни, кто-то, что это признак нечистой силы, а кто-то намекнёт на то, что Германия и есть сама смерть. Ну, Смерть они видели уже пару раз, и на Людвига Она совсем не похожа. Как и Людвиг не похож на больного смертельной болезнью или нечисть. Нечисть не бывает такой ехидной, милой и доброй. — До заката ещё два часа, — тянет Германия, потягиваясь на своём месте. — Что будем делать? — Можем попытаться выгнать Гила из доты. — Бесполезно, — напоминает немец, вставая со стула и подходя к Ивану, вытягивая руки. Объятия оказываются чуть жаркими из-за самой погоды, но вполне приятными. — Дай, — тянется Людвиг, когда из небольшой сумки на боку Брагинский достаёт кремень и огниво. — Хочу посмотреть. Небольшой кусочек металла Германии всё же отдают на изучение. Обычный кусок немножко затёртой стали, который уже который год, если не век, служит своей цели, выбивая из кремня искры для костра. Трение не даёт такого же пламени, как и эта примитивная зажигалка. Но выглядит она намного лучше двух палочек и камня с травой. Траву, кстати, Иван заменяет содранной с одного полена берёзовой корой. Ягеля у него нет, а надо было бы закупить на следующий Иванов день. От продолжительного разглядывания всех инструментов для создания огня их обоих отвлекает шум открывшейся задней двери дома. — Вот пока вы тут тусуетесь я провёл ревизию запасов жрачки. И мой итог, как самого лучшего ревизорро, таков — жрачки нет. Так что давайте быриком за ней, — бурчит Гилберт, недовольно шурша кедами по деревянному порогу. — Не успеваем до заката, Гил, — отвечает брату Людвиг, на что тот закатывает глаза. — Что? — Успеете, не надо мне тут. — Не слушай ведьму, — шепчет на ухо Германии Брагинский, за что получает лёгкий тычок локтем в бок. — Ай. — Нам час в город и час обратно, это ещё не включая то время, пока мы будем бродить по магазину. Хочешь, я потом попрошу кого-нибудь из иных сбегать туда? Им быстрее. — Ладно, — фыркает прусс, но не уходит в дом, даже наоборот, выходит из него, прикрыв дверь и сев на ступеньки. — И чё вы будете делать эти два часа? — Миловаться будем, — отвечает Россия, не что лицо Гилберта искажается неприязнью. — Хочешь и тебя помилуем? — Иди к чёрту, — просит экс-Пруссия, гордо ухмыльнувшись. Его улыбку затирает появившаяся перед лицом кружка кваса, которую он без проблем принимает, привычно проигнорировав «спасибо». Людвигу оно и не нужно, ему и так хорошо. — А кроме этого. — Можем искупать собак пока что, — тянет Германия, смотря прямо на своего русского. Немцу даже не нужно приглядываться, чтобы заметить, как нежно-голубой оттенок за плечами Ивана подёргивается коричневым цветом. В этот день разглядеть ауру любого человека намного легче, чем обычно и всё из-за столкновения миров. Неполного — в «Ведьмаке» так было, как однажды пошутил Гилберт, — но ощутимого. Так что именно в этот день можно увидеть, что у Ивана аура веет добротой и нежностью, а у самого прусса она покрыта белёсо-серыми пятнами на белом фоне — признак того, что он всё ещё цепляется за что-то и ещё не готов отпустить. Но однажды он это сделает, даже без чьей-то помощи. А у самого Людвига аура — это тьма, смерть и болезни, которые он прекрасно контролирует. Как бы он не хотел, но мягкий белый цвет навсегда исчез, спрятавшись как можно дальше от того, что всё ещё живо внутри него. Это... Грустно, на самом деле. — Ты чего загрустил? — спрашивает Россия, прижимаясь губами к чужому лбу. — Грустное вспомнил, — отвечает Германия, довольно показывая кончик языка, который спустя пару секунд ощущает на себе прикосновение чужого языка. — Фу, блядь, — раздаётся сбоку, отчего они оба смеются. Гилберт от негодования хорохорится, напоминая вспуганного воробья. Хотя, нет. Он больше похож на пуночку. Такой же странного вида птиц. — Вот поэтому его никто и не ворует. Такого противного сложного утащить на Лысую гору. Он будет орать и вырываться. Людвиг тихо хихикает. — Я всё ещё жду, когда тебя какая-нибудь херь утащит, и мы будем без тебя жить. — А меня у Людвига никто не украдёт, — по-детски констатирует Иван, обнимая своего немца. — Никто-никто. — Кроме какой-нибудь Хонэ-Онны. — И никакие японские ёкаи меня не заберут. И китайские тоже. Никто, как я и сказал. — Нужно как-нибудь съездить в Японию, — тянет Германия, задумавшись. Пока что, большую часть времени, он отправлял домой только тех иных, которые живут на территории России, а вот о более опасных японских он ещё ничего не знает. Вот и пришла пора пополнить книгу. — Не пущу. Я и так испугался, когда ты уехал в Москву, а спустя несколько дней привёз к нам оборотня-инвалида. — Это не оборотень, и не инвалид. Это нечто из подъезда, я же тебе говорил. — Нужно будет как-нибудь дать твою книжку Гилу, и пусть он придумывает названия этим существам. Гил, согласен? — Если они такие же стрёмные, как и ты, то нет, — отвечает прусс. Может он и храбрец, но ему нравится верить в то, что вся эта страшная шушера не реальна. Пусть однажды он и натолкнулся на одну из них. Как их потом Людвиг назвал? Бледные псы? Смешное название для существ, у которых от собаки был лишь экстерьер, но никак не повадки. В обсуждении нечистой силы и всего её касающегося как раз проходят два часа, которые сообщают о своём прошествии розовым небом и уходящим следом солнцем, под последний луч которого вспыхивает костёр, блистая в почти полной темноте тёплым светом. Всё ранее лежащие в корзине угощения попадают не небольшой стол под громкий и недовольный фырк переместившегося со ступеней Гилберта, подошедшего ближе к костру. Привычная славянская нечисть выходит к свету спустя ещё пару минут, довольно болтая, смеясь и перекрикиваясь. Разного возраста девушки и парни, некоторые из которых перемещаются на четвереньках, лишь перед костром сделав кувырок и перекинувшись в волков и енотов. Обычный гомон неживых и немёртвых, который и не пугает даже. Русалки довольно скачут парами через костёр, довольно хохоча, когда огонь пытается дотянуться до их босых пяток, а затем пытаются утянуть за собой Ивана, который качает головой и отказывается, всё же приняв от русалок сплетеный из одуванчиков, крапивы и зверобоя венок. Эти русалки были более настроены на общение, чем их речные родственницы. Даже пришедшие мавки настроены доброжелательно, без мыслей утопить людей в ближайшей заводи. — Ана, — одна из русалок, в длинной белой рубахе с ярко-рыжими волосами приветливо подходит к Людвигу, протягивая и ему венок, такой же, как и у Брагинского. — Здравствуй. Девица кивает, чуть улыбнувшись. Она самая главная, пусть и самая молодая среди русалок, а потому чаще молчит, предпочитая слушать и узнавать. Полезный навык, чтобы избегать ловли людьми. Утопленницы довольно носятся по двору, играя в догонялки и салки, едва ли обращая внимание на окруженного ведьмами Гилберта, который флиртует с ними скорее машинально, чем с искренним желанием познакомиться с красивыми женщинами. Да, красота у них имеется. Но лишь в этом мире, а их реальный облик, ужасающий и неприемлемый живыми, отражается в новой кружке кваса. Пугающе? Да. Страшно ли экс-Пруссии? Нет. Потому что в двух сантиметрах от него на всякий случай лежит железный нож. И уж реакция даже в момент паники прусса не подведёт. Пусть Людвиг и обещал, что они не нападут. Как не нападут и оборотни, гоняющиеся за смеющимися мавками, едва успевающими удерживать на плечах спадающую из-за большого размера ткань рубах. Не секунду мелькает мысль проверить, заперты ли кони в конюшне, на всякий случай, но эта мысль пропадает, когда русалки берут его за руки и пихают в объятия Ивана, смеясь от довольства своей шалостью. — Прыгайте! — просят они, кружа небольшой хоровод. — На любовь! На счастье! Прыгайте! — Они ведь не отстанут, — улыбается Иван, беря чужие ладони, оглаживая едва заметные на коже венки подушечками пальцев. — Либо мы сами, либо силой. — А ещё говорили, будто костёр нежить отгоняет, — фыркает Людвиг, но всё же решает прыгнуть. Почему бы и нет? Тем более для них это почти безопасно. Девушки встречают их довольным улюлюканьем, на которое обращает внимание даже Гилберт. — Они серьёзно? — Прыжки через костёр полезны для молодых. Они придают сил, даруют счастье и вечную любовь, — отвечает одна из ведьм, отпивая из чужой кружки, оставляя на дереве след от алой помады. — А если сгорят? — ведьмы довольно смеятся. — Дорогуша, в этом костре нельзя сгореть, — отвечает одна из дам, которую, кажется, зовут Сюзанна. — Только грязный и нечистый помыслами сгорит в очищающем пламени. — А вы тогда почему прыгаете? — Освобождаем остатки души, чтобы после смерти вернуться к своим семьям, лапочка. Гилберт кривит губы, на что одна из ведьм тискает его за щёки. — Ну-ну, не дуйся. Хочешь мы с тобой попрыгаем? Даже необязательно в одежде. — И не обязательно через костёр, — завершает мысль подруги другая ведьма по имени Катерина. — Не-а, я откажусь. Меня больше интересует сегодня спокойный пьяный сон. — Можем устроить, — словно змея шипит Урсула, но в её голосе не слышится не капли угрозы. Кружка кваса в её руках на глазах прусса белеет, а затем оставляет после себя почти чистую воду, показывающую дно. — Водка. Для самого крепкого сна. — Кажется, быть ведьмой не настолько плохо, — фыркает экс-Пруссия, перенимая кружку и принюхиваясь. Не пахнет никакой отравой, лишь водкой. Ну, можно и попробовать. Прыжок через костёр оказывается не таким пугающим, пусть и по ощущениям он и отличается от тех, что были в прошлые года. Огонь лишь на секунду касается их, пытаясь зацепиться хотя бы за что-то, но почти тут же выпускает их из своих объятий, оставляя после себе шальную улыбку от вспышки огня в крови и короткий поцелуй в губы, под который окружающие их русалки вновь улюлюкают и смеются, пару раз для отрастки ударяя по их спинам вениками их крапивы. — Эй! — смеётся Иван, ловя одну из самых наглых мавок, которая уловчилась ударить его веником по заду. — Попалась! Людвиг от этой картины — вырывающейся девушки из рук подобного медведю Ивана — смеётся тоже. Пусть люди и боятся нечистой силы, но не всю из них нужно и можно бояться. То же самое с людьми, не все из них добрые и заботливые, есть и монстры в человеческой шкуре, и это отнюдь не иные. — Пустите, дяденька Иван, пожалуйста! Я больше так не буду! Правда-правда! — Вот Маринка и попалась, вот Мариночке и смерть, — гогочат некоторые мавки, на что Брагинский ловко подкидывает ногой лежащий на земле крапивный веник и пинает его в сторону гоготушек. Те в панике и визге разбегаются. — Ладно, беги, — Россия всё же отпускает Марину, отчего та не очень долго его благодарит и убегает вслед за подружками. — Они тебя любят, — тянет Людвиг, обходя своего русского по кругу. — Чувствуют знакомую кровь, вот и любят. Хотя, мне было бы легче без их любви. — А без моей? — интересуется Германия, уткнувшись носом в чужую грудь, почти сразу ощущая, как на макушку опускается чужой подбородок. — А без твоей любви мне было бы невыносимо жить. — Фу, романтика, — ехидно пихается немец, но такое признание ему нравится. Очень и очень нравится. — Ага, — довольно выдыхает Брагинский, виляя воображаемым хвостом. Который спустя пару минут оказывается вполне реальным, благодаря ведьмам в лёгком подпитии. — Расколдовывайте, — холодной сталью в голосе велит Людвиг, почёсывая сидящего перед ним волка между ушей. — Сейчас же. Волк вьётся у него под ногами и громко скулит, пихая носом его под колени. Ему не нравится быть таким, человеческое обличие ему нравится больше. Но ещё больше ему понравится кинуть этих... дур в костёр. Самый обычный, может даже немного инквизиторский. — Не скули, мы сейчас всё исправим, — Иван кивает, а затем громко чихает, утирая влажный нос лапой. — Камилла! Главная из ведьм выходит из круга, сжимая бледными пальцами подол юбки. — Реши проблему, — чёрная аура Германии щёлкает невидимыми щупами по воздуху, разминаясь и растягиваясь, дотягиваясь невидимым мраком до кончиков туфель. — Быстро. Камилла щёлкает пальцами, но ничего не происходит. Гнев Людвига усиливается до такой степени, что даже сам Россия прижимает хвост и уши в страхе. — Это нормально. Заклинание прекратит своё действие с восходом солнца. — А как ускорить этот процесс? — Ну... — тянет ведьма, — можете вновь через костёр прыгнуть. Только ты на нём должен верхом сидеть. Немец смотрит на своего русского, вновь чешет между ушами, а затем пристально смотрит в волчьи глаза. — Хочешь? Иван довольно гавкает, дёргая хвостом от радости. Он не против покатать своего немца. Тем более он даже в форме волка большой и сильный, а значит сможет даже его провезти по лесу. — Тогда хорошо, — Германия осторожно усаживается на чужую спину, сжимая пальцами длинный мех на загривке. — Ну, вперёд. Брагинский довольно виляет хвостом, а затем с разбегу прыгает через горящее пламя, которое даже не касается меха, лишь проводит жаром под самой шкурой, лаская кожу, которой сразу же касается чуть тёплый ветер. Они падают на влажную траву. Людвиг совсем немного ударяется спиной, а Иван всё же успевает вытянуть руки, чтобы не упасть на лежащего под ним, отчего его собственные ладони сжимают чужие. И всё было бы прекрасно, если бы на России была хоть какая-то одежда, но её не было. От такой картины окружающие их девицы смеются, но ничего не говорят по поводу этой провокационной позы. — Ауч. Пробыл всего пару минут собакой, а тут такой стыд. — Какой же ты противный, — фыркает Германия, а затем, высвободив одну из рук, обнимает своего русского за шею, притягивая к себе. — Люблю тебя. — Я тоже тебя люблю, Meine Liebe. Русалки и мавки довольно переговариваются, а затем поднимают взгляд на небо, где уже высвечивается тонкими линиями рассвет. Оборотни уходят первыми, озвучив свой уход громким и единым воем. Затем исчезают ведьмы, расстворившись в первых же тенях, вместе с вампирами, которые являются их мужьями. И последними исчезает девичья гурьба, которая ещё долго машет руками в прощающемся жесте, обещая прийти на следующий Иванов день. И они обязательно придут, как и много лет назад. — Неплохой праздник, — тянет Гилберт, которого совсем немного шатает от выпитого. Достаточно, чтобы сбить с ног, но недостаточно, чтобы напоить. Неплохая ведьминская водка. — Нужно как-нибудь повторить. — Ух ты, его не украли! — шепчет полуголый — футболка погибла во время оборота, но вот штаны с нижним бельём ещё более-менее целы — Иван, за что получает тычок в бок. — Ну а что? Ты ведь боялся, что его споят и украдут. — Да, но всё же... Хотя, ладно. Я доволен, — улыбается Людвиг. Праздник действительно прошёл удачно, как, впрочем, и всегда. Этот многовековой договор с нечистью одна из самых лучших вещей, которую заключал немец. Второй вещью в этой жизни был брачный контракт, который они написали на всякий случай. Но этот контракт по факту для них бесполезен, ведь они действительно и навечно любят друг друга. Гилберт недовольно цокает языком, отводя взгляд от этой кроличьей парочки, и неожиданно на пороге обнаруживает пакет с едой, на котором заметны следы клыков и когтей. Оу.