Не-заменимые

Я прихожу домой — там тишина. Лежу, закрыв глаза, но я не сплю, Я виноват — моя, моя вина И я с тобой, я говорю: Не покидай меня, не уходи, Не оставляй — я так устал грустить. Лучше стреляй в меня, чтоб треск в груди, И проклинай, чтобы потом простить.

Прямо под порогом — истеричный хлопок двери и потерянный кот. Он глазами ищет хоть кого-то и не знает, куда себя деть. Его заводили для двоих, но обманули. Эта квартира, эти комнаты — пустые. Они встречают тишиной. Гулкой и страшной, словно утро после последнего вздоха. На подушке — ни волос, ни улыбки, ни запаха. Она забрала и лаванду, и «а ты купи слона» куда-то в скулы. Она забрала целую спальню, оставив только мебель. Она забрала всю кухню, оставив сервиз в цветок и записку на журнальной страничке. Ещё недавно она выбирала косметику, хохотала. Ей так хотелось маску, избавляющую от старости, и сыворотку правды. Ей хотелось смотреться в зеркало и любить тебя больше всего на свете. Она ловила — недавно ещё — твой взгляд через отражение в спальне. И в ванной. И в коридоре. Она крутилась, поправляла волосы и обещала навсегда. Кажется, только уйти смогла навсегда. И до неё не докричаться. Голубя до неё с запиской не отправить — он заблудится в лабиринтах её «нет» и нормальной жизни. Её нормальная жизнь — нежеланная. Где-то в уголке спального района, куда долетает городская пыль и вопли подростков из припаркованной машины. Это Приора? Она всё равно в этом ни черта не понимает. Она считает на пальцах и искренне верит, что белый флаг решит все её проблемы. Твоя жизнь — она. И она сбегает, стоит пулям засвистеть над головой. А ты — животное, брошенное в подворотне. На твоём ошейнике ни имени, ни адреса. Но ты роешься в карманах и находишь телефон. Он помнит тот самый, единственный номер. - Солнышко, это временно. Мы переживём и переболеем. Пожалуйста, вернись. Давай вместе. Давай на двоих. Она не читает раз, не читает два. Она в каждой книжке, в каждой фотографии, в каждой пылинке. Разбежалась, нырнула и не оторвалась, не отлипла. Проникла в каждую трещину, каждую щель. Заполнила собой шрамы на стенах и косяки по жизни. Прикрыла прорехи на диване и дыры в голове. Сгладила все неровности, когда сердце отбивало еле слышимые ритмы. Когда воздуха почти не было. - Солнышко, я не могу так. Поговорим? Я расскажу, как прошёл день и про сервиз, который достала. Ты не хотела, чтобы я из него пила. Приедешь, отберёшь? Не приезжает. Не отбирает. Вырывает с корнем — себя из жизни этого города. Квартира всё так же молчит без неё. Пустует. Со временем почему-то почти теряет её вкус: снова разруха, хлам. Снова запах средства от комаров и сожжённой колоды карт. Она на них гадала. На любовь. Ей всегда выпадала пиковая дама, как знак того, что ты — ещё та штучка. С тобой за тебя побороться придётся. Уже не придётся, наверное. В колоде этой больше нет ни слова о том, что что-то будет. Что-то станет лучше, что-то станет «так». Её запах исчезает из лёгких и из офиса. Рогозина говорит, что она ушла. А ты смеёшься в лица людям и помнишь — незаменимых нет. Только если они не стали солнцем, которое целует в лоб и поёт в душе Квин. Тогда — кранты. Её блузки не оттягивают крючки, на которые теперь вешают пальто и принципы всяких там новеньких. Самих бы новеньких повесить, но у тебя нет на это полномочий. Есть лишь на одно — брызгать её духами по углам, чтобы все помнили. Чтобы никто не забывал. Но ведь — никто не забывает. Заваривают её жасминовый чай по-прежнему, оставляют нагретым её стул у стекла, чтобы просматривалась проходная. Она — самая глазастая и наблюдательная. Она — комментатор, который может на пальцах показать, когда пора по коням — и на место преступления. Когда пора с ней — и по домам. Точнее, в один дом, где оголодал кот. Где снова почувствовал себя на короткий миг дико одиноким и практически осиротевшим. А она, приходя, зарывается пальцами в его мягкую шерсть и болтает с ним. Он умный, он её понимает. - Солнышко, без тебя пусто. Я плачу, глядя на кота. Глядя в зеркало или окно. Ты везде. Может, что-то не так? Где я ошиблась? Я хочу к тебе. А она не хочет. Она хочет, чтобы рядом засыпал кто-то другой. Чтобы обнимал и целовал. И ты, закрывая глаза, представляешь чужие губы на её теле. И тебе хочется надеяться, что она отвечает на них с жадностью и жаром. Хочется знать, что она надкусывает конфеты и съедает с самой невкусной начинкой. Хочется видеть её в чьей-то рубашке у окна и ловить смех, который полон огня. Без неё тяжёлый и день, и целая жизнь. Время — песок. Оно ускользает, осыпается через пальцы. И в конце концов — остаётся только никчёмная горстка в ладони. Это всё, чем богаты. Всё, на чём придётся строить новую себя. Новую жизнь. И ты возводишь стены, возводишь дома и города. Называешь в них улицы её именем, чтобы всегда помнить. Чтобы знать — вот для кого. Вот во имя чего. А свечи с треском догорают на столе, пока ты прижимаешь её портрет к груди и плачешь. Где она, во имя которой? Как она? Преодолеть половину страны, половину земли — придти к ней. Заявиться на порог, лечь под дверь, завыть, как волк на луну. И лежать, смотря в потолок, до самого утра просто потому, что она наконец-то рядом. Или глушить коньяк, звонить ей по сотому кругу, засоряя автоответчик. Плевать она хотела на тебя. Послушает — и забудет. Но узнает, всё равно вспомнит, что-то почувствует. И тот, который её целует, поймёт — он никогда не сможет сделать её счастливее, важнее, нежнее. Она когда-то отдала всю себя тебе. Ему — остатки. Всё, что получил он, — клочок её сердца и притворный смех. Будь он, кто бы там ни был, проклят десять раз в бесконечной степени. Будь он, отобравший её у тебя, вечным грешником и ответчиком перед богами, благословившими ВАШУ любовь. Будь он, которому повезло с ней невероятно, благодарен. Будь благодарен за неё. «Он» — кто? Странная, пьяная фантазия? Сон, свалившийся лишь под утро, перед самым будильником? «Он» — образ, в который ты подстроила себя сама? Создала, чтобы быть рядом с ней хотя бы так. Чтобы не искать её на соседней подушке каждую ночь. Чтобы не носить её помаду в кармане, а потом оправдываться «не крашусь». Чтобы не слушать Квин и не кричать их во всё горло. Чтобы не оставаться в дураках каждый раз, когда колода карт выбрасывает даму червей. Чтобы не засыпать, когда звонит Рогозина. Чтобы не слышать сквозь дрёму, сквозь пелену дурмана её сообщение на пустом автоответчике: - Рита, она умерла. У неё был рак, она не хотела тебе говорить. «Он» — это кто? Ты, оставшаяся с ней до конца? Болезнь, забравшая её навсегда? Она же обещала — навсегда.