Лакомства слаще не бывает

— Закрой глаза, открой рот. Что-то новенькое. Какую же хрень на этот раз он попытается провернуть? — Может еще что-нибудь открыть? Нет. — Джеймс, — почти хнычет барон, уговаривая. — Пожалуйста. Чёрт с ним. В самолете делать-то все равно нечего, сидишь только, время от времени в иллюминатор поглядываешь с надеждой на то, что рваные серые облака рассеялись, приоткрыли завесу на постепенно исчезающие лучи закатного солнца. Но они не рассеялись, из-за чего Баки против своей воли вынужден смотреть на всю эту тошнотворную роскошь вокруг него, включая одну конкретную аристократичную морду, ожидающую от него ответа. — Что ты хочешь от меня? Конкретнее. Быстрее начнем, быстрее закончим, — ворчит он словно старый дед. Баки в последний раз протирает бионическую руку и откладывает платок на ручку кресла, аккуратно сложив вдвое. Локти упирает в колени, пальцы сцепляет в замок, а на них пристраивает подбородок. Он бы проявил щепоточку интереса (конечно же, с вкраплениями сарказма, иначе с Земо нельзя), если бы хотел и мог, но в данный момент он ощущает себя замотанной скотиной, мечтающей о сне в прохладном хлеву. Голова его слишком тяжела, давит своим невообразимым весом на все его существо, и Баки ненароком думает, как это так, что их самолет до сих пор не упал. Земо наклоняется ближе, копируя его позу. Издевается, что ли?.. Расстояние между ними сужается до тех пор, пока Баки не чувствует его шумное — взволнованное — дыхание на своих щеках. — Поиграем, — шепчет он, и если бы Барнс был чуть опытнее, с легкостью разобрал бы в данной интонации двусмысленный посыл. — Я буду предлагать тебе разные лакомства, а ты будешь их угадывать. С губ Баки слетает смешок. Вот оно что. — У тебя нет ничего, кроме этих твоих мармеладок. Я угадал. Игра окончена, — он пожимает плечами, откидываясь на спинку, руки скрещивает на груди. Защитный рефлекс. Конечно же, все не может быть так просто, думает он, ощущая себя беспомощным зверьком, лапкой угодившим в чугунный капкан. — Ох, не будь так уверен. Я найду чем удивить, — Земо тоже отодвигается, его хитрая ухмылка заставляет смириться. Он встает с кресла. Подойдя к выходу из салона, вдруг застывает в проеме, будто вспомнив что-то важное. — Чуть не забыл. Закрой глаза прямо сейчас. И пообещай мне, Джеймс, — он привычно проводит кончиком языка по губам, втягивает ноздрями спертый воздух, заземляя себя, чтобы окончательно не сойти с ума от предвкушения, — что откроешь их только с моего разрешения. Баки фыркает, нехотя соглашаясь. И зачем он вообще ввязался во все это… — Словами, пожалуйста. — Обещаю, — паясничает он, для достоверности оглядываясь через спинку кресла и крепко-крепко зажмуриваясь, подавив детское желание показать язык. Земо скрывается за шторкой. До Барнса доносится его щебет, как он перекидывается парой слов с Оезником, а затем заливается смехом. Наверное, его, Баки, обсуждают, ведь что может быть интереснее бывшего суперсолдата, страдающего от нескончаемых кошмаров. Да что угодно. Затем Земо, судя по всему, — Баки предполагает, что его слух слегка усилился, раз он лишен зрения — начинает копошится в ящиках и шкафчиках, потому что отчетливо слышно, как хлопают и скрипят их дверцы, прикрученные на честном слове. По мере приближения шаги становятся громче; Земо с выдохом усаживается напротив, а рядом бухает что-то металлическое и заполненное до краев. Поднос с его этими лакомствами, наверное. — Ну, готов? — Хватит болтать. — Подожди, еще чуть-чуть. Если будешь жульничать, мне придется принять меры. — Ага, — зевает он больше со скуки, чем от недостатка сна. — Стоп! Застынь и держи рот открытым, как сейчас. Вот так, да. Первый пошел, и у Баки на языке оказывается что-то совсем легкое, точно пушинка или перышко. При этом присутствие пальцев Земо он не чувствует, те, видимо, специально извернулись так грамотно, чтобы не отвлекать от главной задачи. Подождав секунды две, удостоверившись, что он их случайно не откусит, он клацает зубами и начинает медленно, с предельным вниманием пережевывать. Рот постепенно наполняется слюной, смачивая, отчего лакомство тяжелеет, становится липким. Баки уже знает ответ, когда рассасывает ванильное послевкусие. — Зефир. — Да. Он вновь раскрывает рот и ждет. Интересно, а цианистая пилюля какой по счету будет? Губ касается что-то холодное. Ложка, понимает он, лакая кончиком языка ее тягучее содержимое. Оно обжигающе сладкое, на нёбе и в горле застынет надолго. Стараясь вобрать его полностью, обхватив по сторонам кольцом губ, Баки лажает, отчего капля собирается в уголке и щекотно стекает вниз, пачкая щетину, застывает на подбородке. Упала бы, если бы не Земо, вовремя подхвативший ее ложкой. Забавно, но со стороны он напоминал отца, что кормит младенца, счищая остатки пережеванной пищи с крохотного личика. — Мёд, — говорит Баки довольный собой как никогда. — Какой? — Эм… — Да ладно, я издеваюсь. Мёд как мёд. Он подавляет облегченный выдох. Не хватало ему еще сорт угадывать, или на что он там классифицируется. Однако, не могло не радовать, что самое сладкое осталось позади — Барнс не знает ничего слаще мёда — и Земо скоро опустошит все свои запасы, что приведет к концу игры. Но, как на зло, самое сладкое терпеливо дожидается его впереди, притаившись. Ниже травы, тише воды. Баки не должен узнать о нем раньше времени. Третье лакомство довольно твердое, но сухое. Оно маленькое, плоское и круглое, чуть засахаренное. Он с треском раскусывает его вдвое и перекатывает меж зубов, стараясь ухватиться за какую-нибудь характерную черту, что даст ему подсказку. Даже после того, как оно увлажнилось у него во рту, никакого ответа к нему не пришло. Он либо не знает, либо не помнит такого вкуса. — Что это? — облизывается он, продолжая размышлять. — Сушеные бананы. — А. — Счет 2:1, в пользу меня. Врунишка. — Это нечестно, я их никогда не пробовал. — Ничего страшного. Зато научишься проигрывать. — Я и так занимаю первые места по проигрышам. Земо лишь хохотнул. Следующим во рту оказывается небольшая плотная пластинка, полоска со вкусом фруктового варенья. Баки с удовольствием жует ее, хмурится, когда приходится выталкивать клейкие остатки с пломб. Если бы не этот конкретный минус, Баки был бы влюблен в это лакомство. — Пастила. — Быстро ты. — Я как-то сам ее готовил. — Угостишь? — Это было в сороковых. Земо ничего не отвечает и помещает очередное лакомство. Он задевает ногтем нижнюю губу — совсем невесомо — и на нем остается крохотное мокрое пятно, испарившееся в секунду. А Баки, не чувствовавший (и не собирающийся чувствовать) его прикосновений ранее, неожиданно дергается. Вдыхает глубоко, задержав дыхание. В этот раз он клацает зубами с намерением откусить, но кусает он только свой любимейший сухофрукт. — Сухофрукт. Конкретнее, слива. — Мне птичка напела, что они твои любимые. — Вот как. Оторву птичке крылья и замотаю клюв, чтоб не улетела на юг и не пела лишнего. Даже лишенный зрения, Баки видит ту самую ухмылку. После сливы идет нечто, значительно отличающееся от всех предыдущих. Оно рассыпчатое, состоит из каких-то волокон и семян. Баки люто ненавидит его и, на ощупь найдя платок, отплевывается в него. — Терпеть не могу халву, — аж весь морщится он, задирая плечи, словно по спине прошел холодок. — Ого, такие мы нежные, не любим халву?.. Не дорос еще, наверное. — Мне 106. — Это не аргумент. Баки думает, что эта игра никогда не закончится, а голова его недостаточно тяжела, чтобы утянуть за собой весь самолет для поцелуя с землей, избавив их всех от страданий. А еще он почем зря настораживается по поводу рахат-лукума. Разве не должен был барон предложить его первым?.. Губ касается что-то бархатное, припудренное. Баки ликует своему ясновидению. Как знал. Что-то бархатное и припудренное раздвигает его губы шире, подхватывает нижнюю, обсасывая. Сердце ухает в пятки. К щекам и кончикам ушей вмиг приливает кровь цвета фруктовой пастилы, обжигает сладостью мёда. Он не отвечает на поцелуй, не может — оцепенел. А голова его разом становится легче воздушного шарика. Вместо того, чтобы, рассекая воздух, камнем падать вниз, она взлетает вверх, вежливо отталкивая от себя серые облака. Взлетает не только она. Возбуждение потряхивает тело сильнее, чем турбулентность самолет. Барнс весь дрожит, застыв на месте. Давно у него никого не было, что заводится с одно лишь поцелуя и того, с кем он его делит. Земо прерывается, чуть отстраняясь, но меж зубов все еще придерживает нижнюю губу Баки. Он отпускает, и она пружинит обратно, легонько сталкиваясь с верхней. Баки неосознанно зализывает ее, рот его все еще приоткрыт. Кажется, спустя тысячелетие Земо разрешает ему. — Открой глаза, закрой рот.