нежность к мусору

      Нагито в одних трусах ворочается на кровати, истекая холодным потом. За окном гостиничного номера печёт солнце, но Комаэда не хочет выходить во внешний мир и тратить на него свободное время. Душу разъедает непропадаемое ощущение, что в этой постели вместе с Нагито должен лежать ещё один человек…       Хаджимэ.       Увы, но Хината как будто совсем не замечает ухаживаний Нагито. Иногда даже огрызается дежурным «я занят» и проходит мимо. Нагито не зол на него. Он понимает, что приходит в неподходящие моменты — бесполезный. Впрочем, в другое время Хаджимэ может тепло поболтать с Нагито, но в его словах, его фразах проскальзывает подчёркнутая дружескость. И все неловкие знаки внимания от Нагито Хаджимэ воспринимает как должное, даже шуточное. И не хочется его в этом разочаровывать, ведь он так мило смеётся... И не хочется ему возражать, ведь — да кому это надо?       Комаэда наслаждается смехом Хинаты и чувствует писк в ушах. Чувствует, как мозг с каждой секундой деградирует — клеточка за клеточкой. Нагито улыбается. Но, дойдя до своего номера в отеле, зарывается лицом в подушку и грустит. «Я ненавижу свою жизнь, — думает Комаэда, — кажется, это ошибка, что я якобы Абсолютный Счастливчик».       В голове — деградация, клеточка за клеточкой, в голове вспыхивают сцены того, как Нагито и Хинато нежатся вместе и ласкаются, влюблённые друг в друга. Он болен.       Его мозг гниёт.       Нагито встаёт с постели, ступает босыми ногами по полу и заходит в ванную. Отражение в зеркале кисло улыбается ему: привет, счастливчик. В белой эмалированной ванной лежит освеженная лошадиная голова с блестящими влагой багряными мышцами и чёрным правым глазом. Нагито берёт голову на руки, и из её пасти вываливается язык, что своими размерами больше члена Комаэды. Примечательная деталь. Сунув лошадку под мышку, Нагито стягивает трусы, ставит голову на борт ванны и касается пальцами своего напряжённого, эрегированного члена.       В помещении пахнет ацетоном.       «Хаджимэ», — выдыхает Комаэда и осторожно вводит член в уже разработанную левую глазницу. Липко. Влажно. Холодно. Нагито думает, что внутри Хинаты было бы теплее. Или ему внутри Нагито… В любом случае, Хаджимэ тут нет, и Комаэде остаётся довольствоваться противной лошадиной головой, слушать писк в своих ушах и физически ощущать, как в его черепе происходит настоящий холокост, изничтожающий мозг клеткой за клеткой. Нагито трахает сгнившую лошадиную голову, пока его голова гниёт изнутри.       «Какой же я жалкий», — думает Нагито и ускоряет фрикции. Быстрее, быстрее, быстрее. Член мерзко чавкает в глазнице, лошадиный язык болтается туда-сюда. Ногу сводит судорогой, отчего Комаэда, простонав и стиснув зубы, сползает на пол и упирает свой объект вожделения в холодный кафель, не прекращая двигать бёдрами. «Хаджимэ, Хаджимэ, Хаджимэ…» — шёпотом повторяет Комаэда и теряет счёт времени.       — Нагито? — внезапно раздаётся голос Хинаты.       Нагито оборачивается и чуть ли не утыкается носом в чей-то пах с припухлостью в области ширинки.       — Ты чем, ебалай, занимаешься? — продолжает голос Хаджимэ. — Стоп… ты страхиваешь лошадиную голову, представляя на её месте меня? Буэ-э! Нагито, и ты так низко оцениваешь меня? Уподобляешь лошадиной голове?!       Комаэда со стоном кончает в глазницу, прекращая фрикции, и поднимает взгляд. Хаджимэ. Настоящий.       — Х-хаджимэ, ты что тут делаешь?.. — недоумевает Нагито, ощущая себя… неуютно в такой ситуации.       — Ты долго не выходил из комнаты, и я забеспокоился, — отвечает Хаджимэ и кладёт руку на затылок Нагито. — Я хотел тебе как-нибудь помочь…       — П-правда?       — Да. И я тебе помогу.       Свободной рукой Хаджимэ растёгивает ремень и брюки, приспускает трусы-боксеры и суёт прямо под нос Нагито свой большой, почти как язык у лошади, вставший член.       — Я тебе дам кое-что получше, Нагито, — по-отцовски улыбается Хината.       Ахнув, Комаэда трепетно касается пальцами основания члена, его гладкой поверхности, оставляя кровавые следы. Это реально лучше. Нагито пинком отправляет лошадку в ближайший угол и набрасывается на член Хаджимэ, тёплый и твёрдый. Хината похлопывает Нагито по затылку, приговаривает: «Ну вот, а ты на коней уже набрасываться стал, содомит» — и насаживает голову друга — друга? — на своё ядерное оружие. Если американцы бомбили Хиросиму «Толстяком», то Хаджимэ бомбит рот Нагито кое-чем другим, но таким же толстым и взрывным.       Запах страстного мужского секса затмевает ацетоновую вонь.       «Милый, я сейчас кончу, освободи ротик», — просит Хината, и Нагито подчиняется, как послушный пёсик. Его лицо окропляет горячая сперма любимого человека.       — Тебе идёт, — ухмыляется Хаджимэ. — Ты дал мне хороший мозг¹.       — Ну ты и жеребец, — зеркалит усмешку Нагито.       — Нагито, пожалуйста, больше не шути так, меня кринжует.       — Окай!       Они переходят в спальню, чтобы продолжить свои брачные игрища. По пути Нагито заглядывает в зеркало, и оттуда ему ласково улыбается собственное отражение, залитое семенем. Комаэда умывает лицо и, прискакивая, догоняет Хаджимэ.

*

      Хината берёт свой секретный рюкзачок и вываливает его содержимое на пол. Нагито замечает среди обилия предметов смазку для анала, длинную ленту презервативов Hello Kitty, две шайбы снюса Corvus (оказывается, Хаджимэ — заядлый подгубной ковбой) и бутылку жигулёвского.       — Настоящий школяр готов к сексотраху в любой момент, — комментирует ситуацию Хината. — Вдруг физрук попросит сдать дополнительный зачёт, а у тебя ни смазки, ни латекса?       — Ты предусмотрительный! — Нагито чувствует, как краснеет, и прикрывает лицо.       — Всегда готов к труду и оралу — ГТО.       Нагито вспоминает кое-что важное:       — О! Хаджимэ, можно я возьму в наш секс мою любимую игрушку?       — Да, конечно, любимый, — кивает Хината и с шипением распаковывает бутылку жигулей, — только побыстрее, я уже готов к второму и даже третьему ядерному удару! Вот только залью бензинчика себе в бензобак…       Комаэда забегает обратно в ванную, подбирает в углу лошадиную голову и возвращается к любимому.       — Ебаный рот этого Нагито, я надеялся, что ты возьмёшь дилдо, вибратор или волшебную палочку из «Гари Плотного», но никак не эту блядскую лошадиную голову, — пригрустнув и прибухнув, жалуется Хината. — И вообще у нас тут не ипподром, а траходром.       — Д-для меня важно это, — стушевается Нагито, кладёт лошадку на кровать и соединяет пальцы пистолетиками в жесте uwu. — Хаджимэ, пожалуйста… я люблю свою лошадку… но тебя, конечно, больше. Я… я могу её выбросить, если ты хочешь.       Хаджимэ допивает бутылку пива, крякает и присаживается на противоположный относительно лошадиной головы край постели. Коняшка смотрит на Хинату единственным целым глазом, вывалив язык, и от неё на кровать пропитывается непонятной жидкостью, чем-то средним между кровью и гноем. Для Нагито эта сцена выглядит как выбор между двумя крайностями — любимым человеком и любимым мастурбатором. Нормальный бы, наверно, выбрал первое, но Нагито не знает, что делать и зачем: мозг настолько дырявый, что все мысли вываливаются из него…       — Ладно, — вздыхает Хаджимэ. — Но это безобразие ни в коем случае не должно оказаться на моём члене. Я катаюсь на одной лошадке — на тебе, Нагито.       — Ура! — вскрикивает Нагито, обнимает Хаджимэ и одаряет поцелуями. — Любимый, я тебя люблю! Очень-очень!       …Хината лежит на кровати, абсолютно оголённый, и крепко держится за бёдра Нагито. Тот скачет на члене возлюбленного в позе наездницы и прогибается в спине, заливисто стонет и попутно насаживает на собственный пенис освежеванную лошадиную голову, прямо глазницей. Получается своеобразный тройничок, только один партнёр — мёртв, неполон и к тому же животное. Первый не выдерживает ублажаемый с обеих сторон Нагито, вытаскивает член и кончает в распахнутый лошадиный рот. Второй срывается Хаджимэ, заполняя своим семенем Комаэду, как ватрушку — кремом. Лошадь не кончает третьей, она мёртвая.       Нагито хочет засосать её.       — Это был отпад! — выдыхает Хаджимэ. — Нагито, ебёшься как в последний раз, обидно, конечно, что с лошадиной головой на хуе.       — Милый, я должен тебе признаться… — отвечает Комаэда, отрываясь от поцелуя с лошадкой, и откладывает её в сторону, но с члена не слезает. На губах — сперма и кровь.       — А?       — У меня… смертельная болезнь. — Нагито отводит взгляд и упирает бледные руки в загорелый живот Хинаты. — Я скоро откинусь. Мой мозг каждую секунду деградирует, клеточка за клеточкой…       — Я… бляяя… ну ты флексишь, конечно… Сколько у нас есть?       Сердце Нагито — целое, в отличие от полусгнившего мозга — так греет это мимолётное «у нас»…       — Полгода, — шепчет Комаэда.       — Ну! За это время мы должны натрахаться вдоволь.       — А потом?! — прибодряется Нагито.       — А потом я тебя затрахиваю досмерти, чтобы ты умер не от болезни, но от моего царского хуя!       — Хаджимэ, боже, ты такой сладострастный! — хихикает Нагито и распластывается на теле Хинаты. — Люблю тебя…       Комаэда всё также чувствует себя полуразложившимся мусором, но мусором любимым.