Гмар Тиккун. За поворотом

Кертис стал в проходе и привалился плечом к дверному откосу. Амулеты на его груди негромко звякнули. Спенсер присмотрелся к ним, и его посетило уже знакомое ощущение холодных стоп. Он видел этот знак прежде, но это не делало новую с ним встречу менее эмоциональной. Три линии и полумесяц в идеальном круге. Два серпа, обращенные изогнутыми лезвиями друг от друга, словно рассорившиеся любовники. Между аккуратных бровей Спенсера Рида залегла складка. Его взгляд метнулся к светло-серым глазам Кертиса за стеклами очков. – Этот Аарон. Элеонора Кэллахан и ее красная коробка. – Он был лучшим из всех, кого я знал, – честно ответил Спенсер, – и я о многом не успел ему сказать. Например, о том, что... – Спенсер сухо сглотнул, концентрируя внимание на амулете. Ему повезло вернуться на накатанную дорожку прежде, чем случилось нечто непоправимое. Увы, сдерживать эту лавину у него получилось совсем недолго. – Что значит этот символ? Почему вы сказали, что являетесь адептом, а не служителем? Сравниваете церковь, какой бы она ни была, с сектой? Это ли не богохульничество? Ситуация была не из самых приятных, но Кертису отчаянно хотелось улыбнуться. Ему нравился этот человек. Нестерпимо нравился. Первоначальный, взрывной интерес сменялся предвкушением чего-то терпкого. У интриги был запах. Она пахла миндалем. – В какой именно области вы получили докторскую степень, мистер Рид? И если честно, меня гнетет официальность. Кертис, – Кертис протянул руку для рукопожатия, но ответного жеста не последовало. – Спенсер. Не пожимаю рук. Ты не ответил на мой вопрос. – Я не вижу особенной разницы, – Кертис пожал плечами, наблюдая за снующими туда-сюда офицерами. Несмотря на то, что его показания против миссис V могли, по итогу, оказаться бесполезными, чувство исполненного гражданского долга приятно пухло внутри и, пульсируя, подталкивало его к двери. Оставляя все это позади, было бы неплохо утащить с собой и удивительного Доктора, растерявшего ориентиры без своей будки*. Кертис продолжил говорить, подыскивая маршрут обратно к волнующей Спенсера проблеме. К некому Хотчнеру–лучшему–из–всех. – Во-первых, никто не возьмется спорить, если я скажу, что и там, и там во главе находится харизматичный вожак, руководящий приходом, полным любви и почтения. Вожак, облик которого становится священным и недосягаемым. Как присутствует и своя, уникальная, атрибутика: кресты, книги, традиционные одежды, четки, молитвенные коврики, иконы, купели, пентаграммы, костры, травы. Перечислять можно до бесконечности, – короткий взгляд на собеседника побудил Кертиса придержать коней. Он облизал губы. – Спокойно, агент, мне кажется, я могу слышать ваши мысли. Мы не приносим людей в жертву. Это устаревшее и оскорбительное клише. Черных козлов – традиционно – ворон, иногда петухов или кроликов, но не людей. Убийство – богоугодное дело, – Кертис все-таки улыбнулся, наблюдая за безмолвной сменой эмоций на осунувшемся лице Спенсера. Отпущенная кем-то на собрании шутка давно стала правилом хорошего тона среди членов паствы, но ему приходилось снова и снова вспоминать о минимальных рамках приличия, поэтому он свесил голову на грудь, надеясь, что Спенсер ничего не увидел. Подцепил второй амулет кончиками пальцев, – этот символ есть печать принадлежности к Ордену Хранителей Смерти. Мы почитаем Эреба. Древнего Бога тьмы. Спенсер имел полное право уйти, но остался. За минувшие недели ему приходилось сталкиваться с самыми разными вещами и о самых разных вещах – вещах настолько необъяснимых, что с натяжкой могли зваться реальными – допускать вполне серьезные мысли. Скелет, вывалившийся на него из-за очередной открытой двери больше не вызывал парализующего оцепенения. Он был лишь очередным мелким препятствием и оказался небрежно отброшенным в сторону. С этим можно разобраться и позже. – Как же умозрительная Каббала? – мир неожиданно стих, словно кто-то вывернул регулятор громкости на минимум. «Мир всегда утихает перед грозой», – мимоходом подумал Спенсер. Строчка почти наверняка была рождена его собственным подсознанием, потому как оставалась чуждой любому из некогда прочитанных произведений. – Одно другому не мешает, – мягко ответил Кертис. – Это, скорее, из раздела теоретической физики о сообщающихся сосудах, – позволив себе короткую, но красноречивую паузу, Кертис задал тот самый вопрос, что возник в мозгу подобно вспышке и совсем не давал покоя. – Я могу что-то еще для тебя сделать? – интонация осталась вопросительной, но порядочности ряда стоило сказать: он сделал ненавязчивое предложение. – Отрицательный ответ не принимается, так как энергия твоего нездорового возбуждения способна питать собою целый штат. – Это не возбуждение, – Спенсер спрятал лицо в ладонях, затем опустил их и вытер о брюки, хотя они были абсолютно сухими. У него не осталось ни сил, ни особого желания для того, чтобы пускаться в объяснения по поводу истинной природы своего состояния. Если же говорить честно, то он и сам был далек от ее осознания, – я нуждаюсь... Я ощущаю обязанность понять, что случилось с Аароном Хотчнером на самом деле, и мне нужна помощь. Когда ему была нужна помощь, он не попросил, и никому из нас, коллег и друзей – во всяком случае, зовущихся таковыми – не пришло в голову ее предложить. Если ты найдешь время выслушать, я буду искренне благодарен, – Спенсер шумно вдохнул через нос. Кертис сохранял молчание. Он ждал, и Спенсер, на беду или на счастье, поспешил оправдать его ожидания. – Эти два месяца были богаты на события. На странные события. Иногда мне кажется, что я начинаю что-то видеть и слышать, – он перешел на шепот, заставляя Кертиса обратиться в слух, – но оно исчезает, стоит мне, как следует, прислушаться, резко обернуться или включить свет. Эти иллюзии, эти фантомы слишком близки по духу с перечнем тех симптомов шизофрении, которые в научной среде зовутся положительными. – Ты не сходишь с ума, – фразу, которую он жаждал услышать от любого незнакомого человека, Спенсер пропустил мимо ушей. Видимо, Кертис все-таки был прав. Насчет возбуждения. И оно, нездоровое, напирало с мощью водяного потока, бьющего из повреждённой трубы канализации. – Стивен Хоккинг однажды сказал, что «главный враг знания — не невежество, а иллюзия знания», и я считал, что понимаю его тонкую философию до тех пор, пока не влез в чужой шкаф и не вытащил чужие скелеты, оправдывая и успокаивая себя тем, что делаю это исключительно из миротворческих побуждений. Моя единственная отвечающая законам логики зацепка, зацепка из плоти и крови – это Дэвид Росси, окопавшийся в своем доме в Вашингтоне. Он знает больше, так как пошел дальше, взяв на душу более тяжкий грех. Он нарушил – и я уверен, не без причины – данное Аарону обещание предать его записную книжку огню, как тот того и желал за минуту до смерти. Но теперь, очевидно, ознакомившись с содержимым, Дэвид отказывается выходить на контакт. Отказывается пускать на порог, чего за ним никогда не было замечено прежде. Он посоветовал мне впустить скорбь, потеснив любознательность, и был при этом напуган. С его слов, я заключил, что у Аарона мог быть сталкер. Преследователь, о котором он предпочитал молчать. И который, при худшем раскладе, может представлять опасность и для самого Дэвида. – Что еще ты узнал? Они вернулись в допросную, чтобы не привлекать излишнего внимания. Спенсер выключил переговорное устройство и портативную камеру. К его великому сожалению, ничем нельзя было прикрыть зеркало и это заставляло нервничать. Спенсер не испытывал переживаний на тот счет, что кому-то из праздных офицеров придет в голову понаблюдать за ними минуту-другую. Нервировать стало другое: некстати пришедшие на ум страшилки из Сети. Некто обозвал с виду безобидные отражающие поверхности окнами в иной мир. Некто, пожелавший остаться неизвестным, предостерегал, вопрошая, подобно Мэттью: «знаете ли вы – на самом деле – кто смотрит на вас с той стороны?» Спенсер отвернулся от зеркала и уставился на свои ладони, распростертые по поверхности стола. Мгновение спустя пальцы переплелись между собой и сцепились, подобно старым, сухим веткам. Он снова затараторил, ни на секунду не отдавая себе отчета в том, что именно срывается с его языка. Кертис не поддавался на увещевания внутреннего голоса заткнуть доктора Спенсера Рида в целях экономии времени и ресурсов. В канву трогательного, но, все же, обычного, обоснованного и, следственно, блеклого повествования искрящейся нитью вплеталось нечто, почти наверняка представляющее ценность для его узкой специализации. – Поговорив с единственным доступным мне свидетелем – братом Аарона – слова которого при любом другом раскладе я бы подставил под сомнение, учитывая его многолетнюю наркотическую зависимость, я узнал о запутанной истории из его юности, оставшейся не задокументированной. Одно короткое лето в Северной Ирландии провело разделительную черту по его жизни. Он обрел и потерял близкого человека – мальчика по имени Кайл Монтгомери так и не нашли, ни живым, ни мертвым – стал обладателем некоего серебряного украшения, к которому привязался с несвойственной ему горячностью. Оно тоже, кстати, со временем бесследно исчезло, и сдается мне, нажил врага. Есть основания полагать, что этого человека зовут Вильгельм Трюмпер, и он уже многие годы живет и работает в Виргинии, буквально, под самым боком, что само по себе не тянет на совпадение. О нем Аарон написал в своей записной книжке. Ему Дэвид Росси нанес визит около двух недель назад. А когда я нагло поинтересовался, чем завершилась встреча, мне в грубой форме было приказано остановиться. На этом перечень вещей, поддающихся хоть какому-то объяснению, заканчивается. Спенсер с хрипом втянул воздуха побольше и поднял горящие глаза на собеседника. – Ты читал Артура Конан Дойла? Уверен, что да. Что говорил величайший сыщик всех времен и народов об истине? – «Отбросьте все невозможное, то, что останется, и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался», – процитировал Спенсер без единой запинки. Удивительно, но ему оказалось не по силам, следить за шустрой мыслью Кертиса Джонса. – Но к чему ты клонишь? – Ты уже что-то видел, мне ли не распознать очевидца. И Аарон, кем бы он тебе ни приходился при жизни, видел тоже. Более того, вступал в контакт. Взаимодействовал. И совершил ошибку. С каждым днем от этого все сложнее отмахиваться. И вот, что говорит мой опыт. Люди не приступают к изучению трактатов об умозрительной Каббале, теургии или о самом оккультизме без причины. Люди, преодолевшие порог сознательных лет и разменявшие, скажем, четвертый-пятый десяток, не изменяются по щелчку пальцев. Их к этому подталкивает нечто, в большинстве своем имеющее нечеловеческую природу, нечто, просочившееся сквозь трещины. Нечто, запустившее необратимый процесс, который в кругах моей паствы зовется Прозрением. Ты не сходишь с ума, даже если имеешь к этому предрасположенность. Ты прозреваешь, – Кертис не без волнения заглянул собеседнику в глаза. Смысл сказанного им, как вакцина, по капле всасывался в кровь, в костную и мышечную ткани доктора Рида, поэтапно пробираясь к мозгу. Этот процесс мог потребовать некоторое время, и Кертис решил, что это может стать неплохим предлогом к передислокации. – Думаю, что продолжать этот разговор здесь нам будет небезопасно. Спенсер смахнул со щеки одинокую слезу и неприлично потянул носом. – Я остановился в отеле недалеко отсюда. Если ты не возражаешь, если тебя не смутит... – он хотел бы звучать увереннее. Хотел бы построить более ладное предложение, но оказался к этому решительно не способен. Мысль о том, что он собирается притащить на "свою территорию" едва знакомого ему человека, нагрянет слишком поздно, вдарит как следует, но, по какой-то причине, даже возымев должные последствия, уже не сможет ничего исправить. Потеря связи с самим собой, как и отступление от выкованных в годах рабочей практики рамок, как и игнорирование правил поведения, писанных в прямом смысле слова его собственной кровью, как нельзя четче интерпретировала понятие о прохождении чьего-либо пути в его же обуви. В какой-то момент времени, возможно, в ту самую секунду, когда они оказались снаружи, у ожидавших машин, это показалось Спенсеру самой правильной вещью. Он начал понимать, что наконец-то сделал несколько шагов в действительно верном направлении, и уже отметенное Кертисом предположение о его пошатнувшимся рассудке укрепляло его уверенность. Увы, это только раскачивало качели. – Спенсер, по долгу службы, мне приходилось сталкиваться с такой откровенной гадостью, что любая, даже самая злачная придорожная дыра, обещающая дешевый ночлег где-нибудь в штате Мэн, покажется Райскими кущами. При условии, что они действительно существуют. – Есть сомнения? – В каждой сказке есть доля истины, – уклончиво ответил Кертис. – Но это как игра в наперстки, пока не поднимешь стаканчик, не узнаешь, обманули тебя, или нет. Номер Спенсера Рида в трехзвездочной гостинице с абсурдным названием «Золотые Ворота» располагал коридором, уборной и просторной спальней. Широкое, незаправленное ложе, стенной шкаф для вещей, письменный стол, напомнивший Кертису его собственный в Берквилле – такой же неопрятный, тонущий в стопках документации, среди которой просматривались бумаги, которые ему, как гражданскому, наверняка не пристало видеть – стул, кресло, небольшое окно, открывающее вид на неброскую городскую панораму. Торшер. Две лампы на тумбочках. В минуту, когда Кертис принимал из рук Спенсера дымящуюся кружку с кофе – легкий перекус обещали доставить прямиком в номер – команда быстрого реагирования, возглавляемая Сэмюэлем Фростом и Дереком Морганом, вошла в дом Венди Гарднер по Ферфакс авеню, 16-47. *** С недавних пор, завтраки в крохотном семействе Гарднер начинались поздно. Потеряв работу, но отнюдь не смысл существования, Венди восприняла это как возможность заняться тем, до чего прежде не доходили руки. Дочерью, которая с первых минут знакомства стала для нее родной. У них были непростые времена. Из-за постоянных переездов Триш даже не пришлось ознакомиться со стабильностью, которую дает школа. Ее обучением занимались преподаватели из сети и сама сеть в той или иной степени. Так как Триш повзрослела значительно раньше, чем ей исполнилось восемь полных лет, у нее никогда не возникало проблем с самостоятельностью. Она вполне могла о себе позаботиться. Приготовить обед, убрать со стола, навести порядок сначала в домах, что им приходилось снимать посуточно, потом в квартирах и, наконец в трейлере, который стал наилучшим логистическим решением. Триш никогда не жаловалась. Триш стойко переносила разлуку и каждый раз встречала ее, Венди, с широкой улыбкой, когда та наконец возвращалась домой. Триш – благодарная, чуткая, особенная девочка. Триш относится к делу с пониманием. Триш полна поддержки и признательности. Триш позаботится о том, чтобы дело матери получило вторую жизнь. На часах было без пятнадцати двенадцать, когда щелкнула духовка. Спустя минуту дверь в их дом взломали. Триш испуганно взглянула на мать. Вилка была крепко стиснута в ее крохотном кулачке. Челюсти, тем не менее, продолжали сосредоточенно пережевывать кусочек блинчика, щедро политого кленовым сиропом. – Мы знали, что они придут, – Венди буднично запахнула теплый розовый халат и ткнула в кнопку на панели кофемашины. Ароматный эспрессо будет готов прежде, чем люди в форме ворвутся на кухню, – поступай, как условились, и все будет хорошо. Венди продолжала действовать в обычном, заведенном порядке, пока чужие ботинки топтали ковер в гостиной и пачкали кафель в ванной. Взяв из плетеной вазы спелый банан, а из подставки острый нож, она очистила фрукт от кожуры и стала нарезать кольцами в качестве гарнира к новой порции воздушных панкейков. На дочь Венди не смотрела. Боялась, что в этот последний момент сердце ее не выдержит и просто лопнет от боли. Ей повезло, что первым был Сэмюэль Фрост. Дерек Морган, дестабилизированный недавней стычкой с коллегой, мог и выстрелить, почувствовав непреднамеренную угрозу. – Венди Гарднер! Полиция! Отложите нож и повернитесь ко мне лицом! Держите руки так, чтобы я их видел! И ты, девочка, тоже. Ни с места. – Субъект обнаружен. Патриция Абрахам тоже здесь. – Не стрелять! Угрозы нет! Триш не вскрикнула и не вскочила. Она даже не обернулась на грубый голос. Зажмурившись, она опустила голову и заплакала. Достаточно натурально, подумала Венди, вполне достаточно, чтобы черноволосая из ФБР не надела на нее наручники, а, воркуя, осторожно вывела в коридор. Венди смотрела им вслед до последнего, и это не укрылось от пристального внимания Дерека Моргана, чья пара браслетов оказалась неожиданно мала для запястий женщины. Она зашипела и приподнялась на носки, теряя из вида свою девочку. – Больно? Очень на это надеюсь. Давай, двигай! Венди заговорила лишь оказавшись на заднем сидении патрульной машины. Конвоировавший ее Дерек Морган не забыл зачитать ей ее права, но будь она проклята, если ей было до этого хоть какое-то дело. Ее халат раскрылся. Лиф съехал на бок, и у нее не было никакого шанса вернуть его на место прежде, чем станет виден набухший сосок. Шальная мысль о том, чтобы попросить агента подсобить в столь кокетливом дельце заставила ее улыбнуться. Венди поймала взгляд чернокожего и удержала его. – Получая ребенка, неважно, наш ли он по крови, мы стремимся дать ему хорошую жизнь. Мы заботимся о нем по мере наших сил, а взамен хотим только уважения, не так ли? В чем, по вашему, выражается уважение? Дерек смотрел на Венди в упор. Его брови сошлись на переносице, губы поджались, лицо приняло сосредоточенное выражение. Пальцы до дрожи в мышцах стискивали торец автомобильной дверцы. – Не пойму, к чему ты клонишь. – Непослушание разбивает материнские сердца. Только оно на это и способно. Решив, что с него хватит, Венди закрыла рот и запрокинула голову. Она улыбалась, смежив веки, когда Дерек, как следует, хлопнул дверью. Безымянный офицер, кивнув старшему по званию, прыгнул за руль, и патрульная машина, захлебываясь сиреной, тронулась с места. Что-то здесь было не так. – У Патриции нет очевидных повреждений, – сказала Эмили, поравнявшись с Дереком. Дерек окинул ее тяжелым, не читаемым взглядом, – но обследование она все-таки пройдет. – И что будет дальше? – Не знаю. – При задержании все было не так. Неправильно. Триш не бросилась наутек, не бросилась к полицейским или, напротив, не умоляла не причинять вреда мамочке… Она выглядела подготовленной. И то, как Венди смотрела ей вслед. Психопаты вроде нее не оставляют свидетелей, только если эти свидетели не… – Не бомбы замедленного действия, – закончила Эмили. Ее снова мутило. К сожалению, она хорошо понимала, куда дует ветер. – Такие, как Венди Гарднер, на беду, тоже думают о своем наследии. Но ты слышал Эрин. Берем субъекта живым, а судопроизводство оставляем Фросту. Она и слышать ничего не захочет о когнитивных интервью. Что? Я буду признательна, если ты скажешь, как еще можно разговорить эту девчонку. – Фрост не станет этим заниматься. Возможно, в головы обоим пришла одна и та же печальная мысль. Хотчнер, будь он жив, не оставил бы дела на полпути. Он потратил бы еще день-другой, испытывая на прочность доверие парней из финансового отдела Бюро, а при отсутствии подобного варианта курировал бы судопроизводство удаленно. Держал бы руку на пульсе. Назначил бы ответственного, в конце концов. Таким он был, черт побери. Дерек выругался полушепотом, расстегивая липучки бронежилета. Эмили поморщилась, но промолчала. – Нужно предупредить Сэмюэля, чтобы держал ухо востро, и не позволил Джордану Брауну угодить в поле зрения Венди. Она не должна понять, что он тоже арестован и содержится в одном с ней отделении. – Считаешь, она может попытаться его убить? – «Непослушание разбивает материнские сердца», – процитировал Дерек. – Джордан ослушался. – Позвоню Штраус. Поставлю ее в известность. По возвращению в полицейский участок, превратившийся в осажденный журналистами форт, Морган и Прентис обнаружили, что экстренный штаб помощи в переговорной уже почти свернут. Дженнифер встретила коллег на пороге, на ходу проталкивая потертый лэптоп в сумку переноску. Двое безымянных офицеров за ее спиной заканчивали с сортировкой и укладкой документов в две равнообъемные коробки. Все это еще до наступления сумерек окажется в кабинете Сэмюэля Фроста. Заметив, что их присутствие становится нежелательным, они побросали бумаги, как попало, и поспешили удалиться. – Эрин сейчас говорит с Уотфортом. Через пару часов уезжаем, – проинформировала Дженнифер, возвращаясь в переговорную, – у вас тоже это чувство? Словно мы уходим из дома, зная, что утюг все еще включен? – Где Рид? – Дерек не игнорировал, он лишь подчеркивал, насколько они беспомощны. – Уехал в гостиницу. В сопровождении свидетеля Джонса. Эрин в бешенстве. Что между вами произошло? – Наш хваленый доктор слетает с катушек. Надеюсь, ему хватит ума не закончить также, как Хотчнер. – Когда мы вернемся в Куантико, – начала Дженнифер холодно, – советую тебе взять пару отгулов, Морган. Напейся, как следует, проспись. Подумай, правильно ли ты поступаешь. Съезди к Хотчу на могилу, ведь ты там со дня похорон не был, так? И если все это не поможет тебе образумиться, научись хотя бы держать свой поганый язык за зубами, чтобы я однажды не решила, что тебе не стоит доверять. – Джей-Джей… – Эмили сухо сглотнула, когда Дженнифер к ней повернулась. Глаза девушки были полны слез. – Я не могу представить… не желаю представлять, что делала бы, если бы мой любимый человек умер. Если бы Уилл умер. Куда бы я пошла? К кому бы обратилась за помощью? Да к кому угодно, наверное, обратилась бы! Это большое горе, в котором Спенсер остался совсем один… И вам послушать бы его, – сняв слезы со щек кончиками пальцев, Дженнифер продолжила. – Я видела сотни скорбящих, и любое их поведение привыкла считать нормальным. Одни цепенеют и уходят в себя, тонут в депрессии, другие злятся за свою истерзанную душу, третьи – и их число минимально – прилагают усилия, чтобы докопаться до правды. Наш Спенсер из таких, из меньшинства. И Аарон тоже был. Может, стоит для начала попытаться понять их обоих, а уж потом называть последними словами? – Придется задержаться тут до вечера, – сухо сказала Эрин, переступив порог. Повисшая в комнате недосказанность ее ничуть не смутила. – Едем в гостиницу и отдыхаем. Вы все отлично поработали, – ее губы улыбались, но вот взгляд оставался непроницаем. Она нутром чуяла, о чем они говорили, она была полна неодобрения, но усталость брала свое. *** – Я не голоден, – Кертис опустился на край кресла, наблюдая, как Спенсер складывает вещи в большую дорожную сумку. Тот однозначно не собирался дожидаться, пока его команда закроет дело «не оставляющего следа». И мотивировал его отнюдь не приказ вышестоящего начальства. Охвативший его часом ранее азарт медленно выветривался, подобно алкогольным парам, и ситуация неестественно – непозволительно (!) – скоро блекла. Кертис чувствовал за собой ответственность. Он был обязан – хотя бы согласно инструкции – дать этому человеку понять, в какой поистине темный омут тот собирается сунуть свою очаровательную, курчавую головку. – Представь себе кота. – Не понял? – Спенсер замер с книгой в руке, а затем опустился на постель поверх скомканного одеяла. Кертис подался вперед, понурив плечи. Продолжил свою странную мысль. – Обычного, домашнего, толстого кота, живущего в квартире. У него есть вода, еда, любимая коробка или кресло, об которое так чудесно точить когти, отхожее место. Квартира и есть его мир. Весь мир. Как ведут себя такие излюбленные питомцы, когда впервые попадают на улицу? А как вел себя первый человек в Космосе? Ученый, осознавший истинную мощь радионуклидов? Мечтатель, взмывший в небо на первом из летательных аппаратов? Между ними и тобой существует прочная связь. Парализующий ужас и следующее за ним прозрение. Прозрение, за которое они частично или полностью поплатились своим психическим здоровьем. – Подожди, но ты сказал... – Прозрение – своего рода лекарство, Спенсер, но помним ли мы о побочных эффектах? Об этом, как и о многом другом, что в родстве с правдой, не напишут в газетах из эстетических соображений. Исход таких дел всегда зависит от нескольких решающих факторов: связи с Реальностью и уверенности в ней. Навигации. Способности найти обратную дорогу. Потому что это страшно – получить подтверждение теории о бесконечности и осознанном плюрализме всего, что нас окружает. Стены возводит наше могущественное подсознание, штука, природа которой не изучена. Штука, главная обязанность которой – фиксировать нас в одной оправданной локации на протяжении всей сознательной жизни. Оно бдительно охраняет нас от пагубного влияния Вечности. Однако в любой, даже самой крепкой броне, рано или поздно, обнаруживается трещина. А где есть трещина, там будет и пробоина, которая неминуемо тебя потопит, если ты не окажешь потоку должного сопротивления. Я не знаю всей истории, Спенсер, но того, что я увидел, достаточно для предупреждения. Одного желания может оказаться недостаточно чтобы контролировать то, что войдет в твою жизнь, стоит тебе сорвать замок и распахнуть эти двери. Не лучше ли, не проще ли, не безопаснее ли будет прямо сейчас отмахнуться от этой идеи? Забыть. Списать на временное помутнение рассудка на почве потери любимого человека и пойти дальше? – Или, иными словами, поступить с ним как другие?