pink sigarette

Кюхён просыпается от собственного кашля, что нещадно скребёт горло, и садится на кровати, пытаясь сообразить, почему задыхается. Настойчивый запах бьёт по обонянию, парень хмурится, не понимая его источника, и моргает, привыкая к темноте. Взгляд его падает на приоткрытое на ночь окно. Ночная жара и городские запахи смешались в отвратительный коктейль с нотками горького дыма, которого Чо всегда не переносил. Шатен поднимается с мягкой постели, ныряет в охладевшие за ночь, но быстро нагревшиеся тапочки и шаркает к широкому окну, чтобы выглянуть на улицу. — Вы места получше не могли бы найти? — вроде, не грубо, но Кюхён всё равно чувствует мелко дребезжащие стекольные фигуры в животе, в которые превратились его органы. Незнакомец от отклика крупно вздрагивает, почти подпрыгивая на месте, и разворачивается на голос. Козырек кепки он небрежным движением приподнимает, чтобы увидеть высовывающегося из окна парня. — Твою ж… Обязательно было пугать? — отрывисто и совсем немного раздражённо кивает на него альфа. Кюхён чувствует. Он любопытен, а брюнет снова затягивается и расслабленно выдыхает, наконец пересекая их взгляды. — А что? — Я не переношу сигаретный дым, — у незнакомца глаза чёрные, с еле уловимой дымкой загадочности, по которому Чо ясно понимает, что собеседник старше него. По ещё мало заметным морщинкам и уставшему виду, навевающему какую-то горькую, как никотин на языке, меланхолию. — Уж прости, как получилось, — брюнет опускает голову, выдыхает клубы светящегося на воздухе дыма, и Чо почему-то не торопится от него раздражённо отмахнуться. Он поднимает взгляд на улицу. На пустой дороге непривычно тихо, небо озаряется первыми, самыми искренними лучами солнца, заставляя обратить на себя внимание даже не до конца очнувшегося от плена сна Кюхёна. Воздух густой и горячий, об утренней свежести остаётся мечтать, ещё не слышится тонких голосов птиц, но лазурные и розовые пятна уже разлились по небосводу вдоль горизонта, проглядывающегося между невысокими домами, ознаменовав стремительное приближение утра. — Почему Вы не дома? — непринуждённо, совсем не так, как планировалось. Если честно, никак не планировалось, но всё равно вырвалось из-за обострённого интереса. С чего бы ему разговаривать с нарушающим его сон таким грубым образом? — А почему Вы дома? — Чо пялится на него несколько секунд, подыскивая мысли, которые, возможно, помогли бы переварить услышанное, но не находит, а брюнет кидает на него короткий взгляд и не сдерживает смешок. Он наверняка выглядит забавно. — Тогда хватит задавать странных вопросов. Чо кивает коротко, хотя не может понять, почему его вопрос тоже относится к категории странных, кидает взгляд на наполовину скрытый кепкой профиль парня и, похоже, думает о том, стоит ли попытаться его запомнить. Он не из тех, кому случайные разговоры казались обыденностью, но и необычного или сакрального в них он тоже не видел. Шатен вдруг вспоминает о своём кашле и машет руками в воздухе, пытаясь отмахнуться от триггера. Незнакомец снова хмыкает и последний раз затягивается, прежде чем затушить сигарету о выступ на стене, позволяя оставшемуся дыму растаять в раскалённом воздухе. — Уже около 3-4, — пожимает плечами брюнет, похоже, не зная точно, но блестяще угадывая. Не смотрит на омегу прямо, но следит боковым зрением, как тот отворачивается от него в надежде определить, по каким признакам ему удалось догадаться. — Я уже закончил, можете спать спокойно. — Хорошо, — кивает Чо, ещё следя за тем, как старший оглядывает пустую улицу и делает шаг вперёд. Бредёт, точно не зная направления, но зная, что школьник высунул лохматую голову в окно, провожая его взглядом.

***

Кюхён встаёт рано, в душе поливает себя первым попавшимся гелем для душа, потому что любимого у него нет, а ещё набирает в ладони прохладную воду, окуная в лодочку лицо. Освежает, даже расслабляет перед длинным днём. В школе холодно в последние дни, из более-менее увлекательного за день он может только отметить только целую лекцию, устроенную завучем на перемене, по поводу внешнего вида. Не то чтобы это необычно или весело, но отличает сегодняшний день от вчерашнего, и позавчерашнего, и завтрашнего. А, ну и расписание дополнительных занятий. Сегодня художественная школа, завтра музыкальная. Послезавтра снова художественная, послепослезавтра снова музыкальная. В общем, разнообразие. Приходя домой, он почти валится с ног, слышит негромкий спор в кабинете отца, но всё равно присутствует на ужине, который проходит в молчании. Засыпая, он ни о чём не думает, гладит себя по мягким волосам и изучает тысячу раз изученную стену напротив.

***

Между ними зияет страшной глубины пропасть, Кюхён уверен, только он всё равно не сводит взгляда с скрытого чёрной кепкой затылка, не зная, стоит ли обозначить своё присутствие. Пропасть, может, и глубокая, но Чо всё равно следит взглядом за дымящейся сигаретой и неосознанно тянется, чтобы увидеть другой её край. Сигареты или пропасти ли, результатом в любом случае становится чужой образ, неаккуратный и от этого какой-то искренний профиль. У незнакомца во внешности нет ничего необычного, кроме блистающих изнутри глаз и неровных передних зубов, которые можно приметить почти сразу, потому что альфа улыбается часто, находя на то причину то ли в неозвученных мыслях, то ли в невзрачной повседневности. Так или иначе, он улыбается, а Чо моргает пару раз, забывая, о чём думал. Они из разных миров, Кюхён вспоминает об этом, когда вспоминает, как дышать, и случайно проглатывает назойливый дым. Он не может сдержать кашель и прикрывает лицо ладонями, пытаясь вытолкнуть из лёгких отраву, и, быстро отмахиваясь, поднимает глаза на курящего. Тот к нему не оборачивается, но ухмыляется снова, давая понять, что «хреновый из тебя сталкер». — Если тебе опять тяжело дышать, мог бы не вставать у окна, а сразу меня попросить, — тянет довольно брюнет, быстрым движением потушив сигарету о серую стену и роняя её на землю. Кюхён следит, куда она падает, хотя взгляд у него презрительный. ЗОЖник, что ли? — Мог бы не курить у моего окна, — отвечает язвительно, но парой движений открывает его шире, уже так, что сам может пролезть, и облокачивается на подоконник, сам не зная зачем. — Уж прости, больше не буду, — брюнет к нему оборачивается, чтобы увидеть прожигающий его взгляд. По нему не ясно пока, о чём младший думает, но Дживон уверен — близкий человек бы сразу догадался, потому что у омеги каждая эмоция на лице написана. — Тебя за любопытство не дразнят? — А? С чего это? — он вопросительно кивает, а брюнет хмыкает снова, потому что тот по-детски рот приоткрывает, ожидая ответа. «Мило». — Выглядишь как кто-то, кого дразнили бы, — старший улыбается снова, поправляя под кепкой тёмную чёлку. Кюхён рдеет, покрывается неровными нежными пятнами, не зная, возмутиться ли. — Выглядишь как кто-то, кто дразнил бы, — бросает эмоциональное, хотя сам не может перестать думать об их разнице в возрасте, потому что воспитание фамильярно обращаться к незнакомцам не позволяет. Хотя альфа, вроде, ни разу недовольства не выказал. — Твоя правда. Ын Дживон, — брюнет разворачивается к нему, протягивая руку и наконец позволяя разглядеть кривую ухмылку и блеск чёрных глаз. Чо едва касается чужой ладони, стремясь поклониться даже в таком положении, но старший даже не обращает внимание на подобие старомодного приветствия. — Чо Кюхён, — школьник не может отвечать, что лучше остальных знает, какие цвета сочетаются, а какие — нет, но контраст их ладоней ему определённо нравится. У старшего руки загорелые, как и шея, как и скрытое тенью лицо. — Я не могу понять, сколько тебе лет. — И зачем? — тёплая ладонь выскальзывает из слабой хватки, и Чо хмурится. — Чтобы я знал, как обращаться. — Дживон, я же сказал, — мужчина усмехается, даже не напрягаясь, и Кюхён совершенно не понимает, чего он от него хочет, так что молча соглашается. — Как день прошёл? — Если ты себе омегу ищешь, то я не лучший вариант, — выдаёт шатен, следя за реакцией старшего, но тот фыркает и негромко хихикает. — По какой фразе ты это понял? Ты странный. Чо не находит, что сказать («это я ещё странный?»), поэтому неловко оглядывается на часы, хотя даже не соображает, о чём говорят стрелки на сером циферблате. — Мне пора спать, раз мне наконец-то разрешили дышать, — он выпрямляется, но не торопится закрывать окно, слыша на прощание насмешливое: — Спокойной ночи, омега.

***

Кисть вязнет в тёмной гуаши, и школьник смотрит в чёрную краску чуть дольше, размышляя о чём-то ему ещё неведомом. Обычно он не придирчив, но сейчас ему не нравится, он смывает её с кисти. Белый холст давит, испачканный карандашными набросками, и Чо впервые так себя опустошённо чувствует, всё не в силах успокоиться. Натюрморт ему не нравится от слова совсем, не нравятся золотистые переливы на испещренной узорами посуде, не нравится румянец фруктов, не нравится грубый абрис на холсте. Он, похоже, не ценитель, но его это не расстраивает ни капли. Пробует снова, хватая дощечку, на которой не высохло тёплое масло. Оно отпечатывается на подушечке большого пальца, Кюхён брезгливо оглядывается на розовое пятно. Нежное, цвета раннего рассвета, и душистое, с лимонными и чёрными вкраплениями ближе к ногтю. Что-то ему это всё смутно напоминает, он понимает частично. И почти не соображает, прижимая палец к холсту, у самого края. Цвет красивый, Чо болтает кистью в серой густой воде, разочарованно выдыхая и ища взглядом коробку с акварелью. Нужный цвет находит, обильно смачивает, глядя на почти чистый холст. Кюхён крупно вздрагивает, рисуя широкий круг одним размашистым движением. Ещё два коротких, и один длиннее, и школьник со стуком опускает деревянную кисть на столик с красками. Холст он уносит с собой. На часах 18 минут с начала занятия. Родители никак не комментируют выходку сына, возможно, даже не замечают произошедшего, но Кюхён всё равно, ложась в постель, слышит едкое: «И за это мы платим деньги?» Может, в голове, может, за дверью, Чо не интересно. Картина остаётся на окне. Тёмные пятна ползут по стенам, по потолку, по холодной постели. Кюхёну не спится. Собственный поступок уже почти кажется дурацким, по-дурному ребяческим. Будто ему снова каких-то 9, будто он назло матери рисует в тетрадях, зная, что за каждую его отчитают и каждую выкинут, заставив переписывать весь материал. С тех пор он усвоил, что привлечение к себе внимания — такой себе метод получить любовь. По крайней мере, он не получил. А сейчас и думать об этой любви забыл, хотя возраст уже подначивал. Только от постоянных картин прячущихся по углам бесстыдных пар, от регулярных новостей о каждый раз «новом, совершенно неожиданном и из ряда вон выходящем» насилии над омегами, от всего это тошнит страшно. Даже если Кюхён и отчаянный романтик. Он всё ещё не может уснуть. Поднимается с постели, шлёпая по холодному полу к окну, не с надеждой кого-то увидеть, но… Но с надеждой. И сам себе в этом не сознается, повиснув на белом подоконнике. Для даже возможного прихода некоего «Ын Дживона» ещё слишком рано, тот прошлые два раза появлялся ровно перед рассветом, с золотисто-розовыми лучами и духотой утра. Кюхён бы, возможно, хотел узнать, почему альфа не находится дома в такое время, почему вообще вернулся вчера, чтобы снова надымить под чужим окном, и… и придёт ли ещё. Хотя Чо, вроде как, всё равно, но он провожает взглядом пустую улицу, прежде чем нырнуть в быстро остывшую даже внутри постель и уткнуться носом в холодную подушку, засыпая.

***

Кюхёна это всё душит, он задыхается свежим воздухом, вышагивая у окна. Что это с ним? Он не знает, приходил ли вчера альфа, потому что младенцем спал до самого утра, а сегодня проснулся от жары в комнате и поднялся, чтобы открыть форточку. Ровно в тот момент на глаза попался чёрный силуэт вдалеке — не так далеко, чтоб не узнать, но не настолько близко, чтоб Чо не успел отскочить на автомате, оставшись незамеченным. Он бы обязательно спросил себя, зачем вообще отскочил, но сердце ухнуло в пятки об одной только мысли о встрече, что для Кюхёна — редкость. Шатен пару долгих мгновений не может даже шевельнуться, а после подскакивает, направляясь к кровати. За время его метаний альфа давно должен был преодолеть разделявшее их расстояние, и Чо задумчиво пялится на окно, не слыша и не видя ровным счётом ничего. Он привстаёт, снова возвращается к стеклу, хватаясь за ручку и открывая его, чтобы высунуть голову и обнаружить, что на дороге теперь совсем пусто и «он что, прошёл мимо?» Шлепок по плечу заставляет его ярко вскрикнуть от неожиданности, а сердце подскочить уже к горлу. Альфа смеётся звонко, прикрывая руками ребяческую улыбку и опуская голову, слыша из окна целый набор гласных, явно помогающих младшему успокоить пульс и взбудораженную нервную систему. — Обоссался? — Кюхён почти хочет под хохот брюнета захлопнуть окно и отправиться спать, но взглядом цепляется за мелкие морщинки у прикрытых глаз и потрясающе нездоровых мешков. В пустой голове эхом отдаётся мелодия заразительного смеха, и он смягчается, недовольно складывая руки на груди. — Ты… — Да-да, знаю. А это что? — заинтересованно откликается шатен, поднимая взгляд на стоящую на окне картину и наконец давая рассмотреть себя. И Кюхён не замечает за собой, когда заглядывается, анализируя угольные волосы, из-под козырька выглядывающие, такие же переливающиеся тенями глаза и очаровательную улыбку. Чо не может спорить, альфа красавец, несмотря на лучинки тех морщин, которые возникают с возрастом только у самых эмоциональных личностей. — Картина. Не видишь? Сам рисовал, — и Дживон улыбается снова, слушая самоиронию парня. Нежно-розового цвета смайлик мало смахивает на шедевр, но ему однозначно нравится. Особенно длинные подтёки у глаз фигуры, напоминающие покрывающую торт глазурь. Сладко от одного вида. — Мне нравится, — кивает Ын. — А меня нарисуешь? — А это, по-твоему, портрет? — усмехается удивлённо шатен, нарушая напряжения и облокачиваясь на подоконник. — Разве нет? Одно лицо, — он пальцем рисует в воздухе линию от картины к Чо и обратно. — Раз так, то и тебя нарисую. То же, только чёрным. — Да ты минималист. Ходишь в художку? — Есть грешок. Не люблю рисовать. И играть не люблю. — Значит, и в музыкалку ходишь. Я, к сожалению, не одарён. Скорее всего, — и поясняет, пожимая плечами. — Не пробовал никогда. На улице почти светает, но спать не хочется от слова совсем. И Кюхён не собирается, до самого утра болтая с расположившимся под окном альфой, больше не поглядывая на часы. Это стало какой-то странной традицией, поэтому спать он ложился чуть пораньше, а вставал чуть позже, и вскоре времени на душ стало не хватать, и Кюхён всё чаще опаздывал, но менять ничего не собирался, потому что… Это стало единственной приятной стабильностью.

***

— Ну как? — Звучит… — Ын дует губы, то ли пытаясь подобрать слова, то ли собираясь соврать, — футуристично, — и не поспоришь. — Тебе нравится такое? — Угу, — Кюхён кивает слегка, складывая руки на пледе и делая песню чуть громче. — Тогда мне тоже, — он улыбается, а Чо удивлённо хлопает ресницами, вдруг фыркая. Он не может сдержать улыбки, потому что в горле пересыхает, а в груди разливается розовое тепло, он давится им и захлёбывается, тонет с головой, хлопая старшего по плечу. Прикосновения Дживон не замечает, зато ярче всего остального ощущает Кюхён, потому что стекольный треск стоит такой, что он у него уши закладывает. Школьник опускает голову на согнутую в локте и лежащую на подоконнике руку, а второй ведёт по шершавой джинсовке вдоль предплечья. Хочется спать, а ещё хочется, чтоб этот момент не кончался; хотя Ын замолкает, звонкий смех его отдаётся в глубине грудной клетки Чо, провоцируя смущённую улыбку. Шатен встряхивает головой, роняя чёлку на лоб, потому что думает, что так выглядит лучше, и ловит себя на этом. Чёрт. Но Дживон не оборачивается, а из окна не видно, как он нервно облизывает уголок губ, разбирая во рту вкус пыли и волнения. «Идеальных не существует», — твердит он себе, но только пока не поднимает взгляд на зачарованного чужим вниманием омегой. Чёрт. Песня звучит странновато, но до ужаса романтично, и им нравится. Голос девушки тает в закате, который они встречают, зато странные чувства остаются, и прощаются они неловко, не глядя друг другу в глаза.

***

— Красивый цвет, — кивает школьник на обёртку от батончика, который крутит в руках уже несколько секунд, чувствуя, как глазурь тает под пальцами. — Я раньше хотел в такой цвет волосы покрасить, когда увидел у одноклассника синие волосы. — А? Синие? И его в твою школу пустили? — Дживон, наверное, больше машинально поправляет волосы под кепкой, чем с целью привлечь внимание младшего, но добивается именно последнего. — Смеёшься? Как ворота переступил, так прямиком к директору. А он взял и документы забрал, перевёлся. Альфа одобрительно кивает, а Кюхён ни разу не сомневался, что он оценит. Сладость неприятно сминается, поэтому Чо торопливо откусывает, придерживая второй рукой, а старший заинтересованно поглядывает на него, и короткая ухмылка предшествует характерному только ему действию. У Кю во рту сладкая бомба, он осознаёт, что надо было откусить меньше, уже позднее, поэтому морщится и опускает взгляд на собеседника, не заметив, как загорелись чёрные его глаза и полуопущенные веки вдруг распахнулись, выдавая шатена. Ын поворачивается к младшему, касаясь его руки: — Я тоже хочу. — Хён, у меня шоколад в руках растаял, — Чо не знает, протестует ли, но точно рассчитывает на брезгливость друга. Только шатен даже не моргает, продолжая ждать заторможенного школьника. Кюхён неуверенно облизывает собственные губы, ему вдруг становится ещё жарче, чем казалось раньше, и он протягивает руку к лицу старшего, наблюдая, как тот откусывает половинку оставшегося, касаясь зубами его пальцев. От самых кончиков расходятся колющие, но согревающие изнутри импульсы, теплая ладонь хватает его за кисть, чтобы придержать, а Дживон зубами тащит у младшего сладость, даже не дожевав. Чо себя выдает с головой, подвергнувшись накрывшему ступору, он бездумно тянет испачканные в шоколаде пальцы в рот, не переставая глупо пялиться куда-то сквозь чужую ухмылку. Собственное сердце частит, он чувствует, чувствует это неравномерными импульсами в разных концах грудной клетки, а ещё горько вздыхает. Когда Ын уходит, он ложится в постель и долго смотрит в холодный потолок, чтобы вдруг закрыть лицо руками, пряча горячие слёзы. Сон никак не приходит, а накопившееся за разговор напряжение потом выступает, впитывается в подушку, и сейчас он старшего ненавидит за то, что тот появился у него под окном ровно месяц назад. И себе повторяет, что «вот она, ваша хвалёная любовь».

***

Кюхён делает шаг на улицу, где ещё недавнее солнце скрылось за возникшими тучами, будто бы просочившимися из дверей его дома вместе с ним. Они быстро застилают ясное небо, смешивая лазурь с серой акварелью тёмных облаков, предвещая начинающий моросить мелкий, грязный из-за красок дождь. Чо оглядывается, замечая, что люди вокруг ускоряют шаг, пытаясь скрыться в тёплых домах, и почему-то заворачивает за угол вместо того, чтоб следовать привычному маршруту. Тягость в груди давит, перекрывается надеждой и… Наполовину сгоревшая сигарета находится на том же месте, где была вчера оставлена. Кюхён робко протягивает к ней руку, несколько секунд смотрит на неё заворожённо, потому что это Дживона. Он не был по эту сторону мира ещё, и осознание, что бумага только несколько часов назад хранила тепло его пальцев, а потемневший фильтр — губ, бьёт по Чо сильнее, чем ему казалось. Только сейчас он крепко ощущает, сейчас понимает, что в его руках доказательство реальности его мечт и существования человека, которого он ни разу ещё по-настоящему не касался. Чо уверен — он сумасшедший, но уверенность ничего нового ему не даёт, поэтому он поднимает голову к своему окну, прислоняя пропахшую сигарету к своему рту, зажимая губами, из какой-то острой необходимости увидеть мир по-настоящему. Воздух заметно густеет, школьник последний раз мажет взглядом по пустой дороге, по своему закрытому окну, по серой стене и разворачивается, возвращаясь к запланированному маршруту. Сигарета горькая, от пыли ли, от испорченной ли бумаги или пропитавшаяся ли всем существом Дживона — Кюхён не знает, но почему-то улыбается. На серой дороге появляются частые пятна и несколько капель приземляются на волосы и щёки шатена, но он не торопится раскрыть прихваченный с собой зонт, даже не ускоряет шаг, чувствуя, как легче стало дышать, несмотря на нахлынувшую духоту. В этот день он играет всё, что его просят, так и не стягивая с лица глупую улыбку. Сигарету он прячет в глубине сумки, а ещё думает, что готов весь свой дешёвый мир отдать Ын Дживону, который ночью заинтересованнно промычал: «Хотел бы увидеть тебя с розовыми волосами. Тебе пойдёт».

***

— Как последние экзамены? — этот вопрос тяжёлым грузом тянется за Кюхёном каждый божий день. Давит на грудь невыносимо, питает и без того мрачные мысли, но услышать его от другого человека по меньшей мере для него ново. — Не знаю. Сделал, что смог. Надо было лучше, — Чо опускает голову, утыкаясь носом в холодный подоконник. Произносить вслух сложнее, чем кажется, но Кюхён не жалеет: тянущее чувство в груди исчезает, потому что Ын тушит сигарету, выдыхая внешне равнодушное, но почему-то согревающее: — Не надо было. Ты хорошо постарался. В следующий раз будет ещё лучше. Волнуйся сколько угодно, всё равно ты в итоге молодец, — и на него не смотрит, тянет за козырёк свою кепку, чтобы по-настоящему взволнованно поправить пальцами растрёпанные волосы под удивлённый взгляд младшего. — Не надевай, — просит вдруг Чо, не успевая прикусить непослушный язык. Альфа пару секунд пытается угадать, что творится в голове младшего, но тот смотрит с просьбой, и брюнет соглашается, поправляя отросшие пряди и быстрым движением натягивая кепку на младшего. Тот млеет, поправляя, но не снимает, ощупывая жёсткую ткань и не сводя взгляда с острой линии челюсти и обрамляющих лицо угольных прядей, когда Ын просит в ответ. — Расчеши меня, — Кюхён, кажется, сходит с ума, поэтому вопросительно кивает, пытаясь из услышанных звуков составить какие-то другие слова, только не получается совсем. — А? — Расчеши меня, я лохматый, как чёрт, — уверенно повторяет альфа, кивая для убедительности и заглядывая в блестящие непониманием и матовой радостью глаза. А тот не может сопротивляться, растерянно оглядывается на комнату, вспоминая, где у него расчёска, и возвращается к терпеливо ожидающему старшему. Волосы у него мягкие-мягкие, не пострадавшие от солнца и краски, а лица Кюхён боится касаться, только пальцами легонько поправляет тёмную чёлку. И встречается с зачарованным взглядом старшего, чтобы улыбнуться в ответ, не в силах справиться с оглушающим биением сердца. — Я бы не хотел идти туда, куда меня отправляют, — искренне, в полной уверенности, что Ын поймёт, потому что Ын всегда понимает. — Да, я заметил, что ты не фанат планов своих родителей. Может, и к чёрту? — Они меня убьют. — Они не узнают, подашь документы в разные места и выберешь, что больше понравится, — так беззаботно, что Кюхён не перестаёт удивляться старшему, который «должен же быть хоть каплю серьёзнее», но он не. Хотя отторжения уже не чувствует, а в головке проскакивает: «Почему бы и нет?» — Как у тебя всё просто. — Это у тебя слишком сложно. Тебе же придётся когда-нибудь отправиться в свободное плавание, — старший прислоняется спиной к холодной стене, залитой нежным светом ещё едва покинувшего горизонт солнца. Чо улыбается, кивая и снимая кепку, кладя на подоконник. Этой ночью он не плачет, а следующей не может уснуть, дожидаясь старшего, чтобы показать ему новый цвет волосы и вернуть головной убор. Или не вернуть.

***

Разговор не клеится, а старший не курит сегодня. И они молчат. Дживон смотрит на него снизу вверх, как и всегда, только чуть дольше, а Кюхён отворачивается, не желая уходить из поля его внимания, но предпочитая не смотреть ему в глаза, потому что… Чо хмурится отчаянно, выглядит по-детски совсем, почти вслух хнычет, протягивает к нему ладони, впиваясь пальцами. Уже вот-вот. Грудная клетка его разрывается, он готов прямо сейчас разрыдаться, на всю улицу, чтобы слышали соседи и родители, чтобы наконец увидел Дживон, чтобы… Чтобы стало легче. Только вряд ли станет. Чо утыкается лбом в мягкий плед, закрывая глаза. Всё его существо концентрируется в горящих ладонях, он не замечает, как поджимаются пальцы на ногах. В висках давит так сильно, но руки у старшего сухие и тёплые, даже на ощупь аккуратные, и он хватается за них крепче, будто боясь потерять. — Кюхён-а, что такое? — его голос. Обеспокоенный, так и не охрипший, несмотря на давнюю привязанность организма к сигаретам, такой особенный, преследующий его во снах и в тягучих мечтах, куда Чо иногда проваливается с головой, захлёбываясь слезами. — Прости, хён, — Кюхён поднимает голову, встречаясь взглядом с всё той же чёрной пучиной, и окончательно для себя что-то решает. Школьник привстаёт, крепче сжимает ладонь старшего, а вторую отпускает, чтобы опереться на подоконник и в мгновение ока залезть на него с ногами. «Нет, нет, не смей, он не…» Кюхён цепляется за раму и по-кошачьи выгибается, чтобы хоть как-то осязать опору животом, перегибаясь через порог. Ладонь покидает руку старшего в пользу его плеча, а у Ына больно тянет ключицу, но он не сопротивляется, успевая только подхватить младшего под локоть. Чо грозит свалиться в любую секунду, но он тянется за альфой, как за кислородом, оставляя ему блеклое пятно быстрого поцелуя, со вкусом мёда и мела — раскрывает цветочный запах, но стирается, смывается с губ. Чо на него не смотрит, выпрямляясь и садясь на колени на подоконнике. Он не знал, что в состоянии тут поместиться, но на ноющую боль под рёбрами не обращает внимание, вспыхивая смущением. — Вылезай, — командует Дживон, втягивая носом приторный запах омеги, а тот поднимает на него карамельные глаза, резко наполнившиеся совершенно не поэтичными, отдающими ультрамарином слезами испуга. Но Ын не злится, вновь протягивает к нему руки. «Почему?» — А? — «глупый, глупый, глупый». — Вылезай, прогуляемся, — он улыбается, а Чо неромантично шмыгает носом, утирая его рукавом худи. Он оглядывает улицу и коротко кивает, разворачиваясь и слезая с окна, чтобы вернуться через мгновение с парой новеньких кроссовок. Кюхён бросает их на землю, не подумав, куда будет спрыгивать, чем вызывает у старшего улыбку. — Я боюсь, — честно мурлычет он, оценивая расстояние от окна до земли и уже садясь на край, спуская ноги в воздух. Теплые руки касаются его бёдер, будто успокаивая, но на самом деле готовясь удержать, и румянец не сходит с лица школьника. — Обопрись на меня и спрыгивай, — шатен всё ещё улыбается. Чёрные глаза его блестят даже в тени, и Чо почти видит в них собственное отражение, только, наверное, не хочет, думая, что не слишком привлекателен сейчас. Или что слишком не. Он кивает, горбясь и одной рукой обвивая шею старшего, еле доставая всё же, но оглядывается на свою комнату. Толчок. Розоволосый жмурится, впивается в свитшот старшего, утыкаясь в плечо лбом и почти теряя сознание. «Получилось?» Кю открывает глаза, перебирает пальцами спину Дживона, пытается отдышаться, но он совсем реальный. Руки на его бёдрах, тихое дыхание, безвкусный запах сигарет от одежды, щекочущие ладони мягкие волосы. Всё реально. Внутри растёт новое, неведомое ещё чувство, разъедающее похлеще печали и отчаяния. Желание. — Можно тебя поцеловать? — А не поздно ли интересуешься? — даже в голосе насмешка. И как у него это получается? И Кюхён целует. Прижимаясь к груди альфы, путая пальцы в блестящих волосах, целует неумело, но настойчиво, жадно. Между ними нет хрупкого. Всё незримое, тяготившее, остро впивающееся в повседневность, треснуло и рассыпалось вместе с толчком, вместе с отпустившими подоконник пальцами Кюхёна. Всё стеклом высыпалось на асфальт, чем предупредило жёсткое приземление, но ни капли крови не появилось на белых носках, так и не коснувшихся земли. Осталась только крепким канатом связывающая зависимость. Они оба ощущают её каждой клеткой, вдыхают горячим воздухом, в котором к прочим, изученным уже миллионы раз газам, примешивается новое сочетание. — Ты… — Кюхён разрывает поцелуй, не сдерживая улыбки. — От тебя пахнет мускусом и… и ещё чем-то. Что это? — Розы, — Дживон отворачивается, усмехаясь. — Это твой запах? — удивлённо смеётся Чо. «Ты так сильно перебиваешь его сигаретами». Дживон кивает, покрепче обхватывает худые бёдра, оглядываясь в поисках кроссовок младшего, а тот не помогает, явно наслаждаясь звенящей в ушах близостью, неординарностью ситуации, и чувствует себя совсем безумным. Чуть менее безумным, чем Ын. — Я люблю тебя, — слова не держатся в глотке, не вырываются случайно из груди, как пишут в книгах. Чо не думает об этом. Он готов повторить это ещё раз, ещё два раза, ещё тысячу раз. Его цветочные волосы отдают едкой химией, чем наталкивают их на мысль, что они стоят друг друга. — Я знаю, — Дживон останавливается. На загорелой коже не заметен проступивший румянец, но заметен в довольной ухмылке, которую он явно пытался скрыть. Ын хочет неловко потрепать собственные волосы, потому что он совсем не такой безумный, как парень в его руках, и вместо слов в животе завязывается узел, а волосы уже прилично растрепались из-за него же. — Поставь меня, я не могу висеть на тебе, как маленький, — улыбается. — В принципе, можешь. Только сидеть будешь на спине, а то мне дорогу не видно, — Кюхён читает в его взгляде чуть больше слов, чем было произнесено. Сердце так сильно бьётся, Чо думает, что будет совсем стыдно, если Дживон это заметит. А ещё думает, что его чувства — раскрытая книга для старшего. И его это по меньшей мере расстраивает немного, но всё равно приводит в восторг. — Не могу, а то привыкну. — Ради бога, — Ын целует младшего в щёку, коротко и совсем нежно. Кюхён не верит себе, боится проснуться прямо сейчас и почему-то в голове проскакивает: «Как будто я умер во сне». Только эта мысль не пугает, хотя, вроде, должна была, и Чо улыбается, снова прижимаясь к потрескавшимся, солёным от крови губам альфы, потому что раз это — рай, то он разочарован, что не оказался здесь раньше. У Кюхёна от соприкосновения с землёй ноги неестественно подрагивают и подкашиваются, но Дживон его руку не отпускает, тянет куда-то за собой, а мягкие волосы и стены пачкают розовые лучи только восходящего солнца. Школьник жалеет, что не взял с собой камеру, но вдруг ясно понимает, что она бы всё равно не смогла передать и сохранить происходящее. Ни блеска серебряной серьги в ухе старшего, ни его глубокого вздоха, ни смешка с сопровождающим этот звук поклоном. Связь между ними крепче железной, но этот момент драгоценный, и размышлениями Кюхён его наконец не решается портить, шмыгая носом.

год спустя

На часах ленивое 9 утра, солнце уже приобрело натуральный цвет, распространяясь по комнате нежными лучами, разливая в воздухе коктейль мёда и цитруса, запах которого доносится с улицы. Родители намеренно игнорируют его уже третий день, но Кюхён, если честно, особой разницы пока не заметил и по этому поводу не расстроился. Чо встаёт с кровати неохотно, с целью убрать висящую на дверце шкафа куртку, чтобы не разрушить молчание матери в пользу новой истерики. Та никак не могла смириться с тем, что решил Кюхён, поэтому придиралась к нему больше предыдущего. О реакции отца и говорить было нечего, зато вкладку с результатами приёма заявок на поступления Кюхён так и не закрыл, неверяще таращась на неё время от времени и тысячи раз перечитывая собственное имя. Чо накидывает чужую кожанку на плечики, хочет повесить в шкафу, но теряется в его глубине и разнообразии уже висящей одежды. Резкий стук заставляет его вздрогнуть, а из-за дверцы, ограничивающей обзор, доносится глухое кряхтение. — Стареешь, — хмыкает громко шатен, хотя смешок всё равно заглушается таким же глухим ударом кроссовками о деревянный пол. — Это я старею? — Дживон звонко хлопает дверью шкафчика перед носом младшего, как только тот делает шаг назад. Кюхён дразнит, но не может удержать расцветающую на лице улыбку. Он иногда сам себе не верит, улавливая носом аромат роз или находя в карманах забытые сигареты, не верит в собственное счастье. И в такие дни, как сегодня, особенно. — Ну не я же, — омега широко улыбается, но старший его взглядом прожигает, а на лице его не появляется ни тени радости. Кюхён улыбается, знает, что всё в порядке, но сердце всё равно предательски заходится и окончательно сдаётся, падая куда-то в ноги, когда Ын хмурится, а на кистях появляются своеобразные оковы, больно сжимающие запястья. — Как только подрастёшь, так и будешь рот открывать, — Чо обиженно мычит и делает пару шагов назад, чтобы сесть на кровать и потянуть на себя старшего, что его запястья не отпускает, всё ещё сдавливая. Альфа не перестаёт хмуриться, но Кюхён улыбается снова, потому что видит — глаза у старшего влюблённые, совсем не горящие злостью, какими ему уже доводилось их видеть, он в этих глазах всё ещё отражается, поэтому вслух хмыкает и продолжает тянуть, чуть отталкиваясь назад и падая спиной на мягкую постель. Дживон на автомате подаётся за младшим, отпускает его руки, чтобы не упасть сверху, и успевает упереться коленом и руками в матрас. — Поваляйся со мной, я ещё не проснулся, — Кюхён мурлычет, забираясь ещё чуть выше и требовательно стараясь обнять старшего. Тот смотрит на него долго и вдруг поднимается под разочарованный взгляд. Щелчок замка эхом расходится в опустевшей резко голове, а Кюхён не успевает заметить, как из-под него рывком вытаскивают одеяло. Чо смотрит на старшего испуганно, но тот накидывает ещё теплую ткань на плечи, наконец позволяет себе короткую улыбку, настойчиво разводя чужие колени руками, и ныряет в нежные объятия, укладываясь на него сверху. Шатен облегчённо выдыхает, но в груди разливается ароматное, переливающееся всеми цветами заката чувство, потому что под одеялом с Дживоном тепло, а тот ненавязчиво гладит его бёдра, задирая и без того короткие шорты, давя на него всем весом, потому что он прижимается щекой к его груди ровно посередине, напротив сердца, и позволяет перебирать отросшие волосы, и интересуется, не болят ли руки, а получив мгновенное подтверждение, чуть-чуть приподнимается и ловит худые кисти, чтобы покрыть душистые запястья кисеей поцелуев. Чо стонет почти жалостливо, потому что его организм не справляется с такой нагрузкой снегом упавшей на голову нежности. В их мире тепло и мягко, а ещё жарко, и Дживон при нём больше не курит.