Презрение

      »…в древние времена, когда мир был еще молод, а небо с землей только начинали учить друг друга своим законам, жили брат и сестра, душа в душу. Они были неразлучны, друг для друга являясь и опорой, и радостью. Так шли дни их жизни, пока в сердце брата не вспыхнула жгучая, бесконечная любовь, пылающая, как чистое пламя в жарком огне. И было так, что эта любовь стала для них проклятием. Люди говорили, что любовь его слишком сильна для смертного, что не место ей среди людей.       Огненным гневом осерчала сестра, когда познала горечь своего несчастья, и, закричала: «Хочешь взять? Возьми!» — так, с горьким криком, отрезала она себе грудь, и, полная скорби, швырнула ее брату.              После чего сестра пошла прочь, а брат за ней. И поднялись они в небо, и их лица навсегда скрылись от глаз смертных. Так, в высших сферах неба, их лица навсегда скрылись от взоров человечества. И нарекли взошедшую на небо сестру богом Рхером, а огненное солнце богом Даждь Так, каждый день и ночь, они продолжают свой путь, разделенные…» — прочитала Энки и чихнула от полетевшей со страниц фолианта пыли.       — Это все?       — Ага.       Сцепив руки в замок и уложив на них подбородок, Энки погрузился в раздумья: наверное, резюмировать события, что произошли ночью, будет не совсем правильно, ведь, как ему казалось, они не закончились. Скорее просто ушли в те сложные пространства и материи, которые ему были пока не понятны.       — Значит вот какое у него имя… Рхер, — сестра бережно обвела чернильный рисунок на истлевшей бумаге. — О нем действительно мало написано.       Думать о Рхере без эмоций оказалось трудно. Пока они перерыли библиотеку, Энки успел такого себе надумать, что пот градом катился по лбу. Но в единственной ветхой книжонке, завалившейся за стеллаж, все, что они нашли — старую сказку, в которой ни словом не обмолвились о том, что могло помешать Рхеру вновь ступить на землю, кто были его слуги, на какого нового бога они собирались посмотреть…       …мать вернулась еще утром. Взгляд у нее был потухшим, скорбными, но увидев детей, но увидев детей она обняла их так крепко, будто боялась потерять навсегда. Потом Акарина долго допрашивала то одного, то другого. Била за молчание и кричала, допытываясь, не поддавались ли они искушению взглянуть на луну. На этот раз Энки даже отнесся к материнским оплеухам с пониманием.       Когда Акарина немного успокоилась, стало заметно, что она едва стояла от смертельной усталости. Энки посмотрел на нее и невольно ахнул: это не свет ласково обрамляет ее лицо призрачным касанием. Нет, это сеточка морщин, словно меридианы на карте, располосовали дряхлую кожу.       За одну ночь мать состарилась на десять лет.       Расспросить у мамы ничего не получилось — едва она, опираясь на них, дошагала до постели, как тут же рухнула без сознания. Проснулась только чтобы попить воды и снова провалилась в беспамятство.       …он снова взглянул на угловатый книжный рисунок и попытался вообразить, что могло бы заставить человека, носящего такую боль, искать утешение в небесах. Эта идея сама обретала форму — она отошла к единственной истине, что это было… глубоко одиноко.       — Знаешь, — заговорил он, внутренне истомленный невеселыми размышлениями. — если все, что написано — правда, если сестра ушла, а брат за ней, может быть, это была жертва ради чего-то гораздо большего?       Сестра молчала, нахмурившись. Она давно уже привыкла к таким порывам Энки, к его стремлению находить за кажущимися простыми сюжетами что-то глубокое, но все же ее взгляд был полон недоумения.       — Не знаю, — задумчиво ответила она. — в истории полно недосказанности. Но я бы тебя не оставила никогда.       — Правда?       — Конечно.       Сестра ласково взяла его за руку, а он сидел с потупленным взором. Сердце забилось часто-часто, потянуло плакать. «Она меня любит» — думал он и слезы катились по щекам. Волнение накрыло его с головой, он резко поднялся на ноги. Жилка забилась на шее, когда Энки прижался к щеке сестры губами. Бережно, пугаясь остроты собственных чувств; почти несуществующее, как лучи света. Энки покрылась пунцовыми пятнами, обмерла так, что не могла сказать ни слова. Он отстранился и, встретившись с ней взглядом, быстро опустил голову.       — Ты… ты мне дороже всех, — пробормотал Энки, слыша ее громкое, ничем не приглушенное дыхание. — Я только тебя любить буду.       — Я тоже.       — Не врешь? — голос дрогнул.       — Ну, — сестра обвила руками, прижимая к тщедушной груди. — не плачь.       Сердце билось о ребра так, что стало больно, потому что так близко он еще с сестрой не был. Он опустился перед ней, осматривая ее бледное лицо с влажным следом поцелуя: ни следа лжи. Только глаза грустные.       — Нельзя больше, пойдем, — произнесла она, но взгляд у нее оставался странным, просящим.       — Почему?       — Да так, — она махнула рукой.       Будто случайно, Энки выставила из кулака три пальца: большой, указательный и средний — похоже на зван «поклона», только вряд ли это он.       — Понимаешь? — тихо прошептала она, медленно моргая.       Не имея возможности сказать вслух, сестра покосилась на пустой дверной проем. Когда они пересеклись взглядами, Энки пожал плечами:       — Что?       Через несколько секунд послышались шаркающие шаги — то, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу, шел Бьерн. Он покачнулся и стал в ожидании.       …только сестра-то знала об этом еще до того, как Бьерн обозначил свое присутствие.       Расспросить об этом Энки не успел, потому что сестра вскочила, спохватившись:              — Энки, идем скорее, иначе скоро все проснутся!

***

      В предрассветной мгле в маленькую комнатушку под лестницей подошли двое. Мальчик, что обычно чистил камины, слышал, как кто-то осторожно, чтобы не разбудить глубоко уснувшую маму, подкрался к постели. Почувствовал, что его взяли за плечи, и открыл глаза.       Тьма стояла непроглядная, угольная, в лицо пахнуло гнилой вонью. Рядом тяжело вздохнула мама, переворачиваясь на подстилке к стене.       Перед мальчиком предстали дети госпожи Анкариан. Один приставил нож к горлу и пригрозил кулаком, другой зажал ему покрытое нарывами кровоточащих оспин лицо и поволок за ноги. «Мама!» — хотелось закричать ему. Мальчик пытался брыкаться, но быстро обмяк, когда холодное лезвие надавило на трепещущую в страхе венку.              Близнецы потащили мальчишку к оврагу. Давалось им это нелегко, потому как мальчишка крутился, словно уж на сковородке, да и силы были неравны — пусть он и младше, пусть их и двое. Еще и нож приходилось держать так, чтобы случайно не зарезать жертву раньше времени.       Весна неумолимым ходом шла по городу, снег уползал в холодные низины, где пробивалась молодая полынь. Топча побеги, они доволокли мальчишку до ракитового куста и выпустили брыкающееся тело. Мальчик упал лицом в грязную снежную кашу. Не сказать, что они пытались этому помешать.       Он только задрыгался упорнее, но только сильнее закапывал себя.       — Угомонись, — процедил Энки, переворачивая мальчика на спину. В этот момент мальчик сумел умудриться ударить его по губе, и мгновенно из глубокой трещины начала медленно стекать кровь, окрашивая его лицо в яркий, тревожный цвет. Клочья выдранных волос облепили ему тунику.       Сестра, стоя рядом, демонстративно покрутила нож в руках. Платок на ее голове соскользнул на плечи, обнажая растрепанные волосы. Подол дорогого платья, некогда чистый и аккуратный, забрызгала грязь.       — Если ты будешь молчать, то мы отпустим тебя живым, — пригрозила Энки.       — Или нет, — прошипел брат, зажимая рану.       — Мы только пальчики тебе отрежем и отпустим сразу, идет? Обрубки залечим, так уж и быть, а ты об этом никому не скажешь.       Волосы на голове у мальчика зашевелились. Бурный поток кровавой рекой ударил под дых, и слабенькое сердце в груди замерло. Хотелось ему рукой отгородиться — рука окаменела. Кровь отлила с лица так, что сам он стал как неживая. Хотел закричать — голос осекся. Мальчик зашевелил губами. Сначала стон — слабый, почти нечеловеческий — вырвался из него, а потом он хрипло заверещал:       — Помогите…       Энки со всей силы ударил его по почкам, вышибив весь дух.       — По-моему он не понимает.       — Жаль, — вздохнула Энки. — а я правда хотела по-хорошему, по-человечески с ним.              Взгляд мальчика был ужасен — напуганный, дикий.       — Я все маме расскажу, — пролепетал он, полоумно озираясь.       — Уже не расскажешь, — известила его Энки.       После этих слов Энки будто с цепи сорвался. Первый ударил мальчика по позвоночнику так, что тот упал навзничь, как безвольная кукла. Самое интересное в том, что после первого удара Энки будто еще больше возненавидел мальчика за слабость. Потому бил, бил, бил, как бы мальчик не скулил и не выл. Сестра колотила слабо, но метко. Врезала мальчику пяткой так, что у него локоть с хрустом вывернулся в обратную сторону, и мальчик стал визжать еще громче. Энки это только взбесило, так что он тоже стал избивать его ногами.       Когда мальчик перестал дергаться, Энки сел ему на грудину и зажал рукой рот, а сестра быстро метнулась с ножом к ногам.       — Режь быстрее, — торопил он ее.       Энки иссекла мясо и попыталась разделить фаланги, но упругие красные волокна держали кости крепко. Она ковыряла острием мешочек суставной капсулы и, тихо чертыхаясь, пилила белесую кость.       — Не получается, кровь все залила.        — Так руби и дело с концом!       Энки посмотрел на дрожавшего в агонии мальца и странная волна шока и удовольствия прокатилась по телу: еще несколько мгновений назад живой человек, а сейчас уже завалился на бок как свинья. И штаны у него обсосаны от страха. Но венцом всему — сестра сейчас отрежет ему пальцы.       — Готово, — произнесла Энки, заворачивая кровоточащие обрубки в плотную ткань.       Он поморщился, поднимаясь.       — А что с ним делать будем?       — Закопать надо.       — Зачем? Давай так оставим! Он нежилец.       — А если найдет кто?       — А копать ты чем будешь? Ногтями?       — Что-то я не подумала об этом. Надо было хотя бы лопату захватить…       Пока близнецы переругивались, ушлый малый очнулся, смог встать на ноги и, гонимый ужасом, побежал.       — Погоди! — насмешливо крикнула ему Энки. — Мы все равно догоним!       Но мальчик не слышал. С совершенно безумными глазами он перепрыгивал через ухабы, подсказывался, падал и снова вставал. На крутом склоне над рекой он споткнулся о прошлогоднюю траву и кубарем упал в реку. Только брызги полетели. Выныривает, бьет ладонями по воде, и снова идет камнем ко дну. А над ним — пузыри, пузыри. Так и пропал.       Близнецы припали к берегу на коленях, недоуменно почесывая голову.       — В реке его не найдут, — протянула Энки.       — Пожалуй.       А заря тем временем занималась на горизонте, разрезая багряной полосой небо. Запели птицы разными голосами. Замычали тяжело коровы на полях, заблеяли овцы.       — Пойдем, — Энки потянула брата за ворот. — пойдем пока нас не хватились. Нам еще пальцы Бьерну пришивать.