Гиацинт

— Быстрее, — еле слышно, на самом выдохе. Повторять просьбу нужды нет. Движения внутри действительно ускоряются, заставляя пальцы сильнее впиваться в простынь, комкая и без того уже истерзанную ткань. Ещё чуть-чуть сильнее и останутся дыры. А за это по головке не погладят. Он не понимает, почему приходит сюда. Почти каждую неделю. После каждой миссии. Которых, слава всему, теперь стало гораздо меньше. Да, отрицать то, что именно на миссиях можно было наконец отвлечься от суеты молодого селения было бесполезно. Но теперь даже они стали в тягость. Слишком уж отвлекала невозможность нормально дышать. Интересно, почему же? На шею сзади давят. Без должной силы, не пытаясь откровенно подчинить. Знает ведь, что все равно не будет никакого сопротивления. Зубы проходятся по бледной коже, оставляя яркие следы, которые на утро обязательно станут как минимум красными. Для одного — фетиш, для другого — напоминание, что никуда он, черт его возьми, уже не денется. С губ срываются стоны. Сдерживать себя давно не имело смысла. Может быть, неловкость и была, но быстро отмерла где-то после первых двух раз. В комнате, освещенной слабым лунным светом, витает запах секса. И, пожалуй, это возбуждает ещё больше. Осознание приходит резко и неожиданно. Боли в лёгких, сиплый кашель — вот что уже не первую неделю преследовало младшего Сенджу. Все началось с малого, всего лишь лёгкий дискомфорт, стоило только вдохнуть полной грудью. Но уже спустя несколько дней появился кашель. Сначала слабый, он перерос в нечто ужасное. Казалось, что горло давно содрано в кровь. Впрочем и она не заставила себя ждать. Но даже это было лучше, чем когда привычно откашлявшись с утра, Тобирама обнаружил черные лепестки в раковине. Черные, словно вороново крыло, с красными каплями крови. Сил оценить иронию судьбы не нашлось. Хаширама запер его в деревне. И готов был практически сидеть сверху, не давая улизнуть. На миссиях было тяжело из-за дыхания? Забудьте. Все лучше, чем каждый день лицезреть патлатую макушку и эти бездонные черные глаза. А Мадара только и делает, что ловит очередной брошенный в свою сторону взгляд, да скрывается за дверьми в кабинет Хокаге с зубастой усмешкой на лице. Цветки начинают собираться в целые кисти. Пальцы проходятся по груди, ненадолго задерживаясь на твердых сосках. Но вместо ожидаемого сжатия лишь невесомый танец пальцев. Проклятый Учиха давно запомнил, как лучше действовать, чтобы добиться большей отдачи. Прикосновения доходят до пупка, оттуда перемещаясь на спину. Черт, да он специально игнорирует истекающий смазкой член мужчины под ним. Ладонь с шеи исчезает, когда они обе перемещаются на крепкие бедра, сжимая до темных синяков. Рвано выдохнув, Тобирама приподнимается самую малость, лишь настолько, чтобы протиснуть под себя руку. На большее уже не хватает. Старший брат волнуется. Старший брат готов носиться с ним как курица с яйцом. Вот только деревня и забота о ней отнимает прорву времени. И, наверно, это даже к лучшему. Никому бы не захотелось, чтобы самый родной и близкий человек смотрел на то, как ты медленно увядаешь. По-другому охарактеризовать этот процесс не получалось. Младший Сенджу побледнел, хотя до этого казалось, что больше просто некуда, осунулся. Красные глаза потускнели. И все это не могло скрыться от проклятого глазастого Учихи. Самым болезненным, даже хуже черных кистей гиацинта, что каждое утро раздирали горло, было принятие. Тобирама долгими ночами мучился вопросом. Одним единственным вопросом. Почему он? И ответ так и не пришел. Когда чувства к Мадаре умудрились из ненависти превратиться… Нет, не так. Она все ещё теплилась где-то в груди. Однако теперь соседствовала со своим полным противоречием. И это сочетание раздирало изнутри похуже чертовых цветов. — Даже не думай, — тихо, но внятно, прорычали где-то сзади. Горячая грудь прижалась к спине так, что можно было лопатками почувствовать пульс чужого сердца. Тобирама невольно подчиняется, уже двумя руками стискивая подушку. Из чистой природной вредности, которая в несколько раз усиливалась рядом с этим мужчиной, закусывает губу, чтобы не проронить ни одного стона. Ведь знает, как это раздражает Учиху. Хаширама в какой-то момент выдает свою самую бредовую из самых бредовейших идей. Действительно, почему бы не пойти в район Учиха, прямо к Мадаре, чтобы стребовать с того чертов спасительный поцелуй. Или лучше будет подловить где-то в резиденции Хокаге. Глупый анидзя. Тобирама устало трёт переносицу. Нет, он ни за что не пойдет к бывшему врагу с… Этим. В груди поселяется уверенность, что его пошлют к биджу под хвосты, стоит только заикнуться о подобном. Потому что Мадара помнит. Помнит, черт возьми, чья катана нанесла то проклятое ранение, унесшее жизнь младшего из братьев. Помнит и ненавидит. Спасать убийцу своего брата он не станет. Может, оно и к лучшему, что вся ненависть направлена именно на него, на Тобираму. Потому что так она не затрагивает деревню и брата. В конечном счёте все происходит как-то само собой, без должного контроля. Их вдвоем отправляют на миссию. Первую, за практически целый месяц у Тобирамы. Он впервые был готов откровенно накричать на брата за такую подставу, но сдерживается. Только хмурит бесцветные брови. Всю дорогу они переругивались. Во мнениях сойтись не получалось. Сенджу хотел выждать, Учиха пойти в атаку сразу, подкрепляя это тем, что их двоих явно хватит на кучку жалких разбойников. Днём они спорили. По ночам Тобираме приходилось сдерживать рвущийся наружу кашель вместе с черными цветами. Конечно Мадара давно догадался о болезни. Но не знал кто это. И альбинос собирался сохранить это втайне. А на обратном пути, когда они останавливаются в гостинице, Мадара прижимает его к стенке. Хирайшин это хорошо, но не в замкнутом пространстве. Глава Учих буквально требует назвать имя. Но в ответ получает только злой, уставший взгляд и гроздь черных цветов с каплями крови. Красный на черном. И понимает. Тогда он действительно был нежен, видя насколько загнанным выглядел Тобирама. Близость далась им обоим тяжело. Сенджу потому, что был не готов доверить и отдать себя кому-либо. Учихе потому, что приходилось вдвойне следить за состоянием партнёра, не позволяя тому словить панику. Он сразу обозначил, что себя трахать не позволит. А на следующий день Мадара заявляет, что это не ради него, Тобирамы, а ради Хаширамы. Что не хочет, чтобы тот тоже испытал этот ужас потери младшего брата. Вместо лёгких тупой болью отзывается глупое сердце. — Вредный, — тихий и такой контрастно нежный шепот на самое ухо. А после он чувствует, как по хрящику проходится язык, заставляя судорожно выдохнуть. Сенджу поражала эта способность Учихи — быть таким разным. Потому что движения внутри все ещё были быстрыми и грубыми, заставляя невольно подаваться назад в попытке попасть в ритм. Хотелось просто наконец кончить. Но Мадара ему не позволит, а Тобирама просить не станет. Ни за что. Вместо разрядки мужчина ощущает дорожку мягких поцелуев. Но глава Учих не был бы собой, если бы не оставил в конце крепкий укус на загривке, заставляя громче застонать. На удивление ему стало легче. Как же давно он не мог вдохнуть полной грудью. А сейчас получалось наслаждаться каждым вздохом. Просто потому что теперь ничего не мешало. Правда вот, облегчение было недолгим. Всего через неделю Тобирама приходит сам. Долго мнется, не зная как сказать. Благо, Мадара понимает все без слов, легко усмехаясь и заключая в объятия. Проклятый демон. Он никогда не собирался унижать альбиноса нижней позицией. Но сделал хуже. Потому что теперь Сенджу был буквально зависим. Потому что дарить спасение ему не собирались, лишь на короткий срок облегчая боль. Они не всегда спали. Иногда хватало того, чтобы просто быть рядом. В такие моменты Мадара позволял сгрести себя в крепкие объятия и уткнуться носом в черные, удивительно мягкие волосы. И просто уснуть. Они никогда не говорили на эту тему. Сенджу не хотел, Учиха не задавал вопросов. И за это Тобирама был благодарен. Раскрывать свои чувства, попутно погружаясь в них самому ещё глубже, не было ни малейшего желания. Они все ещё переругивались, стоило столкнуться в резиденции Хокаге. Все ещё были готовы вцепиться друг другу в глотки. Но теперь альбинос изредка позволял себе бросить долгий, провожающий и полный чего-то тоскливого взгляд. Учиха пытается игнорировать. — Мадара, — чужое имя впервые за все разы срывается с губ вместе с хриплым стоном. Он так больше не может. Устал. От всего этого. Даже нежелание причинять Хашираме боль своей смертью постепенно даёт трещину. Это надо прекращать. Нельзя и дальше всю жизнь сбегать под покровом ночи в квартал Учих. Мадара понимает. От чего толкается особенно резко и максимально глубоко, как можно сильнее вдавливая Сенджу в футон. Рука протискивается под грудью, прижимая к себе чужое тело как можно сильнее. Вторая ладонь ложится на требующий разрядки член. Тобираме хватает всего пары движений грубой кожи по плоти, чтобы излиться с громким стоном, прогибаясь в спине. И только после этого ощущает, как на бедра и спину брызгают горячие капли. Просьбу не кончать внутрь Учиха ещё ни разу не проигнорировал. Внутри становится непривычно пусто. Его осторожно укладывают на спину. А в следующий момент искусанные губы оказываются накрыты чужими. Тобирама, ещё не до конца пришедший в себя, обвивает мокрые плечи, зарывается пальцами в спутанные пряди на затылке, не позволяя отстраниться. Хотя, этого делать и не собирались. Понимание происходящего приходит только когда в лёгких не хватает кислорода. Красные, цвета рассветного солнца, глаза распахиваются в немом удивлении. Тобирама пытается отстраниться, но ему не дают, удерживая крепкими руками. Напоследок Мадара оставляет короткое прикосновение на шраме на подбородке. Тишину нарушать не хочет никто. — Это… — он не договаривает. Что ж, видимо Учихе это все действительно надоело. И он решил прекратить самым радикальным образом. Ведь теперь Сенджу не надо к нему приходить. Теперь он свободен. Думать о том, что им просто попользовались, Тобирама не будет. Не будет, черт его дери. — Глупый, — все тот же нежный шепот. А потом, с тяжёлым вздохом, будто обо всех мыслях догадались, альбиноса прижимают к груди, не давая отстраниться. Пальцы гладят белые волосы, убаюкивая. Но ему надо знать. Однако вопрос застревает в груди, когда до слуха доносится мирное посапывание. Он узнает все утром. А сейчас — спать. Впервые за очень долгое время Тобирама засыпает с лёгкой улыбкой на бледном лице. Цветы из лёгких исчезли. Теперь в сердце просыпается слабый росток надежды.