All in the Family / В кругу семьи

Кратко о главе: Что-то пошло не так, как они запланировали. А они планировали. Потому что его жена — Маринетт, а Маринетт — Ледибаг, а у Ледибаг всегда есть план. Но это было до телефонного звонка, и что значит, у тебя идет кровь, и нет нет нет, это слишком рано, это не может произойти сейчас. Примечание от автора: Больницы, операционные, упоминания об иголках, хирургии, родах, кесаревом сечении и реанимационном отделении для новорожденных. Ничего графического в отношении человеческого тела, но все происходит в больнице, и могут быть упомянуты не очень приятные вещи, если вам это противно, готовьтесь закрыть главу. Что-то пошло не так, как они запланировали. А они планировали. Потому что его жена — Маринетт, а Маринетт — Ледибаг, а у Ледибаг всегда есть план. Но это было до телефонного звонка, и что значит, у тебя кровь, и нет нет нет, это слишком рано, это не может произойти сейчас. Лука слышит, как она ради него старается сдержать панику, как напоминает, что это всего лишь на четыре недели раньше, что они прошли опасную зону, что все будет наверняка (наверняка) в порядке. Он быстро прячет свой страх (он должен быть ее опорой, а не еще одним человеком, перед которым она должна притворяться) и говорит ей как можно спокойнее, что встретит ее в больнице, и нет, он не будет ждать, пока она пройдет обычный осмотр, ему все равно, если это пустяк, это может оказаться чем-то серьезным, и он хочет быть там. Поездка до больницы занимает меньше времени, чем уходит на обычную для таких мест волокиту с доказательством того, что он тот, за кого себя выдает, что Маринетт подписала все правильные бланки, чтобы они сказали ему, что да, она здесь, и показали куда идти. Наконец-то он осторожно заглядывает в нужную палату. — Лука, — произносит Маринетт, с облегчением потянувшись к нему. — Я здесь, — отвечает он, ловя ее руку своей. Это словно песня, что они пели тысячу раз, танец, что они знают наизусть. Она зовет, и он отвечает. Они делали это снова и снова, с тех пор, как она позволила себе в первый раз сломаться в его руках: когда она разбита, когда она одинока, когда она видит кошмары. Когда она напугана. Сейчас же напуганы они оба. Они сидят в тревожной тишине, пока мимо них течет поток людей, которым платят за то, чтобы они всегда оставались спокойными и поддерживающими. Наконец приходит врач с каменным лицом и пресловутыми хорошей и плохой новостями.. Хорошая новость — ребенок в порядке — по крайней мере, сейчас. Плохая новость — она не будет в порядке, если они не начнут сейчас. Маринетт и Лука переглядываются и соглашаются на все рекомендации врача. У них был план, и в нем не было ничего такого. Они заставляют ее снять сережки. Она и Тикки обмениваются ошеломленными взглядами, но ничего не могут с этим сделать. Лука быстро заворачивает их в салфетку, чтобы они не кололись, и убирает в карман к Сассу. Покрывало, которое Маринетт приготовила для этого момента, не допускается в операционную. Она надевает ужасное больничное платье вместо того платья, что с такой тщательностью подготовила для родов. Поверх одежды Луки надет жесткий бумажный халат, на синих волосах — хирургическая шапочка, рот закрыт медицинской маской, из-за которой он не может дышать, и во всем этом одеянии жарко как в аду. Ее матери тут нет. Нет никакой успокаивающей музыки. Нет ни счета, ни ровного дыхания, ни прогулок по палате, ничего из того, что они практиковали. Нет ни проклятий, ни сдавленных пальцев, ни героического преодоления боли. Они беспомощны. Есть только белая комната, стол в виде креста (серьезно, какого черта?), трубки, капельница и иголка в ее позвоночнике, что снимает боль, но не убирает страх. Где-то в разгаре всего этого Лука принимает эту нежелательную реальность, делает глубокий вдох и забывает о плане. Маринетт может и создание порядка и деталей, но Лука родился и воспитывался в хаосе. Он справится. Маринетт нуждается в нем. Поэтому он садится на табурет рядом с головой Маринетт, гладит ее по лбу под ее собственной хирургической шапочкой и успокаивающе разговаривает с ней, тогда как из ее испуганных глаз начинают просачиваться слезы. Она здесь беспомощна, и она ненавидит это чувство, он знает. — Лука, — в отчаянии шепчет она. — Я здесь, — уверяет он, осторожно накрывая своей рукой ее, привязанную к столу, следя за тем, чтобы не сдвинуть измеритель кислорода с ее пальца. — Все будет хорошо. Еще несколько минут, и мы встретимся с нашей маленькой девочкой. Неважно, как она попадет сюда. Главное, что она придет и с ней все будет в порядке. Врачи собраны и заняты, но медсестры сочувствуют. Никто из них ничего не видит за занавеской, закрывающей от Маринетт нижнюю половину ее тела, но по тихой просьбе Луки анестезиолог держит ее в курсе происходящего. Лука ничего не может сделать с отсутствием контроля, но, по крайней мере, она сможет узнать, что происходит. — Ее уже видно, — успокаивающе бормочет анестезиолог. — Один, два, три — и вот она тут. Лука не может и дальше оставаться за занавеской, и у него срывается дыхание, когда он видит своего ребенка в руках врача. Он не хочет больше ничего видеть и поэтому быстро садится обратно, и спустя один удар сердца появляется медсестра, чтобы показать им малышку. После мимолетного взгляда Луке приходится на мгновение покинуть Маринетт, пересечь комнату, перерезать пуповину и восхититься невозможно маленьким числом на весах. Его дочь (его дочь) протирают и заворачивают, и вот она наконец-то у него на руках, и пусть первое, что она увидела, это не его лицо, и пусть первое, что она почувствовала, это не его руки, и пусть первое, что она услышала, не его песня, тщательно придуманная и записанная, подготовленная и играющая на повторе именно в тот момент, когда она придет в этот мир… но она прекрасна, и отныне каждый день она будет чувствовать его руки, слышать его голос и чувствовать его любовь. Медсестры дают ему время насладиться моментом, и после он бережно относит ее к Маринетт. Они снимают ремни с Маринетт, чтобы она могла потрогать и погладить крошечное личико, и Лука наклоняется к ней ближе, чтобы она могла мягко поцеловать эти нежные темные волосики. Это момент покоя перед тем, как хаос воцарится снова, и медсестры мягко настаивают, что новорожденную надо забрать в отделение реанимации для обследования и наблюдения. Лука смотрит на Маринетт, его лицо каменеет, но она сжимает губы и произносит: — Иди с ней. Лука целует ее и обещает вернуться как можно скорее. Возникает чувство, будто его сердце рвется на две части, и он оставляет половину его здесь, следуя за выходящими из палаты медсестрами. Медсестры из реанимационного отделения встречают их сразу же, стоит им только попасть на их территорию, они компетентные и заботливые, но властные, и Луке это не слишком нравится. Часть его ценит их самоотверженность и необходимость защитить своих крошечных подопечных, но это не удерживает его праведного возмущения. Из его губ вырывается рычание «Я ее отец!», когда медсестры предлагают оставить ребенка им. Она такая крохотная в этой пластиковой корзине, что они называют колыбелькой, с розовой табличкой, на которой с двумя крохотными отпечатками ножек черным маркером написано ее имя «Куффен Эрика» с временем ее рождения и весом под ним, и еще рядом читается «Мать: Куффен Маринетт». Лука смотрит на этот кусочек розового картона, пытаясь приспособиться ко всему этому. Медсестры приносят бутылочку со смесью, и его снова накрывает приступом боли — мы планировали все вовсе не так — после чего он настаивает на том, чтобы взять бутылочку и покормить свою дочь самостоятельно. Боже, его дочь. Медсестры против, но сажают его на стул рядом с колыбелькой и позволяют ему дать ей бутылочку (он ее отец, и они не могут останавливать его). За ним внимательно следят, что его раздражает, но Лука искренне не хочет все испортить, поэтому он прислушивается к их советам. После кормления он категорически отказывается отпускать Эрику, вместо этого он крепко держит ее у груди и напевает ей те самые песни, что он пел ей, пока она находилась в животе Маринетт. Он помнит их занятия с курса молодых родителей, и опускает ее ненадолго вниз, чтобы снять с себя рубашку. После он снова берет ее, разворачивает ее одеяло и прижимает к своей груди снова, кожа к коже. Это должна была сделать Маринетт, так они запланировали, но она не может, поэтому делает он. Уменьшить стресс, помочь с сердцебиением и дыханием — Лука не может вспомнить и половины того, что им говорили, но он знает, что это важно, это было важно для Маринетт, и она хотела бы, чтобы он сделал это, пусть медсестры и кидают на него странные взгляды, а некоторые другие родители удивленными взглядами рассматривают мужчину без рубашки с татуировками змеи, что держит крохотного малыша в центре отделения реанимации. Пожилая женщина в волонтерской униформе подходит к нему, и он настороженно на нее смотрит, но она стучит ему по плечу, прося так наклониться вперед, и накидывает на его плечи теплое одеяло. Лука благодарит ее. Она одобрительно похлопывает его и говорит что-то, чего он совершенно не понимает, но он признателен ей за это. У Луки есть время увидеть других детей, многие даже меньше, чем Эрика, в их собственных маленьких колыбельках, и он улучает момент, чтобы поблагодарить ее за то, что пускай она и маленькая, но она сильная и здоровая. Сасс выскальзывает из кармана под одеялом, чтобы посмотреть на малышку. Он улыбается Луке и снова прячется. Слишком много людей вокруг, чтобы рисковать. Только когда Лука получает смс от Джулеки, что она уже здесь, он неохотно кладет маленькую Эрику назад в колыбельку. Она выглядит маленькой и замерзшей в одной только полосатой шапочке и невозможно маленьком подгузнике, проводах на груди и вокруг тела, с маленькой трубочкой в носу. В отделении интенсивной терапии тепло, Лука знает, что кроватка подогревается, и с ней все будет в порядке, но он ненавидит это место. На его малышке есть клейкая лента, удерживающая все на месте, и Луке плевать, особенная эта лента или нет, он ненавидит ее. Это все не то, что они планировали. Но что есть, то есть. Он выдыхает разочарованно. Он не знает, как ее пеленать (у них есть книга, но она дома), а настырные медсестры оставили его на время, но он старается укутать ее одеялом, как только может. Лука смотрит на ее пульс и уровень кислорода на мониторе. Сами цифры для него ничего не значат, но они зеленые, поэтому он думает, что с ней все хорошо. Он надевает свою рубашку и направляется ко входу забрать сестру. Медсестры снова возражают, когда он хочет войти с Джулекой, но Лука непоколебим: с Эрикой постоянно будет находиться член семьи, а ему нужно увидеть его жену. Она совсем одна в послеоперационной палате, даже без Тикки, ее телефон у него в кармане, она практически ничего не может. Лука знает, в каком она сейчас должно быть состоянии. Он старается помнить, что они хотят только добра, что у них много маленьких хрупких пациентов, о которых они должны заботиться, поэтому ему удается оставаться вежливым, пока они требуют, чтобы он не «докучал» ребенку постоянной сменой родственников. Они приходят к компромиссу; Джулека останется, но не будет брать Эрику на руки и беспокоить ее сон до следующего кормления. Кто-то сопровождает Луку к Маринетт. Когда он видит ее, ему становится страшно: она бледна и неудержимо дрожит. — Лука, — шепчет она. — Я здесь, — тут же отзывается он, замирая сбоку от нее и беря ее за руку. Она словно ледышка. — Ей холодно, — говорит он, глядя на медсестру. Медсестра, ухаживающая за ней, приносит ей еще одно подогретое одеяло, но объясняет ему, что это нормально, побочный эффект от анестезии в позвоночнике. Маринетт будет в порядке. Лука прижимается губами к пальцам Маринетт и возвращает ей телефон. — Малышка? — спрашивает она. — С ней все хорошо, дорогая, у нее все очень хорошо, — отвечает он. — Они подключили ей кислород и сказали что-то о сахаре в крови, но по их словам ей нужно будет оставаться в отделении интенсивной терапии день или два, а после, если все будет в порядке, она сможет перейти к нам в палату. Говоря это все, он достает свой телефон и показывает ей тридцать или около того фотографий, что он уже успел наделать. — Джулс сейчас рядом с ней, и твоя мама уже в пути. — Я хочу увидеть ее, — со слезами на глазах произносит Маринетт. — Я ее мать, — она морщится, и сердце Луки разрывается. — Мы планировали все вовсе не так. — Я знаю, — отвечает Лука, целуя ее в лоб. — Я знаю, что это все не так, но ты в порядке, и она в порядке, и это единственное, что важно. Мы продержимся еще пару дней, за которые ты немного поправишься, а они позаботятся о том, чтобы ее состояние стало более стабильным, и затем мы все вместе поедем домой, и все будет хорошо. Мы сделаем все так же, как хотели, если бы наш план и прошел без заминок. Мы будем в порядке. Мы сможем приспособиться, — он подмигивает. — Ну по крайней мере некоторые из нас. Маринетт кашляет из-за смеха, но тут же вздрагивает от боли. Лука сжимает ее руку и вытаскивает ее сережки из кармана. Она заметно расслабляется, когда они оказываются снова на месте, а Тикки прячется под одеялами. Лука садится рядом, ожидая, пока она придет в себя. Когда два часа восстановления наконец проходят, ее усаживают в кресло-каталку и отвозят сразу в отделение реанимации. Джулека смотрит на них и улыбается, подавая малышку и бутылочку со смесью Маринетт. Им вежливо напоминают, что в отделении реанимации не разрешено находиться одновременно более двух посетителей, и Лука отправляет Джул в холл встретить Сабину и проводить ее в палату Маринетт. Сабина задержалась, чтобы собрать все вещи Маринетт, которые та либо забыла, либо не успела взять с собой, и Лука знает, что к тому времени, как Маринетт вернется к себе в палату, Сабин разложит на кровати заготовленные одеяло и халат, и там же будут маленькие детские шапочки, что связала Маринетт для этого. Как они и планировали. Когда он видит, как Маринетт что-то шепчет, улыбается и целует их маленькую девочку, напряжение уходит из его тела, и он знает, что все будет хорошо. Он верит в то, что сказал ранее Маринетт. Может все произошло не так, как они запланировали, но это не важно. Позже они посмеются и признают в Эрике истинную Куффен, раз она пришла в этот мир в настоящем хаосе, а не по плану. Сейчас же они есть друг у друга и у Эрики, и у них есть орда близких, готовых в любой момент прийти на помощь. Маринетт поправится, и Эрика подрастет, и Лука никогда не разлюбит их обеих. — Лука, — шумно выдыхает Маринетт, глядя на него с сияющей улыбкой, крепко обнимая их дочь. Ее руки заняты, поэтому Лука подходит ближе и кладет руку на мягкие черные волосики Эрики: — Я рядом.