Вкус магии

Рабочий день пастора начинается в шесть утра. Подняться, привести себя в приличный вид, надеть сутану и отправиться на утреннюю литургию, а перед ней — размять голосовые связки. Петь нужно много, а промочить горло нельзя — священнику вообще не полагается пить и есть до окончания службы. Сегодня Ёширо был не в лучшем виде. Кожа побледнела, скулы заострились, серые круги под глазами стали заметнее. Если бы не светлые волосы, придававшие лицу живой цвет, он точно был бы похож на восставшего мертвеца. В глазах он заметил красный отблеск и поспешил надеть очки. Плохо. Очень плохо. И совсем скверно было от осознания, что незнакомка всего парой фраз проломила броню, которую пастор долгие годы выстраивал между собой и миром с его наслаждениями и искушениями. Неужели он так сильно истосковался по теплу человеческого тела? За годы он привык к постоянному слабому голоду, привык не замечать его, подавлять. Но стоило прийти ей... Закрыв глаза, Ёширо стукнул себя по лбу, набросил сумку на плечо и покинул квартиру. Жил он рядом со своим храмом, чтобы как можно реже бывать в городе среди толпы людей. Такое добровольное заточение устраивало и Ёширо, и полицию Токио, и Аматерасу. Храм, в котором служил Ёширо был белоснежным величественным собором с острыми шпилями. Среди бесконечных серости и пыли города церковь казалась маяком спокойствия в океане суеты. Сюда приходили туристы, здесь работали студенты-теологи, здесь получали благословение, отпущение грехов, здесь исповедовались, заключали браки. Порой здесь же провожали в последний путь. А с появлением магии начались волны истерии. Кто-то считал эти странные силы грехом и умолял Ёширо провести обряд экзорцизма, кто-то просил научить их пользоваться силами. Ёширо не отказывал нуждающимся, тем более, в магии он кое-что понимал. Пастор скользнул взглядом по цветным витражам и задержался на красных фрагментах. Красных, как кровь. Красных, как её магия. Красных, как её шарф. Он зажмурился, прошёл дальше, открыл тяжёлую дверь и отправился в свой кабинет. В тишине, среди книг, икон и крестов мужчине на какое-то мгновение стало спокойнее. Выровняв дыхание, он подошёл к столу, оставил свои вещи и вышел в наос. Прихожане, несмотря на ранний час, уже собирались в соборе. Кто-то ставил свечи, кто-то записывал послания, кто-то тихо молился перед образами. Ёширо смотрел на них сквозь стёкла очков, вглядывался в фигуры, в движения. И чувствовал голод. Сильнее, чем прежде. Была ли она здесь? Нет. Конечно, нет. Порочные женщины с шарфами от Диор в это время крепко и сладко спят. Глубоко вздохнув, Ёширо поправил очки  взял себя в руки и отбросил праздные мысли. Он перекрестился, сложил руки в молитве и начал долгий, утомительный и бесконечный рабочий день. Утром он сосредотачивался на песнопениях, и каждый прихожанин — кто сидя на скамейках, кто стоя на коленях — слушал его тренированный бас. Рутина хорошо отвлекала от голода. После литургии Ёширо было некогда перевести дух: служба не заканчивалась, и порой пастору нужно было крестить пару новых людей, порой отпеть пару старых, порой венчать тех, что были где-то посередине между рождением и смертью. За годы тяжёлой работы юмор Ёширо стал таким же чёрным, как и его сутана, но все свои колкие замечания он оставлял при себе. В храм приходили не за шутками, да и к Богу не обращаются люди, у которых легко и светло на сердце. Обедал он всегда в подземном хранилище, где были два сокровища, из-за которых его собор продолжал сушествовать. Первое — рака с мощами святого. А второе сокровище засыпало, сидя над толстой древней книгой. — Здравствуй, Марс. — Добрый день, падре. Мальчик поднялся с узкой койки, взмахнув красными крыльями, из которых упала пара перьев. Как много в мире красного... Ёширо передал ему упакованные обед, ужин и завтрак через прутья решётки. Марс поблагодарил его кивком. Мальчик не был преступником, не был трудным подростком, но определённо точно был узником. В обязанности Ёширо входило наблюдать за ним, вести записи, изучать силы и ограничения. И ни при каких обстоятельствах не выпускать из храма. Так распорядился Аматерасу. "Раз уж ты, к моему сожалению, будешь жить, значит должен приносить пользу". Он назвал Марса своим неудачным экспериментом. Он передал в храм перепуганного ребёнка и оставил под надзором безумного чудовища. Но при этом Аматерасу сохранил жизнь Ёширо и позволил исправить ошибки прошлого. Пастор не мог не испытывать благодарности. Марс считался уродцем. Неудивительно. У обыкновенных ангелов белые крылья и острые клыки, а у этого ни клыков, ни священной чистоты. Что ж, уродцы тоже имеют право на существование. Ёширо тому подтверждение. Он сел за стол перед клеткой. Когда мальчишка только появился здесь, Ёширо решил, что будет проводить с ним столько времени, сколько сможет, будет учить его и таким образом наблюдать. К тому же, пастор терпеть не мог бездельников, да и бурную энергию "неудачного эксперимента" нужно куда-то направлять. Ёширо нахмурился, когда увидел, что Марс смотрит на него во все глаза. — Что? — Вы горите. Мужчина помрачнел, а мальчишка в ответ стал усердно тереть глаза. — Точно... горите весь. Как Неопалимая Купина! Марс поднял палец вверх, явно гордый собой за такое сложное сравнение. Ёширо потёр переносицу и достал свой блокнот с записями. Порой он жалел, что приобщал ребёнка не к школьной программе, а к религии. Вот только мальчишка, даже будучи религиозным, остаётся мальчишкой. Библия для него была не философским трудом, а историями о супергероях. И, похоже, от одиночества, затворничества и чтения по ночам у него начались галлюцинации. Но записать не помешает. Хоть что-то интересное для Аматерасу. — Значит, видишь пламя... сколько ты сегодня спал? Мальчик насупился. — Я не ложился. Этого было достаточно, чтобы уставший Ёширо потерял возникший интерес учёного. Он записал дату, время и слова ребёнка, но в подробности не вдавался. Быстро пообедав, пастор откинулся на неудобном стуле и задремал, чтобы проснуться через час и отправиться на вечернюю службу. Впервые за долгое время Ёширо и ждал, и страшился исповеди. Но этим вечером она не пришла. Не пришла и на следующий день, и на третий, и на четвёртый. В череде будней, полных прихожан, служб, исповедей, крестин и похорон, Ёширо почти забыл и о незнакомке, и о точившем его голоде. Марс больше не видел пламени, душевное смятение улеглось, неправильный трепет успокоился. До определённого момента. После очередной вечерней службы и уроков с Марсом Ёширо вышел из собора, запер тяжёлую дверь на ключ. — О... я опоздала на исповедь. Какая досада. Он думал, что смог усмирить бесконечный голод, думал, что смог совладать с собой. Но от одного её голоса по спине пробежали мурашки. — Приходи послезавтра, дочь моя. — Я не люблю ждать. — Смирение — одна из главных христианских добродетелей. Она хмыкнула. — Тогда хорошо, что я грешна. Иначе нам было бы не о чем поговорить. Ёширо запер дверь, но поворачиваться лицом к незнакомке не спешил. И, если честно, не хотел её видеть. Лучше бы она исчезла, лучше бы оставила его в покое, лучше бы не искушала судьбу. — Не спорьте, святой отец. Я очень хочу исповедаться. — Храм закрыт. — И что с того? Моя исповедь будет самой искренней как здесь, так и в милом ресторанчике неподалёку. Ёширо жалел, что сейчас их не разделяла решётка. Тем более, у него заканчивались аргументы. — Я не на работе. — Какая удача. Мне как раз нужен не строгий пастор, а... его человеческая сторона. Проклятая похотливая бестия. — Не будьте таким упрямым, — она подошла ближе, громко стуча каблуками. — Меня это злит. А когда я злюсь, я сжигаю... всё и вся. Она щёлкнула пальцами, и ночь окрасилась ярким алым светом. Ёширо стиснул кулаки и процедил: — ...хорошо. Красный свет исчез так же резко, как и появился. Она приблизилась, беззастенчиво взяла мужчину под руку и потянула за собой. Только после этого он, наконец, взглянул в лицо своему самому опасному несчастью.