High School Sweethearts

Can we just be honest? These are the requirements. If you think you can be my one and only true love you must promise to love me. Step one: you must accept that I'm a little out my mind. Step two: this is a waste if you can't walk me down the finish line. Step three: give me passion, don't make fun my fashion. Step four: give me more. Step five: you can't be scared to show me off and hold my hand. Step six: if you can't put in work, I don't know what you think this fucking is. Step seven, this one goes to eleven: if you cheat, you will die. - Melanie Martinez (High School Sweethearts).

- Ты так и будешь ходить за мной? Я не маленький ребёнок. Сам могу справиться. - Видел я, как ты можешь. Жрать землю с чужой подачи у тебя действительно выходит отлично. Сразу видно, долгая была практика. Дазай скрипит зубами и переворачивается на бок спиной к нему. Скользнув взглядом по подтянутым к груди коленям, Чуя обходит его и садится так, чтобы после улечься на спину и пристроить затылок на чужом боку. Он и сам не знает, почему увивается вокруг этого острого на язык идиота. Наверное, это разновидность отношений «мы в ответе за тех, кого приручили». Не то чтобы Чуя приручил нелюдимого одноклассника, конечно, но обострённое чувство справедливости не позволяет оставаться в стороне, когда кого-то травят прямо у него под носом. Встреча с Дазаем была случайной, но произошла в самом лучшем стиле «школьной» манги. Вспоминая то утро, Чуя не может сдержать усмешку. Всё действительно было по самым затёртым шаблонам. Дазай - слабая жертва, неспособная постоять за себя. Старшеклассники с параллели - самодовольные ублюдки, уверенные в собственной непобедимости и неприкосновенности. Накахара Чуя, студент из Франции по обмену, который в гробу видел этот самый обмен, показал себя в роли героя, способного при своём невысоком росте отправить всех обидчиков Дазая в нокаут. Правда, после подобных спасений в манге обычно вспыхивает неземная любовь, а у Чуи к Дазаю... Что-то непонятное. Может, это всё собственные комплексы? Кто знает. Чуя в своё время натерпелся издёвок в школе по многим поводам, и его «женоподобная красота» была одной из них. Сначала он ненавидел себя и своё лицо, свою слабость и неспособность постоять за себя, а потом всё кардинально изменилось, и он стал королём не только своего класса, но и всех параллелей. Правда, к победе над самим собой и над всеми обидчиками пришлось идти по головам этих самых обидчиков, за что Верлен - старший брат - и сослал Чую на родину их матери, чтобы он прочувствовал всю строгость местного обучения, рамок поведения и жёсткого воспитания. Вот только единственное, что Чуя в итоге получил, это охренеть какую учебную нагрузку и очередные насмешки, на этот раз из-за нетипичной для Японии внешности. А ещё выговор в первый же день от классного руководителя за то, что прописал по зубам какому-то ублюдку за сравнение с девчонкой. - Эй, Дазай, - негромко зовёт Чуя, рассматривая плывущие по небу облака. - За что тебя все так ненавидят? - Не твоё дело, - едва слышно отвечает Дазай и пихается локтём, будто это заставит Чую отстать. Правда в том, что отставать Чуя не собирается. Он знает, что школьники бывают жестоки и даже очень, как знает и о том, что в японских школах из-за больших нагрузок и отсутствия свободного времени старшеклассники устраивают жуткие развлечения едва не в коридорах, но Дазай - любимая игрушка для битья для всех вокруг - не выглядит человеком, до которого можно докопаться просто так. Да, он тихий и нелюдимый, не умеет при этом держать язык за зубами, а ещё эти его идиотские бинты по всему телу, но разве это повод? Дазай бродит тенью, растворяется в толпе и вообще делает всё, чтобы его не замечали. Если бы можно было испариться без следа, Чуя уверен, Дазай бы это сделал. Есть и позашуганнее кадры. Есть располневшие ботаники в очках на пол-лица с толстенными линзами. Есть фрики, увлекающиеся аниме и мангой едва не до татуировок на лбах. Есть прыщавые дрищи, не способные на занятиях по физической подготовке пробежать и десяти метров, чтобы не свалиться с одышкой. Так почему именно Дазай? - О-о-о, вы только посмотрите, кто здесь! Новоявленная сладкая парочка! Противный визгливый голос ввинчивается в уши дрелью. Заложенный в слова смысл вызывает острое желание почесать костяшки пальцев. Желательно, о чьё-нибудь лицо. Почувствовав затылком, как Дазай на мгновение перестаёт дышать, Чуя медленно открывает глаза и с ленцой садится прямо, окидывая взглядом школьную крышу и впиваясь взглядом в нарисовавшуюся гоп-компанию. Это не те идиоты, которых он извалял в грязи в первый день начала занятий месяц назад, когда искал место, чтобы тайком покурить, и нашёл избитого до кровавых соплей Дазая, но рожи всё равно знакомые: шумное быдло всегда сидит в столовой за самым дальним угловым столом и постоянно распускает руки, шлёпая проходящих мимо школьниц по задницам. Чуе на них настолько наплевать, что он не знает ни одного имени. Типичные моральные уроды с завышенным чувством собственной важности, вот и всё. - А тебе что, завидно, кривомордый? - ухмыляется он. - Тебе-то с такой рожей наверняка даже девчонки не дают, что уж говорить о парнях. Они всегда нападают скопом. Всегда. Как крысы. На этот раз мелькает две биты, и Чуя невольно поражается такой наглости. Одно дело - привычный мордобой. Конечно, он тоже может закончиться плачевно, если запинают ногами по почкам, но биты - это другой уровень. Хорошо, что эти кретины едва ли умеют ими пользоваться. Откуда только притащили? Мозгов же не хватает даже на то, чтобы толком замахнуться: Чуя намного быстрее и изворотливее, реагирует моментально, а ещё у него хорошо поставлены удары что руками, что ногами. Поэтому вскоре Чуя вытирает разбитые костяшки о клетчатые зелёные брюки и разворачивается к Дазаю, что всё это время стоял в стороне, с привычной постной миной наблюдая за тем, как он отделывает одних из главных гопорей школы. Правда, в следующий миг что-то идёт не так, потому что Дазай широко распахивает глаза и бросается вперёд. Чуя успевает только обернуться и увидеть главаря банды и летящую на встречу с его головой биту, как Дазай со всей силы врезается в грудь парня. От силы столкновения тот отлетает назад, заваливается спиной на сетку ограждения, и тут происходит страшное. Крепление сетки с громким скрежетом вылетает из пазов, и Чуя чисто на автомате бросается к вскрикнувшему школьнику, который вместе с сеткой слетает с края крыши на высоте четвёртого этажа. Чудом, не иначе, Чуя перехватывает взметнувшуюся руку перепуганного парня, мгновенно растерявшего всю свою дерзость, удерживая собственный вес хваткой за опорный столб сетки. - Дазай, помоги! - нервно-испуганно вскрикивает он, бросая дикий взгляд через плечо. И будто в замедленной съёмке видит, как губы Дазая растягиваются в жуткой улыбке. Как он переводит тёмный безразличный взгляд с лица перепуганного школьника, висящего над пропастью, на Чую, а после неторопливо разворачивается к нему спиной и уходит прочь. Чертыхнувшись, Чуя снова смотрит на того, кто только что был готов его прибить, шумно выдыхает и на глубоком вдохе резко тянет парня на себя вверх. Оказывается, мышцы у этого идиота не только для того, чтобы бить тех, кто слабее. Зацепившись за край крыши и упёршись ногами в декоративный выступ, парень неловко подтягивается и падает на ноги вытянувшего его на крышу Чуи, что с тяжёлым дыханием заваливается на спину, шальным взглядом сверля небо. - Твою мать, - выдыхает Чуя и садится прямо, трясущимися пальцами доставая из кармана пачку сигарет. Наплевать, что на территории школы нельзя курить. После такого дерьма он не отказался бы и от банки пива, да только такое в школу уж точно не протащишь. Поэтому он прикуривает сигарету и впихивает вторую в так же сильно трясущиеся руки того, с кем только что катался по крыше в драке. - И после этого ты спрашиваешь, за что его ненавидят? - едва слышно сипит белый как полотно парень, давая понять, что успел услышать вопрос Чуи до того, как дал знать о своём присутствии. - Он же отбитый на всю голову. Педик. Суицидник. Связался с малолеткой и отправил его на тот свет. Ублюдок не заслуживает жизни. Зажав сигарету зубами и схватив его за шиворот формы, Чуя зло заглядывает в чужие глаза. - Заткнись. Каким бы отбитым он ни был, не тебе и не кому-то другому решать, кто заслуживает жизни, а кто - нет. Ты, ублюдок, хотел долбануть меня битой по башке. Ты мог мне череп к чертям проломить, но я вытащил твою трусливую шкуру, не позволив сдохнуть, хотя ты мне нахрен не сдался. Цени жизнь, мразина. Она у тебя и у других людей одна. Отпихнув от себя подавившегося сигаретным дымом парня, Чуя перешагивает через одного из вырубленных им прихлебателей короля местной шайки и покидает крышу, попутно туша сигарету о стену и выбрасывая окурок. У него всё ещё трясутся пальцы, и сердце колотится где-то в глотке, но ноги уверенно несут его в сторону библиотеки. Там, в самом дальнем и пустом углу, он привычно находит Дазая, что с невозмутимым видом читает какую-то книжку в красной обложке. Книга эта летит на пол, как и пиджак слетает с плеч хозяина, когда Чуя хватает Дазая за ворот рубашки, вздёргивает с подоконника и впечатывает в стену. - Ты совсем ебанулся? - шипит он. - Какого чёрта ты не помог мне? - Зачем? - склоняет голову к плечу Дазай, одаривая его безэмоциональным взглядом. - Зачем? - яростно переспрашивает Чуя, встряхивая его. - Он мог свалиться и сдохнуть! - Да, - пожимает плечами Дазай. - Это точно произошло бы, ведь я специально толкнул его к сетке именно возле этой опоры. Там давно болты проржавели, и всё держалось на честном слове. Но ты спас его. Жаль. Мне было интересно, будут ли его мозги похожи на клубничный джем, когда растекутся по асфальту. - Ты больной? - отшатывается от него Чуя, сжимая кулаки. - Думаю, это можно назвать и так, - поправив галстук, Дазай поднимает книгу и пиджак с пола. - У меня хроническая бессонница, депрессия и двенадцать попыток суицида. Мне нравятся мужчины и вид крови. Я мечтаю о том, чтобы умереть. Иногда я мечтаю о том, как было бы здорово выпотрошить перед смертью всех моих обидчиков. Да, наверное, ты прав. Я больной. Так что оставь меня наконец-то в покое. Засунув книгу - на обложке правда написано «Пособие по суициду»? - в сумку, Дазай накидывает пиджак на плечи и проходит мимо Чуи, задевая его плечо своей рукой. Его шаги вскоре затихают среди узких библиотечных проходов. Чуя впервые не находит в себе сил пойти следом. Ему для начала нужно всё произошедшее переварить.

***

- Как же я тебя ненавижу! - Да, да, я тебя - тоже. - Отродье! Увернувшись от швырнутой в голову бутылки с саке, разбившейся о стену, Дазай проходит в свою комнату и захлопывает дверь прямо перед лицом пьяной матери. Больше похожая на разъярённую банши, она продолжает долбиться в закрытую на замок дверь, но Дазаю нет до этого никакого дела. Бросив сумку возле стола, он забирается на кровать и затыкает уши наушниками, включая на полной громкости звук прибоя. Если очень постараться, можно представить, что он не в своей комнате сидит, а медленно погружается на дно, где навсегда окажется погребён под песком и илом, окутанный тишиной и покоем. «Дазай-сан», - звучит эхом в памяти негромкий хриплый голос и последовавший за ним кашель. До боли закусив щёку изнутри, Дазай резко открывает глаза, впиваясь пустым взглядом в серую стену напротив. Когда-то на ней висело зеркало, но он разбил его в порыве эмоций. Зря. Может, если бы он мог в настоящем видеть своё лицо, память не рисовала бы поверх обоев призрачный портрет того, кто добровольно шагнул вслед за ним в объятия Смерти, но, в отличие от него, выбраться из этих объятий не сумел. Акутагава всегда был странным. Навязчивым. Слишком прилипчивым. Дазай помог ему всего один раз, но Акутагава отчего-то решил, что это какой-то особый знак, и отвязаться от него не представлялось возможным. Впрочем, сначала это было даже забавно. В глубине души Дазай был рад вниманию, обожанию и приязни, которыми Акутагава щедро одаривал его. Нелюбимый ребёнок, ненавидимый собственной матерью из-за схожести с отцом, променявшим жену на мужчину, Дазай с детства не знал ни заботы, ни не несущего боли внимания, ни восхищения. Поэтому верчение Акутагавы вокруг его персоны ему нравилось и даже очень. Вот только чем дольше они общались, тем одержимее становился Акутагава. Такой же отщепенец, брошенный семьёй на произвол судьбы вместе с младшей сестрой, он тянулся к Дазаю, будто чувствовал в нём родственную душу. Он старался всегда быть рядом. Он заглядывал Дазаю в рот и запоминал каждое сказанное им слово. Он увивался вокруг щенком, готовый выполнить любую просьбу, желание, поручение. Будто лишившись собственного голоса и мнения, он возвёл на пьедестал своей жизни Дазая, и не сказать, что последнему это не льстило. Вот только постепенно поведение Акутагавы стало меняться в маниакальную сторону, одержимую, и под конец наступила точка невозврата. Ему было шестнадцать. Дазаю, перешедшему в первый класс старшей школы, семнадцать. Обучение развело их по разным школьным корпусам, и тогда для Акутагавы и наступил переломный момент. Пропустив собственную церемонию начала последнего года обучения, он приехал к Дазаю, выловил его из толпы, немало удивив своим появлением, а после... Дазай с трудом вспоминает те мгновения, что Акутагава прижимался к его губам своими. Мгновения, когда взволнованно-испуганный Акутагава жарко признавался в своих чувствах, выражая сожаление, что теперь они с Дазаем не смогут видеться так же часто, как раньше. В тот день Дазай впервые взглянул на свою будто ожившую тень внимательно, без искажающей призмы какой-никакой заботы, и огонь в чужих глазах напугал его своей яркостью и неудержимостью. Акутагава смотрел на него жадно, голодно. Он обещал, что будет приезжать к Дазаю каждый день, несмотря ни на что. От хватки его пальцев на запястьях было больно. После неё остались синяки. - Прости, - ответил тогда Дазай, осторожно отнимая свои запястья и заглядывая в горящие лихорадочной решимостью глаза. - Я не могу ответить на твои чувства, Рю. Мне не хочется расстраивать тебя, но и лгать я тоже не могу. Ты для меня только друг. Акутагава как будто завис на целую минуту, просто пялясь на него широко распахнутыми глазами, что было довольно жутко. Но потом он криво улыбнулся и дёргано кивнул. Затоптался на месте, отвёл взгляд и сцепил пальцы перед собой в замок, шепча, что знал, что именно такой ответ его и ждёт. И, наверное, они бы просто продолжили общаться дальше, попытались вести себя так, будто и не было этого признания, если бы в тот день их не застукала местная гопота. Акутагава избежал последствий, потому что учился в средней школе, а вот Дазай хлебнул дерьма и немало. Слухи разлетелись быстро. От него шарахались. В его сторону шипели и разве что не плевались. Приближаться к мужской раздевалке перед занятиями по физической подготовке стало опасно для жизни. Буквально. Постоянные побои и унижения стали частью школьных будней. Нет ничего удивительного в том, что однажды Дазай не выдержал. Он никогда и не был сильным. Не стремился жить назло другим. Нелюбимый с детства, непринимаемый собственной матерью, постоянно сталкивающийся в детстве с полными жалости взглядами из-за оставленных ею синяков, Дазай не имел друзей и едва ли хотел заводить какие-то связи с другими людьми. Как-то так вышло, что он со времён песочницы вечно становился козлом отпущения для всех вокруг, и это осталось с ним на всю жизнь. Жизнь, которую он ненавидел. Если бы не низкий болевой порог и боязнь ненависть к боли, Дазай давно нашёл бы способ покончить со своим существованием. Но в тот момент, когда одноклассники зажали его в мужском туалете, чтобы проверить, точно ли он парень, что-то окончательно сломалось в нём, и плевать стало уже на всё: и на боль, и на способ, и на результат. - Эй, Рю, - шептал он разбитыми губами в покрытую трещинами раскладушку. - Я так устал от всего этого... Так устал. Звоню тебе, чтобы попрощаться. Будь хорошим мальчиком, ладно? Не шали в моё отсутствие. - Дазай-сан, о чём вы? - взволнованно затарахтел в ответ Акутагава. - Вы куда-то уезжаете? Что произошло? Где вы? - Где я? - Дазай осмотрелся по сторонам и ухмыльнулся, вытирая вновь заструившуюся из разбитого носа кровь и плотнее вжимаясь поясницей в перила моста. - Я на краю, Рю. Я уже на краю. Дазай и сам не знает, зачем рассказал запаниковавшему Акутагаве, у какого моста его можно найти. Может, надеялся на то, что тот сможет дать ему причину жить. Может, ожидал какого-то чуда, что изменит его жизнь. Чего Дазай точно не ожидал, так это того, что нашедший его Акутагава перелезет через перила и встанет с ним плечом к плечу. Что возьмёт за руку и переплетёт их пальцы, с тоской и болью глядя на его разбитое лицо. - Я не оставлю вас, Дазай-сан. Если вы шагнёте вниз, я последую за вами. Может, Акутагава ждал, что ответственность за чужую жизнь отрезвит его. Может, он на самом деле был готов умереть вместе с ним. Дазай не знает, потому что ответ на этот вопрос похоронен вместе с Акутагавой на городском кладбище, куда он приезжает раз в месяц, чтобы оставить букет ликориса на могиле того единственного человека, что любил его больше жизни. Буквально. Ирония судьбы, не иначе. Они прыгнули с моста вместе, и Дазай помнит всё так чётко и ярко, будто это было вчера. Во время не такого уж и долгого полёта он смотрел на Акутагаву и только на него. Крепко держащийся за его руку Акутагава зажмурил тогда от страха глаза. Да, ему было страшно в отличие от Дазая. И он явно никогда так над собой не измывался, потому что удар о воду заставил его широко распахнуть глаза, дёрнуться и распахнуть рот, в который тут же начала заливаться вода. Судорожные сглатывания, непроизвольное втягивание воды носом вместо воздуха и конвульсии, скручивающие тело - Дазай хорошо всё это знал и видел. Знал, потому что это была не первая его попытка утопиться. Видел, потому что только поморщился от удара об воду, успел задержать дыхание и продолжил смотреть сквозь резь в глазах на бьющегося в воде влюблённого в него мальчишку. И если бы Акутагава сделал хоть одну попытку всплыть, Дазай отпустил бы его, пошёл камнем ко дну в одиночестве, но когда он ослабил хватку на чужих пальцах, Акутагава неожиданно раскрыл вновь зажмуренные в какой-то момент глаза и посмотрел прямо на него, сжав свою хватку с такой силой, что затрещали кости. Он был напуган. Он задыхался. Он тонул. Но продолжал держать Дазая за руку, продолжал идти вместе с ним на дно. Верный до самого конца. - Прости меня, - едва слышно шепчет Дазай, переводя взгляд на ярко-голубое чистое небо за окном. - Если ты можешь услышать меня, Рю. Прости... Дазай понятия не имеет, почему его в очередной раз спасли. То ли кто-то видел прыжок с моста. То ли дело в том, что он успел задержать дыхание и не глотал воду, не наполнил ею сразу свои лёгкие. В любом случае, захлёбываться и терять сознание он начал намного позже Акутагавы. Но всё ещё глядя в его - постепенно мутнеющие - глаза. Всё ещё чувствуя его - постепенно слабеющую - хватку на своей руке. Закрывая собственные глаза, Дазай мечтал не открыть их больше никогда, а если и открыть, то в месте, полном покоя. Там, где не будет всеобщей беспочвенной ненависти и жрущей изнутри пустоты. К сожалению, в следующий раз он открыл глаза в больнице и первым, кого он увидел, был его отец. Его жутко напуганный и горящий желанием забрать его к себе отец. - Отказываюсь, - хрипло выдохнул тогда Дазай, пустым взглядом сверля потолок и ощущая, как на ресницах собираются слёзы разочарования из-за того, что в очередной раз ничего не получилось. - Ты бросил меня, променяв на другого человека. Оставил с матерью, зная, что я никогда не интересовал её. Ты ушёл, собрав все свои вещи, и даже не пытался увидеться со мной. Ни разу. Отгородился идиотским запретом этой женщины, не имеющим никакой юридической силы: лишь пустые слова. Думаешь, то, что ты объявился спустя десять с лишним лет и оплатил моё обучение в старшей школе, что-то меняет между нами? Мори Огай, так зовут его отца. Талантливый, уважаемый в своих кругах хирург, небедный человек и владелец собственной частной клиники, обслуживающей «серьёзных» людей. Он заверял, что следил за его успехами. Что ни на минуту не упускал его из виду. Что всегда был готов прийти на помощь, если бы что-то пошло не так. Говорил, что не смог забрать сразу, потому что появились проблемы, из-за которых ему пришлось уехать по работе на несколько лет в другую страну. Дазая всё это не волновало. Много ли ребёнку есть дела до заморочек взрослых, когда всё, в чём они нуждаются, это любовь и защита? Дазаю нужен был отец, но тот оставил его - вот и всё, что имеет значение. Остальное - ненужные детали, не имеющие для Дазая никакого значения, потому что они не вылечат его изломанную душу и не сотрут с кожи шрамы, оставленные проклятой жизнью, постепенно превратившейся в безликое существование. Не упускал из виду и был готов помочь? Смешно. Разумеется, в школе узнали о том, что произошло. В газетах расписали всю «ужасающую ситуацию», парочка репортёров заявилась в школу, и Дазая не выгнали, вероятно, только из-за влияния его отца. Лучше бы выгнали. Если в прошлом за Дазаем ходила слава суицидника лишь из-за бинтов на его теле, якобы - никто не знал наверняка - скрывающих шрамы, то теперь всё накалилось, ведь благодаря старым слухам и сплетням многие считали Дазая и Акутагаву парой. Пошли новые слухи: о том, что больной на голову Дазай сгубил мальчишку. И что ж, это было близко к правде. Это было правдой. Поэтому новую волну всеобщей ненависти Дазай принял без сопротивления. В какой-то мере он считал это платой за то, что взявший его за руку Акутагава оказался в земле под надгробным камнем, тогда как сам Дазай, в отличие от него так мечтающий умереть, продолжил ходить по земле. Но это не вся правда. Есть и чёрная, гнилая, отвратительная правда, которую Дазай долгое время не признавал даже перед самим собой. Заключается она в том, что он по-чёрному завидует Акутагаве и первое время даже проклинал одержимого им мальчишку. Если бы Акутагава не полез к нему с поцелуями на улице, где любой мог увидеть - и увидели - ничего бы этого не было. Дазая не начали бы травить из-за того, что он «педик», хотя до выходки Акутагавы он вообще не задумывался об отношениях с кем-либо, он бы не дошёл до ручки, не прыгнул с моста и не вынужден был бы хлебать каждый день вёдрами боль из-за того, что выжил, тогда как Акутагава утонул. Акутагава в этой истории, как считал Дазай, единственный получил то, что хотел: его руку в своей руке и счастливый, пусть и жуткий, конец. Он умер, захлёбываясь помимо воды своей любовью. Умер напуганным, но счастливым. И Дазай завидует ему чёрной завистью. Завидует и злится из-за того, что Акутагава взял от него всё и даже больше, а расплачиваться за всё это приходится ему самому. - Эй, ублюдки! Шестеро на одного не совсем честно, вам так не кажется? - Слышь, француженка, прыгай отсюда лягушкой, пока и тебе не досталось. Первое впечатление о Накахаре Чуе: яростный неудержимый огонь. Дазай помнит, как невысокий рыжеволосый ученик по обмену, которого не обсуждал только ленивый, неожиданно вышел из-за угла и вмешался в драку. Помнит, как его голубые глаза вспыхнули яростью, когда его оскорбили в двойном размере. Помнит сладкий хруст носа главного школьного задиры, когда тот повстречался лицом с кулаком Чуи. Помнит, как ныли отбитые рёбра, за которые Чуя бережно придерживал его, пока вёл в медпункт. Помнит, как кишки в животе завязались в холодный склизкий узел в тот момент, когда Чуя принялся обрабатывать его разбитые губы, придерживая тёплыми пальцами за подбородок. Они изредка смотрели друг другу в глаза, и Чуя хмурился, оттирая кровь с его разбитой брови, а Дазай только и делал, что пытался нормально дышать, чувствуя, как проваливается в омут голубых глаз с головой. Это не было любовью с первого взгляда. Нет. По крайней мере, Дазай убеждает себя в этом. Много ли нужно человеку, чтобы привязаться к тому, кто проявил доброту и заботу, когда все остальные дарят только боль, презрение и ненависть? И пусть за месяц навязанного Чуей общения Дазай нашёл у себя все признаки тахикардии и потусторонней живности в животе, соответствующие обязательным пунктам влюблённости, он всё равно отрицает свои чувства. Отрицает и опасается их. Акутагава начинал так же. Забитый мальчишка, зашуганный и одинокий, потерянный, он потянулся к тому, кто протянул ему руку помощи - к Дазаю. И чем это закончилось? Акутагава создал массу проблем и умер почти что по чужой прихоти. Дазай не против умереть, но не хочет стать тем, кто доставит Чуе проблемы. Впрочем, разве не этим он занимался целый месяц? От мысли об этом кошки скребут на душе.

- Дазай, помоги!

Крик Чуи эхом звучит в ушах. Дазай воскрешает в памяти стычку на крыше и поджимает губы. Он не обманул Чую. Мозги ублюдка, гнобящего его весь первый класс старшей школы и не прекратившего во втором, очень порадовали бы его своим видом, растекаясь по асфальту. Впрочем, подобными картинами Дазай развлекает себя постоянно, раз за разом представляя жуткую смерть своих обидчиков и их кровь, стекающую по рукам: горячую, сладко-солёную на вкус, пахнущую металлом. Но на этот раз он так сильно взбесился из-за того, что ублюдок посмел замахнуться на Чую. Если бы он нанёс тот удар, то мог пробить Чуе череп, мог пробить ему висок, и всё было бы кончено. Дазай не мог этого допустить, поэтому и бросился на обидчика, хотя до этого наблюдал со стороны, не желая бесполезно мешаться Чуе под ногами. К тому же, тот был только рад сбросить свой негатив на местную гопоту.

- Ты больной?

Дазай не в первый раз услышал этот вопрос, но впервые он его порадовал. Вот и причина отвадить Чую от себя и лишить его лишней головной боли. Дазай больной. Он психопат-суицидник с зачатками социофобии и подавляемой агрессией, разлагающей его изнутри. К тому же, гей. Несмотря на то, что его никогда не тянуло к людям в целом, несмотря на подавляемость эмоций, Дазай просто знает это о себе, понял после тщательного анализа выходки Акутагавы. Да, ему нравятся парни. И он точно отбитый на всю голову, потому что одно время объектом его воздыхания даже был придурок, изводящий его первый триместр первого класса старшей школы. Потом этот мудак вылетел, не потянув учёбу, и Дазай даже сожалел, потому что получать по рёбрам под приятный хриплый смех было чуть менее дерьмово, чем обычно. У Чуи тоже приятный хриплый смех. И низкий голос. И рычащая «р» из-за прорезающегося акцента, вызывающая у Дазая мурашки по коже. Ещё Чуя красивый. Он очень выделяется на фоне чёрно-каштанового потока школьников, и Дазай часто тайно любуется им. Тем, как солнце золотит ярко-рыжие волосы. Как отражается слепящими бликами в прозрачно-голубой радужке глаз. Как оседает золотой пыльцой веснушек на переносице. В начале года, стоя под цветущей сакурой в ярко-красном пиджаке поверх белой рубашки и в зелёных клетчатых брюках, Чуя был так ярок, так завораживающе прекрасен, что Дазай не мог его не заметить. Стоило случайно встретиться мимолётными взглядами, и у него перехватило дыхание. А минут через сорок Чуя уже обрабатывал его разбитые губы в медпункте, пока Дазай изо всех сил старался дышать и мысленно разваливался на куски. Разве так бывает? Что за ожившая мечта? - Нет, так не бывает, - горько шепчет Дазай. - Мне нужно держаться подальше. Так будет лучше для него. Мне просто нужно держаться от него подальше. В комнате вновь повисает угнетающая тишина. В его наушниках завывает бушующий шторм.

***

«У меня хроническая бессонница, депрессия и двенадцать попыток суицида. Мне нравятся мужчины и вид крови. Я мечтаю о том, чтобы умереть. Иногда я мечтаю о том, как было бы здорово выпотрошить перед смертью всех моих обидчиков. Да, наверное, ты прав. Я больной. Так что оставь меня наконец-то в покое», - крутится в голове на повторе заевшей пластинкой. Прикурив сигарету, Чуя свешивает ноги с крыши вентиляционной будки и выдыхает сизый дым, наблюдая за тем, как он растворяется в воздухе. Слова Дазая отпечатались в памяти горящим клеймом и отказываются покидать голову уже как вторые сутки. Насыщенное выдалось воскресенье. Чуя никогда в жизни ни о чём так глубоко не думал, как обдумывал накануне отповедь Дазая. Впрочем, могло ли быть иначе? Когда Чуя садился в самолёт, вспоминая абсолютно паскудную ухмылку Верлена, приговаривающего, что всё это Чуе только на благо, то и не думал, что вляпается в подобное дерьмо. Всё, чего он ожидал, это унылую учёбу, проблемы из-за разницы в менталитете и придирки со стороны наглых одноклассников, которых придётся ставить на место. Чего он не ожидал, так это того, что спасёт из передряги местного изгоя, с которым в итоге из огня да сразу в полымя. Двенадцать попыток суицида и хроническая депрессия для восемнадцатилетнего парня звучит как-то очень дерьмово. А уж если вспомнить весь список, так и вовсе труба. Впрочем, Чуя не собирается оставлять Дазая в покое. Во-первых, он не привык отступать перед трудностями. Во-вторых, несмотря на благополучную в целом жизнь, он может понять Дазая, потому что тоже пережил в своё время травлю, пусть и не такую сильную. Люди, подобные им, хрупкие и ломкие, подсажены на затаённый страх, окутаны леденящим душу одиночеством. Чуя помнит, как агрился на всех вокруг в попытке защитить нежное нутро и как на самом деле остро нуждался в близком человеке, который всегда поймёт и поддержит. Помнит, как презрительно кривился при виде слащавых парочек, но в глубине души завидовал. Помнит, как считал, что одиночество даёт стойкость и силу, а на деле мысленно молил всех богов мира послать ему хотя бы одного друга. Дазай разбитый. Дазай потерянный. Дазай одинокий. У Дазая не жизнь, а дерьмо. У Дазая никого нет. Понятно, почему он такой безразличный. Понятно, почему он такой холодный. Понятно, почему в его голове такие тараканы. Одиночество в самом деле способно свести с ума. Впрочем, сломался ли Дазай окончательно? Что-то подсказывает Чуе, что пусть тот и на грани, шанс вытащить его ещё есть. Помимо этого этим утром Чуя совершенно случайно - фортуна в действии, не иначе - узнал правду о той истории, которую упомянул спасённый им на крыше придурок. Учитель попросил помочь отнести книги в библиотеку, где Чуя оступился и задел один из стеллажей, с полок которого ему на голову посыпались толстенные подшивки старых газет. Одна из них сама бросилась в глаза кричащим заголовком, когда он начал собирать всё это старьё; не то чтобы ему хотелось, но причитания библиотекарши и бдительный взгляд учителя сыграли немалую роль. Так Чуя и узнал, о какой «малолетке» шла речь. - Акутагава Рюноске, значит, - выдыхает вместе с дымом Чуя, запрокидывая голову и смотря на небо. - Как же ты живёшь с этим, Дазай? - Меня мучает зависть. Дёрнувшись, Чуя оборачивается и смотрит через плечо на наполовину показавшегося по ту сторону крыши вентиляционной будки Дазая. Тот выглядит так, будто никак не может выбрать, остаться или уйти, и Чуя понимает, что Дазай не искал его и наверняка пришёл сюда, чтобы привычно оказаться наедине с самим собой в обеденный перерыв. Может, он бы и удалился так же неслышно, как пришёл, если бы у Чуи не было привычки разговаривать вслух. Ответ, вероятно, вырвался сам собой, если судить по поджатым губам. Чуя хмыкает и похлопывает по прогретому бетону рядом с собой. Поздно теперь сбегать. - Нормальный человек сказал бы, что ему снятся кошмары, - фыркает он и впихивает в руки Дазая коробочку бэнто, купленную перед началом занятий в комбини возле общежития. - Но кто назовёт нормальным отбитого на голову суицидника, верно? - Я не привык врать, - пожимает плечами Дазай и, помедлив, снимает с коробочки крышку. - Ты не хочешь есть? - Утром хотел. Сейчас тянет блевать, и я бы убил за кофе. - Это потому, что ты много куришь. - Ваша школьная программа жрёт мои нервы. - То-то ты такой вспыльчивый. А я думал, это из-за того, что коротышки вроде тебя ближе к Аду. - Я сейчас сигарету о твою руку затушу. - Садист? Я думал, удовольствие, с которым ты ломал руки обидчикам, мне только померещилось из-за отбитой головы. Что ж, это многое объясняет. Шумно вздохнув, Чуя достаёт из коробочки онигири и затыкает им рот Дазая. Дазай пару раз растерянно хлопает ресницами, а после его взгляд как будто немного теплеет, и он начинает жевать. Отвернувшись от него, Чуя вновь начинает рассматривать окрестности, хорошо видные со школьной крыши. Вокруг нет высоток, а вся территория школы утопает в зелени. Красиво. На контрасте с чистым небом умиротворяет и расслабляет. Вот бы ещё мысли перестали крошить череп изнутри, а всё сложное и запутанное стало простым и понятным. - Расскажешь? - негромко спрашивает Чуя, когда от сигареты остаётся только окурок, который он запихивает обратно в полупустую пачку сигарет. - Что, любопытство спать спокойно не даёт? - фыркает Дазай, цепляя вложенными в бэнто палочками яичный ролл и запихивая его за щёку. - В том числе, - не видит смысла отрицать Чуя. - Ну, я не обязан ничего объяснять, верно? - смотрит на него Дазай. - Я вообще просил тебя оставить меня в покое. Почему бы тебе просто не забыть о том, что я существую? - Потому что мне тут ещё год мучиться, - поворачивается к нему Чуя и криво улыбается. - Если я не заведу хоть одного приятеля, то просто свихнусь. Так уж вышло, что этим приятелем по воле случая стал ты. И каким бы ты ни был отбитым, ты ничем не хуже меня или остальных. К тому же, корыстные мотивы. Ты один из лучших в классе. Может, я хочу припахать тебя заниматься со мной английским. - А как же мой «ореол славы»? - зеркалит его улыбку Дазай и склоняет голову к плечу. - Не боишься, что начну к тебе приставать? - А это ведь бубонная чума, и я сразу скончаюсь в жуткой агонии, - закатывает глаза Чуя и пихает его плечом в плечо. - Не неси чушь, окей? К тому же, я не девчонка. Будешь творить глупости, огребёшь по морде. Дазай ничего не отвечает, только начинает сверлить взглядом. Долго. Чуя за это время успевает выкурить ещё одну сигарету и подворовать всех осьминогов из сосисок из бэнто. Дазай приходит в себя только после покушения на последний яичный ролл. Выхватив еду палочками и под недовольным взглядом отправив её в рот, он жмурится довольным котом на солнце, а после переставляет почти полностью опустевшую коробочку на чужие колени и поднимается, отряхивая брюки от пыли. - Не думаю, что что-то получится, - в итоге говорит он. - У меня есть целый список рекомендаций и правил для людей, желающих стать моими друзьями, и все они - не пустые слова; ты знаешь, как много у меня друзей. - Серьёзно? - фыркает Чуя в ответ на едкую иронию и закатывает глаза. - Ну, давай послушаем. - Пункт первый, - серьёзно начинает Дазай, скрещивая руки на груди и глядя на него сверху вниз, - ты должен смириться с тем, что я немного не в себе. Пункт второй: если ты не останешься со мной до самого конца, это пустая трата времени, и не стоит даже начинать. Пункт третий: тебе лучше не шутить на тему моих бинтов и не пытаться их стянуть. Пункт четвёртый: ты всегда должен быть рядом, оставаться на моей стороне. А ещё мы всегда должны быть честны друг с другом. Таковы мои требования, так что сам понимаешь. - Ничего себе у тебя запросы, - усмехается Чуя. И тоже поднимается на ноги, закрывая коробочку бэнто и зажимая её под боком. - Хотя из всего услышанного меня смутило только «немного не в себе». Ты отбитый на всю голову, Дазай, а не «немного не в себе». Но мне нравится твой список. Если ты будешь таким другом для меня, я буду таким другом для тебя. Бартер. Пальцы Дазая, когда он спустя несколько томительных минут ожидания пожимает протянутую Чуей ладонь, холодные, липкие и дрожат.

***

- О-са-му... - едва слышно шепчет Чуя. Прижимается губами к загривку спящего Дазая и короткими мазками языка проходится по истёртой, шрамированной, изуродованной удавкой коже. Дазай во сне едва слышно вздыхает и доверчиво жмётся к его груди обнажённой спиной. Под одеялом тепло, почти жарко, но он мёрзнет, и Чуя прижимает его плотнее к себе, скользя ладонью по грудной клетке и вжимая её над ровно бьющимся сердцем. Кто бы мог подумать, что этот стук станет самым дорогим для него ощущением? Даже смешно. Зарывшись носом в пушащиеся каштановые кудри, Чуя прикрывает глаза. Зимние каникулы подходят к концу. Остался последний учебный семестр, экзамены, а после учебный год закончится, как и его пребывание в Японии. Верлен отправил его в другую страну всего на год, и год этот медленно, но верно подходит к концу. Изначально Чуя думал, что будет рад этому, побежит ловить такси до аэропорта прямо из школы после последнего экзамена, но в настоящем всё, чего ему хочется, это навсегда замереть в этом мгновении, когда за окном медленно падает снег, под боком спит вырубившийся после третьего захода Дазай, и нет нужды никуда спешить. Без малого девять месяцев круто изменили его жизнь. Чуя думал, такое возможно только в фильмах и книгах, но нет. Перелёт в новую страну, комната в общежитии, пожирающая мозги сложная школьная программа и шаблонные картины из манги вокруг перевернули его привычный мир с ног на голову. А то, что уцелело и не было перевёрнуто, перевернул после появившийся в его жизни Дазай. Чуя спас его почти что просто так, фактически случайно, но в итоге сорвал джекпот, который в настоящем совсем не хочет выпускать из рук. Можно ли запихнуть Дазая в чемодан и увезти вместе с собой во Францию? Чуе очень бы этого хотелось. Забавно вспоминать, что начались их отношения с красочной лжи. Чуя сделал вид, что его не волнует «ореол славы» Дазая, а тот в свою очередь сделал вид, будто действительно сможет соответствовать своим же пунктам об идеальной дружбе. Оба с фальшивыми улыбками пожали друг другу ладони, чтобы после отправиться на занятия, но волей судьбы, не иначе, дружба между ними всё-таки завязалась. Не сразу и как-то незаметно, но всё же. Они всё так же вместе обедали на крыше, и Чуя по-прежнему защищал и оберегал Дазая от нападок со стороны. Про них начали ходить грязные слухи и сплетни, но Чуе было наплевать. Вместо того, чтобы обращать на это внимание, он в самом деле попросил Дазая заниматься с ним английским. Они встречались в комнате Чуи в общежитии, в парке в тёплую погоду, в кафе и на набережной, неплохо совмещая занятия и отдых. Постепенно Дазай начал оттаивать и приоткрываться. К концу летних каникул, проведённых вместе, Чуя узнал о его семейной драме. Узнал подробности истории с Акутагавой. Узнал, что на самом деле Дазаю не всё равно; что ему снятся кошмары о том, что произошло, и часто мерещится сверлящий лопатки взгляд глаз цвета ртути в толпе. Дазай сдержал слово только в одном своём пункте: он не врал. Поэтому Чуя узнал и о его зависти относительно мёртвого Акутагавы, и о его злости и даже ненависти; о его глубоком сожалении и тоске. Один раз они даже вместе съездили на могилу Акутагавы. Чуя тактично оставил Дазая в одиночестве, а когда полчаса спустя устал ждать и вернулся, нашёл его с покрасневшими глазами, едва не сидящего с надгробным камнем в обнимку. Дазай выглядел ожившей статуей каменного ангела. Ветер трепал его мягкие каштановые кудри, заходящее солнце золотило кожу. Руки, которых коснулся Чуя, были тёплыми, но в глазах Дазая была лишь пустота. Жуткая и тёмная, засасывающая в ледяную бездну, она не испугала Чую, но заставила его неслабо разнервничаться. «Он так каждый раз там часами просиживает?» - нервно грыз он щёку изнутри, попутно очаровывая молоденькую продавщицу комбини возле общежития, чтобы в очередной раз продала ему сигареты и вдобавок к ним несколько банок тёмного крепкого пива. В тот вечер было нарушено ещё одно правило. А может, сразу два - Чуя не знает наверняка. Что он знает, так это то, что облил Дазая пивом случайно, позабыв о том, что способен напиться одной банкой, и запутавшись в своих ногах, когда поднялся принести ещё чипсов, оставшихся в пакете на столе. И уж точно он не собирался вылизывать израненные запястья Дазая и узнавать вкус его губ, когда принёс ему в душевую сменную одежду. Но они оба были пьяны, Дазай размотал бинты, чтобы принять душ, потому что пеной его окатило с ног до головы, и случилось то, что случилось. А потом просто продолжилось без лишних обсуждений, потому что оба чувствовали себя вполне комфортно, а ещё в глубине души желали этой близости: согревающей и доказывающей, что существует не только боль и одиночество, холод равнодушия. Дерьмовая у них вышла дружба, почти по всем пунктам, если задуматься. Пункт первый: смириться с тем, что Дазай не в себе? Ни за что. Чуя разбил ему лицо, когда в начале летних каникул оставил в своей комнате, чтобы сходить за мороженым, а когда вернулся, обнаружил неизвестно откуда взявшееся у Дазая лезвие, зажатое в пальцах и занесённое над забинтованным запястьем. Пункт второй: остаться рядом до самого конца. Это было заведомо лживое обещание, потому что семья, друзья и жизнь Чуи в целом во Франции, а не в Японии, и рано или поздно, но ему придётся уехать. Скорее, рано. Пункт третий: не шутить на тему бинтов и не пытаться снять их. Чуя называет обзывающего его коротышкой и гномом Дазая мумией и потомком Тутанхамона, а ещё знает расположение каждого шрама на бледной коже. Тонкие белые полоски от лезвия бритвы на запястьях и внутренней стороне бёдер Дазая в настоящем покрыты следами от его губ и зубов. Пожалуй, только два пункта из всех соблюдались и соблюдаются до сих пор неукоснительно: оставаться на стороне друг друга, несмотря ни на что, и быть честными друг с другом. Только дают ли они хоть что-то? У их отношений всё равно только одна дорога... - М-м-м, ты... Животное... - сонно шепчет Дазай, прижимая плечо к шее, закрываясь от скользящих по ней обветренных губ. - Почему твой член снова трётся об мою задницу? - Это ты животное, - фыркает Чуя и вжимается губами в тёплое плечо, проводит языком по шраму, оставленному осколком разбитой вазы, которую пьяная мать Дазая запустила в него, когда ему было одиннадцать. - Сурок. Хватит спать. Мне скучно. - Это всё ещё не объясняет твою эрекцию. Ты не только садист, но ещё и сомнофил? - улыбается Дазай и приоткрывает глаза, сдвигаясь в сторону и перекатываясь на спину. - Перестань приписывать мне стрёмные кинки, - кривится Чуя. И использует лучший способ заткнуть Дазая: целует его. Никогда в прошлом он не думал, что целовать другого парня может быть так приятно. Впрочем, дело не в половой принадлежности, а в том, что это Дазай. Оказавшийся не умеющим толком целоваться девственником на тот момент, когда Чуя впервые зажал его в душевых и узнал, как сладко звучат его стоны удовольствия. Это было приятным открытием, потому что часто резкий на язык и прекрасно прячущий свои эмоции Дазай, как оказалось, совершенно очаровательно краснел и смущался. Не то чтобы Чуя был таким уж раскованным, но у него хотя бы был опыт секса с девушкой, и это здорово помогло не потерять голову и помнить в первый раз не только о своём удовольствии. - Мы опять проведём весь день в постели? - выдыхает Дазай, когда Чуя перестаёт терзать его губы и начинает стекать поцелуями всё ниже и ниже. - В идеале хорошо бы прибраться. Не комната, а свинарник, - дует на мокрую дорожку слюны вокруг соска Чуя и на секунду зажимает его губами, добиваясь пальцев в своих волосах и шумного выдоха над головой. - А ещё надо затеять стирку. И купить нормальной еды. И проветрить. И сигареты кончились. Но это подождёт. - Ты и вчера так сказал, - фыркает Дазай. И глухо стонет, прогибаясь в пояснице, когда Чуя с головой ныряет под одеяло и без лишних прелюдий обхватывает губами и вбирает за щёку его наполовину затвердевший член. Сосёт он как умеет. Либо порно грязно лжёт, либо снимающиеся в нём люди знают какие-то хитрости, но Чуя, увы - впрочем, нет - не в их числе, поэтому особой магией не обладает. Рвотный рефлекс не позволяет заглотить глубоко, челюсть начинает отваливаться уже через минуту, да и уголки губ ноют настолько неприятно, что хочется побыстрее прекратить эту пытку. Но Дазай над его головой стонет и ёрзает, несдержанно толкается бёдрами, которые Чуе приходится придержать ладонями, и зарывается пальцами в его волосы, сжимая у корней. Ему хорошо, и он не стесняется показывать это. У Чуи от одного только осознания, что распалённый и готовый на всё Дазай так извивается под ним, яйца звенят и пустеет в голове. Так что можно и потерпеть временные неудобства при таком приятном раскладе. - В последний раз, - хрипло выдыхает Дазай, вжимая в лоб Чуи тюбик лубриканта. - Больше моя задница не выдержит. - Я думал остановиться на этом, - выпустив член изо рта, облизывает распухшие губы Чуя, смотря снизу вверх на приподнявшего одеяло Дазая. Тот только стонет, несдержанно толкаясь ярко-алой головкой, блестящей от слюны и смазки, в покрытую кривыми пятнами румянца щёку, и это всё, что нужно Чуе. С последнего раза Дазай ещё растянутый, податливый и липкий от смазки. Оставив засос над тазовой костью, Чуя садится на пятки и сдёргивает одеяло себе за спину. Дазай ёжится от окутавшей его прохлады и передёргивает плечами, но стоит Чуе натянуть презерватив и толкнуться в него, льнёт всем телом и оплетает руками и ногами, зажимая в тисках. Жаркий, ещё немного сонный, разнеженный и податливый. У Чуи голова от него кругом. От спутанных каштановых кудрей, затуманенного взгляда, кривого румянца на щеках и блестящих глаз. От чувствительных припухших в бесконечных поцелуях губ, выпирающих ключиц с отпечатками его зубов и тихих грудных стонов на ухо. От скребущих ногтями по лопаткам пальцев и от укусов, которыми Дазай покрывает его плечи, когда из-за жара внизу живота выдерживать ровный темп уже не получается, и Чуя сбивается на лихорадочные толчки в попытке догнать волну удовольствия и прокатиться на ней со слепящими вспышками перед глазами. От жаркого жадного «Чуя!» в самое ухо, когда Дазай кончает, прогибаясь в спине и рассыпаясь в его руках. От прижавшихся к его губам губ, вытягивающих воздух из лёгких и доводящих до головокружения и судорог внизу живота, до хватки, оставляющей синяки на бёдрах, и прошивающей всё тело сладкой дрожи, когда лицо Дазая перед глазами размывается острой вспышкой удовольствия, и Чуя рушится на него всем своим весом, сбито дыша и сгребая в крепкие объятия. - Жаль, что скоро всё закончится, - негромко говорит Дазай несколько минут спустя, когда усевшийся на его бёдра немного отошедший от посторгазменной неги Чуя завязывает презерватив узлом и бросает его в мусорную корзину. - Мне хорошо с тобой. Не думал, что так бывает. Что так может быть у меня. - Ещё ничего не закончилось, - напоминает Чуя, нашаривая пачку сигарет и вытряхивая последнюю, прикуривая и выдыхая дым носом. - У нас ещё несколько дней каникул и три месяца учёбы. - Тогда почему ты больше не смотришь мне в глаза? - улыбается Дазай и обхватывает дрогнувшую руку Чуи за запястье, притягивая к себе пальцы с сигаретой и затягиваясь. Чуя размыкает губы, чтобы ответить, но в итоге только одаривает его растерянным взглядом. Впервые за последний месяц так точно заглядывает в его глаза и понимает, что действительно уже очень давно не любовался коньячно-карей радужкой, отливающей багрецом на солнце. Что он может сказать в своё оправдание? Что ему жаль? Что ему стыдно? Что он сожалеет о том, как между ними было и как стало теперь? Нет. Не может Чуя сказать и о том, что влюблён. Хотя не может ли? Какие там пункты у этого идиотского списка под названием «это любовь всей твоей жизни, идиот, разуй глаза, не проеби»? Живность в животе, тахикардия, неприятная липкость в ладонях, маниакальное желание спрятать у себя в кармане и никогда никуда не отпускать, никому не отдавать? Что ж, ладно, хорошо. Здесь Чуя тоже проиграл по всем фронтам. - Эй, Дазай, - зовёт он, хотя это и без надобности - их взгляды всё ещё сплетены. - Думаешь, если я куплю очень большой чемодан, мы сможем запихнуть тебя в него? Дазай вскидывает брови, а после его губы растягиваются в улыбке, а из груди вырывается тихий искренний смех. Смеющийся Дазай - самый красивый Дазай. Всё его лицо преображается, глаза вспыхивают изнутри яркими искрами, бликами, и Чуя так слаб перед этим, что наклоняется, накрывая его своим телом, и зацеловывает его до нехватки воздуха и дёргающих за волосы пальцев. Когда ленивый влажный поцелуй обрывается, сердце Дазая так колотится в его грудной клетке, что Чуя остро жалеет, что не может вскрыть его рёбра, достать этот трепетный комок плоти и укрыть его в тепле и заботе своих ласковых рук. - Неужели ты хотел бы забрать меня с собой? Чуя, ты точно лепрекон. Лишь бы утащить своё золото, жадюга, - смеётся Дазай и ловко уворачивается от тычка под рёбра, извиваясь змеёй. - Это ты-то золото? Не всё то золото, что блестит. Впрочем, ты и не блестишь, - фыркает Чуя. - Не надо, - едва слышно шепчет Дазай. Улыбка исчезает с его лица. Взгляд снова тускнеет. Чуе кажется, даже ладони, скользнувшие по его бёдрам, растеряли тепло и покрылись коркой льда. - Всё ведь было хорошо, верно? - не то спрашивает, не то утверждает Дазай, отводя взгляд и рассеяно блуждая им по захламлённой комнате. - Мы дали друг другу обещание быть друзьями, а получили намного больше, чем планировали. Все пункты соблюдены, разве нет? Все и даже больше. Ты скажешь «нет», но поверь, так и есть. Я открылся тебе. Ты открылся мне. Мы неплохо провели время вместе, и у нас, как ты верно заметил, ещё есть остатки каникул и целых три месяца. А потом... Потом ты вернёшься домой, Чуя, и я останусь твоим приятным воспоминанием. - А я? - помолчав, всё же спрашивает Чуя, наполняя лёгкие сигаретным дымом, будто это усмирит нервный мандраж в его теле. - Я тоже останусь для тебя приятным воспоминанием? - Самым лучшим в моей жизни, - переводит на него взгляд Дазай и криво улыбается. - Пункт второй, помнишь? До самого конца. Он тоже будет соблюдён. Никогда не думал, что предсмертные желания имеют какой-то смысл, но оказалось, это не так. Я поэтому и не ушёл тогда с крыши. В тот день, когда мы решили попробовать сблизиться. Изначально я хотел держаться от тебя подальше, но потом понял, что ты ведь всё равно не отстанешь. К тому же я очень долгое время хотел, чтобы перед концом в моей жизни появилось хоть что-то хорошее. И тут нам сообщают об ученике по обмену из Франции. Разве это не знак, не подарок судьбы? У Чуи ком встаёт в горле, когда он понимает, о чём говорит Дазай. Вся нега, что ещё таилась в нём, исчезает без следа. Холод, леденящий душу холод окутывает его со всех сторон, и он сгребает Дазая в охапку, будто это поможет растопить лёд в глубине чужого сердца. Только Чуя знает, что это не так. Хочется что-то сделать, да что он может? Хочется что-то сказать, да слова не идут на ум. Что тут вообще скажешь? Все слова - лишь пустой звук. Всё, что Чуя мог бы сказать, было бы ложью и попыткой обмана и самообмана. Изломанную душу нельзя вылечить, кто бы что ни говорил. Ни теплом, ни любовью, ни лаской, ни заботой, ни обещаниями. Можно попытаться, конечно, убить на это годы, ведь есть счастливые исключения, и Чуя бы с радостью! Да только нет у него никакой отсрочки, нет никаких лет. Даже месяцы в запасе отсутствуют. Чуя не может изменить чужую жизнь. Чуя не может изменить чужую память. Чуя не может стереть шрамы с кожи и души Дазая. Всё, на что его хватило, это зажечь - пусть и ненадолго - свет в чужих глазах. Это венец его успеха, ведь глаза Дазая лишились своего света в далёком детстве и больше никогда не загорались вновь. «Твой срок пребывания здесь подходит к концу, Чуя. Все попытки тщетны, так к чему всё это? Ты улетишь домой, и школьная свора бешеных псов тут же разорвёт меня на куски», - читается в крепкой хватке Дазая и его губах, прижавшихся к покрытому редкими бледными веснушками плечу. - «Но я им не дамся. Я уйду сам. Просто смирись с этим. Для меня так будет лучше». - Ты больной, - выдыхает Чуя, зарываясь лицом в тёплую шею. Я тебя... - А ты садист, сомнофил и коротышка, - посмеивается Дазай, утыкаясь носом в его макушку. Я тебя тоже... Прости. Мне не жаль.

***

Крошечная ванная заполнена паром. Зеркало запотело, искажая отражение. Потрескавшаяся плитка покрылась конденсатом, как и новенькое лезвие бритвы. Сидя в горячей воде, почти в кипятке, Дазай сверлит пустым взглядом свои покрытые шрамами запястья. На этот раз он подготовился основательно. Тело хорошо разогрето. На бортике стоит купленный в аптеке анестетик, которым он уже сбрызнул на пробу запястье левой руки. Это средство не такое уж и сильное, давление пальца ощущается, но оно размытое, и Дазай надеется, что на этот раз ему если и будет больно, то совсем чуть-чуть. Впрочем, можно попробовать использовать на запястья по половине флакона на каждое, и тогда распарывающее плоть лезвие не будет ощущаться вообще. Ну, Дазай на это надеется. Так почему он ещё этого не сделал?

- Пожалуйста, Дазай, пообещай мне... - Пункты списка, помнишь? Мы поклялись не врать. - Дазай...

Встряхнув головой, Дазай в очередной раз тянется к лезвию бритвы и в очередной раз так и не касается его, вновь увязая взглядом и сознанием в пространстве. В голове абсолютно пусто, там нет никаких мыслей, но в то же время память так и норовит подкинуть очередную картину воспоминаний. Чёрно-белые изображения мелькают перед глазами невидимой старой кинолентой: без звука, затёртые, потрёпанные, будто им лет сто, не меньше. Вот только правда в том, что все они совсем свежие, ведь с момента отлёта Чуи обратно во Францию не прошло и недели. Остаток зимних каникул и последний триместр - всё промчалось со скоростью света. Вот они впервые после отдыха заходят в класс, и Дазай снова видит лица ненавистных одноклассников, а вот Чуя уже бредёт вместе с ним блёклой тенью к выходу из школьного корпуса, держа в руках все полученные у директора документы. Вот они впервые после начала учёбы поднимаются на крышу школы, чтобы разделить одно бэнто на двоих, и кривятся от слякотного холода, понимая, что это было ошибкой, а вот на дворе уже конец марта, и погода вновь радуется солнцем и теплом. Вот только на душе у обоих льды Антарктиды и поделённое на двоих желание вернуться в промозглый февраль. Дазай не стал провожать Чую в аэропорт. Они попрощались на ступенях общежития, пока вместе ждали вызванное такси. Ну, как попрощались... Чуя крепко держал его за плечи и умоляюще смотрел в глаза, требуя обещание, которое Дазай не мог ему дать. Дазай, в свою очередь, заверял его в том, что пролетевший учебный год был самым счастливым в его жизни, и старательно делал вид, что не замечает дрожи чужих пальцев, хватки, после которой останутся синяки, и как начали под конец краснеть белки глаз Чуи, что моргал всё чаще и чаще, и так до тех пор, пока ему не пришлось отвернуться, чтобы скрыть захлестнувшие волной эмоции. В тот момент Дазай впервые в жизни почувствовал неподдельный глубокий стыд. Из-за того, что не смог обмануть. Из-за того, что такой сильный и стойкий, несгибаемый и волевой, дерзкий и порывистый Чуя был вынужден скрывать от него влажно заблестевшие от набежавших слёз непринятия и отчаяния глаза. - Прости, - прошептал тогда Дазай, крепко обнимая его и вжимаясь губами в макушку. Он мог бы нарушить своё собственное правило, изменить его и солгать. Но к чему эта ложь, если оба знали правду? Не та ситуация. Не те обстоятельства. Не тот человек. Дазай и без того рушил по жизни всё, к чему имел отношение, рос без права на счастье, обделённый судьбой, но благословлённый удачей; иначе почему ни одна из его попыток суицида так и не удалась? Но Чуя - это другое. Чуя - это нечто запретное, бесценное, сладкое, желанное и очень, очень дорогое его сердцу. Дазай не мог быть эгоистом. Дазай не мог обременить собой этого человека. Как бы ни было больно и одиноко, как бы ни было порой страшно, Дазай не считал себя вправе нагружать чьи-то плечи ответственностью и волнением за изломанного и покалеченного изнутри и снаружи себя. Чуя мог дать ему всё и даже больше. Отдал бы всего себя, безвозмездно. Но Дазай не мог принять эту жертву. Ему в ответ дать было нечего, и он не считал, что вправе вот так запросто забирать что-то у других, даже если это что-то силком впихивают в его руки. - А у меня забрали, Дазай-сан, - слышит он тихий голос и поднимает взгляд на призрак Акутагавы, что сидит напротив него в ванне и сверлит пристальным взглядом, подтянув колени к груди и опустив на них подбородок. - У меня вы забрали то, что не должно было принадлежать вам: мою жизнь. И что в итоге? Я давно сгнил в земле, а вы сидите здесь и в очередной раз распускаете сопли. Может, благословение удачи и есть ваше страшнейшее наказание? Может, появившийся на вашем пути Накахара Чуя - возмездие за всю ту боль, что вы причинили мне и вашему отцу? Может, поэтому вы и выживали раз за разом? Чтобы встреча с Накахарой Чуей состоялась, и вы ощутили, каково это: любить кого-то и мучиться от этой любви, не в силах ничего изменить? Впрочем, вы всегда любили пожалеть себя. Не всегда беспричинно, но это тот случай, когда ваша истинная сущность наконец-то выползла наружу. Вы - трус, Дазай-сан. Потому что именно тогда, когда нужно бороться за то, что дорого, когда появился шанс изменить свою жизнь, вы опустили руки, равнодушно наблюдая за тем, как счастье, желающее быть вашим и только вашим, медленно, но верно отдаляется, исчезая без следа. - Для галлюцинации ты очень болтлив, Рю, - криво улыбается Дазай, всматриваясь в запавшие глаза Акутагавы, который выглядит точно так же, как в тот вечер, когда они вместе спрыгнули с моста, а после тянется к флакону с анестетиком. - А может, на самом деле это ваше искупление, - продолжает Акутагава, будто и не услышал его, и переводит взгляд на лежащее на бортике лезвие бритвы. - Может, вам суждено быть вместе с Накахарой Чуей и каждый день мучиться от мысли, что вы его не заслуживаете. А может, тут и вовсе нет никакого злого умысла, и это просто ещё один подарок от фортуны: всё-таки нашедшийся - пусть и на другом конце Земли - человек, который может любить вас и принять вас, несмотря на все ваши беды с головой. А может, это я после смерти стал вашим ангелом-хранителем и сделал так, чтобы вы встретили этого человека? Кто знает. Нити человеческих судеб так запутаны между собой. Огромный клубок: ни начала найти, ни конца. - Никогда не любил философию, - фыркает Дазай, сбрызгивая свои запястья. - Вы обожаете философию и ненавидите ложь. Так может пора наконец-то перестать обманывать самого себя? Как думаете, Дазай-сан? - парирует Акутагава; и исчезает без следа. Вода капает из крана. Кап. Кап. Кап. Равномерный звук. Гулкий звук. Раздражающий звук. А ещё вокруг мокро и холодно. Разлепив тяжёлые веки, Дазай окидывает ленивым взглядом ванную комнату и медленно садится прямо. Горячая вода давно остыла. Лезвие соскользнуло с бортика и валяется на полу рядом с пустым пузырьком от анестетика. Запястья, которые он так тщательно подготавливал для очередной попытки суицида, хорошо чувствуют прикосновения пальцев. Голова тяжёлая и неприятно гудит. Кажется, Дазай сам не заметил, как разомлел от тепла и провалился в мутную дрёму, вымотанный пришедшей ещё в пору экзаменов бессонницей. «Накахара Чуя совсем не такой, как я, Дазай-сан», - всплывает в памяти отзвук сиплого голоса из очередного сна, который не получилось отделить от яви. - «Я согласился пойти с вами во тьму смерти. Накахара Чуя поведёт вас за собой на свет жизни». - Ангел-хранитель, да? - хмыкает Дазай, передёргивая замёрзшими плечами. Его взгляд падает на телефон, оставленный на полу поверх кучи одежды. Помедлив несколько секунд, Дазай цепляет его мокрыми пальцами и открывает, заходя в книгу контактов. Ещё одно промедление стоит изжёванной изнутри щеки, а после он всё-таки нажимает на кнопку вызова и прижимает трубку к уху. Три гудка. Он подождёт всего три гудка. Если по ту сторону ответят, Дазай сделает то, о чём порой позволял себе - после отъезда Чуи - пустые и глупые мечты. Если же нет... - Осаму? - слышится по ту сторону низкий мужской голос после первого же гудка. Дазай криво улыбается, сверля взглядом покрытое старыми шрамами запястье свободной руки. - Привет, пап, - глухо отзывается он. И переходит сразу к делу, обрывая бессмысленную цепочку взволнованных вопросов. - У меня есть к тебе просьба...

***

- Эй, Чуя, ну улыбнись же, - просит Юан, склоняясь и заглядывая в его лицо. - Такой отличный день, а ты снова хмуришься. - Отстань от него, - цыкает Ширасэ. - Не видишь, что он в шаге от того, чтобы вздёрнуться на собственном галстуке? Тебя бы так помотало между странами, тоже не сияла бы солнцем. - Ладно, ладно, - недовольно морщит острый носик Юан и впихивает в руки Чуи стакан с кофе. - Спасибо, - едва слышно выдавливает из себя Чуя, растирая ноющие глаза. Верлену повезло, что он со своей неделей моды укатил куда-то к чёрту на рога, и они ещё ни разу не виделись. Увидятся, и Чуя разобьёт ему его идеальный нос, чтоб знал, что издеваться над младшими братьями чревато. По крайней мере, в такой жёсткой форме. Захлопнув очередной конспект Ширасэ, Чуя делает глоток кофе и поднимает взгляд на белокаменное здание колледжа. Раньше оно ему очень нравилось, потому что, похожее на мини-версию дворца, создавало ощущение, что Чуя какой-нибудь лорд или герцог. Вычурная тёмно-синяя форма всегда только подчёркивала это ощущение. Но в настоящем не радует взгляд ни здание, ни зелень парка во внутреннем дворе, ни цветущие пышным цветом клумбы, ни майское тёплое солнце. Учёба в Японии закончилась в конце марта. Во Франции учебный год закончится только в конце июня, и преподавательский состав дружно решил, что за оставшиеся три месяца Чуя - с помощью друзей и при благосклонности профессоров - сможет с лёгкостью подготовиться и сдать хотя бы часть упрощённых итоговых тестов своей альма-матер. «Сволочь Верлен. Он точно знал, что так будет», - думает Чуя и кусает в раздражении край картонного стакана. Если бы только Верлен позволил ему остаться в Японии до конца французского года обучения. Впрочем... Что бы это дало Чуе? Истинная причина его дерьмового настроения и повышенной агрессии вовсе не в экзаменах, как думают его друзья, безмерно счастливые из-за того, что он наконец-то вернулся. Нет, проблема Чуи в том, что он оставил в Японии человека, которого полюбил. Человека, которого хотел спасти, но не смог. Человека, который не отвечает на его сообщения в сети и звонки на номер которого уходят в никуда. Расстояние позволяет нарисовать себе иллюзию занятости Дазая, ведь по японской системе образования он должен был перейти в третий класс старшей школы, в последний класс, выпускной класс, после которого либо будет свободен, либо будет поступать в университет. У него должно быть много занятий, подготовительных курсов и всякого такого прочего, верно? О том, что звонки и сообщения остаются без ответа, о том, что Дазай никуда не перешёл и никогда никуда не поступит, потому что его уже нет в живых, Чуя отчаянно старается не думать. Двенадцать попыток суицида, верно? И все безуспешные. Это дарит жалкую, но надежду на то, что когда учёба Чуи закончится, и начнутся летние каникулы, он запрыгнет в самолёт и выйдет в аэропорте Токио, чтобы после приехать в Йокогаму и найти Дазая в его любимом кафе. Или в городской библиотеке. Или в его тайном тихом местечке в зарослях возле набережной. Или на крыше высотки, куда Дазай не раз приводил Чую, признавшись, что это его самое любимое место, где он может часами лежать под лучами солнца, слушая музыку или тишину. «Я найду его. Я приеду и обязательно найду его», - крутит Чуя в голове на повторе единственную заветную мысль, изгрызая край стаканчика и нервно глотая кофе, игнорируя боль в ошпаренном кончике языка. - «Иначе и быть не может. Этот идиот сильнее, чем кажется. То, что однажды он уже опустил руки, ничего не значит. Люди заряжают других людей энергией, верно? Мы были вместе целый год. Этого хватит, чтобы он продержался без меня три месяца. Ведь хватит же?». - Ой, смотрите! - восторженно восклицает Юан. - Новички группы по обмену. Сколько красавчиков! - Эй, - ревниво бубнит Ширасэ, скрещивая руки на груди. - О, брось, - смеётся Юан, отмахиваясь от своего парня. Невольно вскинув голову, Чуя находит взглядом группу новичков, что следует по пятам за завучем по дальнему коридору каменного перехода между двумя корпусами. Взгляд голубых глаз с безразличием скользит по макушкам и незнакомым лицам, и Чуя уже хочет вернуться к бессмысленному созерцанию стены напротив и отравляющим душу мыслям, как его взгляд внезапно пересекается с взглядом знакомых коньячно-карих глаз. Кофе идёт не в то горло. Подавившись, Чуя закашливается до слёз в глазах. На мгновение крепко зажмурившись, под удивлёнными взглядами друзей он подрывается на ноги и вновь впивается взглядом в группу учеников по обмену, думая, что сошёл с ума и ему уже чудится и мерещится, но... Нет. Дазай. Чёртов Дазай что-то говорит завучу, жестом указывая в его сторону, а после с лучезарной улыбкой отделяется от группы и идёт прямо к нему. - Чуя! - взволнованно окликает его Юан, поддерживая под руку. - Что такое? Кто это? - вторит ей Ширасэ, смотря то на побледневшего Чую, то на приближающегося новичка. Но мир как будто исчезает, размывается. Чуя едва ли что-то слышит из-за шума в ушах и видит только Дазая: его каштановые кудри, обаятельную улыбку и засунутые в карманы безразмерной чёрной худи руки. Его торчащие из-за ворота бинты, сверкающие шалым весельем глаза и как темнеет его взгляд, когда он обращает внимание на льнущую к руке Чуи Юан. Последнее и отрезвляет. Встрепенувшись, Чуя слегка отпихивает от себя взволнованную подругу и делает шаг вперёд. Вот только чёртовы колени подводят, ноги не слушаются, и он запинается на ровном месте. Пропахал бы носом землю, если бы не упёрся лбом в обтянутую мягкой чёрной тканью грудную клетку, если бы вокруг не обвились знакомые руки, поддерживая и будто ограждая от всего мира вокруг. - Ты... Ты какого хрена здесь делаешь? - с прорезавшимся от волнения акцентом спрашивает на японском Чуя, вцепляясь пальцами в чужие плечи и поднимая на Дазая неверяще-дикий взгляд. - Я вдруг понял, что без тебя очень скучно, - пожимает плечами Дазай и одаривает его ещё одной голливудской улыбкой. - К тому же, ты так хвастался вашей формой, что я обязан был увидеть это вживую. Ты обманул меня, Чуя. - Ничего подобного, - на автомате отвечает Чуя. - У нас охрененная форма. - Но ты сказал, что она тебе идёт, - вскидывает брови Дазай и делает шаг назад, окидывая его пристальным взглядом с головы до ног. - А на самом деле ты выглядишь в ней великолепно. Почти сногсшибательно. Тебе очень идёт синий цвет, а ещё повезло, что я такой стойкий. Ещё бы упал к твоим ногам. - Дазай, - сипит Чуя, сильнее сжимая его плечи и всё никак не в силах поверить своим глазам. - Ты вот просто... Просто заткнись, ладно? - Это было сложно, но не невозможно, - невозмутимо продолжает Дазай уже на английском, бросая мимолётный взгляд на растерянных Ширасэ и Юан. - Пришлось попросить о помощи отца. Были некоторые проблемы, которые пришлось решать, и с документами было много мороки, но со следующего года по вашей системе образования я буду учиться здесь по обмену в группе англоговорящих. Здорово, правда? К тому же, я пробуду здесь до самого начала учебного года. У меня нет причин возвращаться в Японию. Ещё я изучил информацию на сайте этого колледжа и узнал, что при окончании обучения в нём с помощью подготовительных курсов ученики по обмену могут продолжить обучение в высшем учебном заведении, откуда бы ни приехали. Могут быть проблемы из-за того, что я не знаю французский, но везде есть группы для англоговорящих, а ещё у меня предрасположенность к изучению языков, так что это не будет большой проблемой. Особенно, если у меня будет личный учитель. Ведь будет же, Чуя? - Эй, Чуя, - склоняет голову к плечу Ширасэ, тоже переходя на английский. - Это твой парень или что? Вопрос заставляет прийти в себя. Быстро представив, как вся эта встреча выглядит в глазах друзей, прекрасно знающих о том, что он в своих чувствах не оглядывается на пол партнёра, и с учётом его настроения в последнее время и будто прилипшего к ладони телефона, Чуя оборачивается к ним, чтобы оценить их реакцию на происходящее, замечает лишь недоумение и лёгкий интерес, и... - Что за глупости? Мы просто друзья. - Только если он захочет. Дазай и Чуя отвечают одновременно. Улыбка Дазая уже не искренняя, приклеенная. У Чуи от неё неприятная дрожь по телу, а ещё он мысленно пинает себя ногой в лицо, потому что ляпнул то, что ляпнул, даже не подумав о том, каким стрессом это может оказаться для Дазая после всего пережитого им на этой почве дерьма. - Это нормально здесь, - негромко говорит он и наконец-то выпускает чужие плечи из своей судорожной хватки. - То есть, люди есть разные, но свобода нравов, страна любви и всё такое. Лишний раз лучше не болтать, конечно, придурков везде хватает, но у историка нашего потока есть муж, так что сам понимаешь. Да и в целом не будет такого... Ну, такого, как... - Как было у тебя на родине, - встревает Юан, мимолётно смотря на торчащие из-под худи бинты Дазая, но тут же тактично отводя взгляд. - О, - растерянно выдыхает Дазай, но так любимый Чуей свет вновь возвращается в его глаза. - Тогда... Ладно? В смысле, я в любом случае мог бы «увидеть Париж и умереть», но... - Я тебе умру, - тут же шипит Чуя, переходя на японский и хватаясь за чужие запястья. - Только попробуй, слышишь? Я тебе жопу на уши натяну, придурок, если ты ещё хоть раз... Дазай заставляет его замолчать самым лучшим способом из всех. Под писк смутившейся Юан и ворчание не менее смущённого таким поворотом Ширасэ он притягивает Чую к себе и целует. Доля секунды нужна на то, чтобы Чуя крепко обнял его в ответ, с жаром отвечая на поцелуй, зарываясь пальцами в каштановые кудри и едва слышно всхлипывая, жмурясь, потому что чёрт, чёрт, чёрт! Это действительно реальность? Он не спит? Это всё не сон? - Ты здесь, - шепчет Чуя в чужие губы и улыбается так, что лицу становится больно. - Ты жив и ты здесь, Дазай. - Я жив и я здесь, - улыбается Дазай и сцеловывает его улыбку: сладкую, как мёд. Шепчет так же тихо: - Для тебя, Чуя. Ради тебя. Задыхаясь от переполняющих его чувств, Чуя вновь целует его, крепко обнимая за шею, и... Он всё ещё не может поверить в происходящее, совершенно не может, ведь это всё иллюзия, сон! Так просто не бывает, верно? Но это ничего. Впереди целых три месяца, которые они проведут вместе, и лишь один из них будет забит для Чуи учёбой. После начнутся летние каникулы перед переходом на третий год обучения, и уж Дазай постарается, чтобы Чуя поверил в эту прекрасную новую реальность: теперь они на долгое, очень долгое время вместе. Да, на долгое время. Если не навсегда.

Could you hold me through the night? Put your lips all over my salty face when I start crying? Could you be my first time? Make me not wanna die? Don't leave my side? Can we just be honest? These are the requirements. If you think you can be my one and only true love you must promise to love me. - Melanie Martinez (High School Sweethearts).

|End|