Мёртвые внутри

      Как быстро чувство псевдооблегчения сменилось на всхлипывающее отчаяние. Это было сродни морфину в кричащих от агонии венах; минутное блаженство запрятало все чудовищные обиды и облекло лицо Стрейда в полупрозрачный ангельский саван. Алекс ослепла — от горько-солёной радости, когда услышала слова о неубиении; от волны боли, когда Стрейд взял её на руки, как невесту, и вынес из зева подвала. Шоковый ошейник — её обручальное кольцо; её неуёмная молодая кровь — ковёр из лепестков роз. Как же быстро… с неё вытек дурманящий мак; при первом же брачном кровопускании.       В первые секунды Рен впал в оцепенение — лишь бы не подала виду; заметив ошейник, он мелко задрожал, чем привёл Стрейда в ещё больший восторг. Теперь их было двое: лис да белокурая девушка в красных башмачках; одни, в логове охотника, избранные извращённой любовью — как будет распределяться его калечащая страсть между ними? Пока Алекс пребывала в подвале, поглощая тьму Стрейда каплей за каплей, Рен очищался её криками, будто родниковой водой. Он привык к этому чувству. Почти. Видя, как Стрейд снимал кровь-башмачки с изуродованной дрелью ноги, Рен ощутил жалость и вину. Алекс не подала виду, что их встреча была не первой; беспорядочно бродила воспалёнными глазами по гостиной и тихо всхлипывала — начинала осознавать, что, выбравшись на поверхность, попала в ад.       Как и каждого двухмесячного щенка, только ступившего в огромный дом с тёмными закутками и крутыми лестницами, Алекс ограничили в передвижении — обруч на здоровой ноге да массивная цепь, что дозволяла взобраться на диван. Собака. Стрейд не разрешил подниматься на ноги; отчасти потому, чтобы быстрее зажила рваная рана, отчасти — из прихоти. Так удобнее похлопывать Алекс по голове, когда их пути в доме пересекались. Рен держался поодаль, неуверенный, можно ли заговорить, сесть рядом на другой конец дивана; лишь удивлялся, как эта тонкая белая шея ещё не покрылась серо-жёлтой сетью под тяжёлым электрическим ошейником.       Долго ждать не пришлось.       — Алексис, — выстрелил Стрейд её полным именем и тем самым обнажил правду о своей бурной деятельности, из-за которой и ограничивался одними издевательскими похлопываниями. Алекс дрогнула, поджав ноющую стопу: сколько информации он смог откопать? Рука Стрейда по-собственнически легла на колено в чернильных пятнах: — Студентка педагогического. Учитель литературы — зарубежной? Интересно.       Алекс молчала, боясь эффекта своего голоса, — даже подвальным пыткам было не выкорчевать силу и красоту её сопрано. Однако если прятать что-то столь желанное для Стрейда, он вытянет это насильно; поэтому ноты лились порционно — дабы кровь не хлынула ручьём:       — Второй курс… — подшепнула она вовсе никому не нужную деталь. Мозолистая рука соскользнула с ноги, царапнув кожу, и тяжело опустилась на макушку:       — Значит, с принципами воспитания знакома? — елей в его голосе не предвещал ничего хорошего. — Сдаётся мне, недолго придётся держать тебя на поводке. Посмотрим, переплюнешь ли ты лиса.       Лис поджал уши, впиваясь в них когтями до боли, — и даже тогда он слышал, как по дому волнами проносились высокие девичьи вскрики; и характерный треск, от которого сводило зубы. Стрейд преподавал урок, опережая проступки; он любил строптивых, но не проблемных, — вот и вкалывал боль для профилактики. А затем баюкал ужаленное место — кусочек приторного пряника под язык. Алекс лежала ничком, укрыв заплаканное лицо руками в желании отгородиться, уйти в недвижимый мрак от залитой солнцем гостиной; но руки Стрейда, его терпкий запах, будто сеть, удерживали на поверхности, не позволяя погрузиться глубже; шершавые пальцы заправляли мокрые пряди и игрались с кончиком уха с тошнотворной нежностью. В беспамятстве Алекс не заметила, как была поднята с влажного холода в тиски терпкости; его сальные волосы крючками цеплялись за её волосы, а щетина жгла плечо. Стрейд промурчал что-то на немецком и толкнул дверь ногой. Пришла в себя Алекс лишь тогда, когда её накрыла знакомая душащая тяжесть и разрывающая боль внизу живота.       — Что это? — В кружке плавали и липли к стенкам маленькие чаинки; пахло гадко.       — Ну-у… — Рен переминался с ноги на ногу, неуверенный, как бы помягче затронуть эту тему. Вопрос разрешился мимолётным взглядом в сторону полоски нижнего белья, что белела между сжатых ног. Как бы он ни старался быстро отвернуться, но ночное зрение выхватило россыпь бурых синяков. С резким «ясно» Алекс осушила горькую бурду, подумав, что, слава богу, Стрейд не смекнул засунуть в неё лимон — и на том спасибо.       Молчали долго и мучительно — до момента, когда хозяина сей юдоли окончательно не забрал Морфий. Тогда Рен подсел ближе и, пока говорил, принялся осматривать и оценивать другие видимые и, возможно, невидимые повреждения. Осмелев, он также принёс кусочек сахара, чтобы Алекс избавилась от горечи во рту; сахароза сделала своё дело, и Алекс тихонько разговорилась, заметно расслабившись в позе и движениях. Второй белый кубик, растворившийся на языке, вернул болезненно серым щекам почти былые краски восхода; бескровные губы тронула благодарная улыбка. И Рен улыбнулся в ответ — рыжий хвост так и хлопал по спинке дивана, — улыбнулся искренне, впервые за долгое время.       — Ну же, Алекс, ещё кусочек. А-а! — Стрейд обнажил ряд крепких зубов, поднося ломтик промасленной картошки к губам. Алекс послушно открывала рот, несмотря на то, что её сжатый желудок неприятно протестовал. — Перестань худеть, слышишь? Мне же так нравились твои сочные бёдра. Зачем ты так со мной?       «А кто виноват, больной ты ублюдок?» — огрызалась она про себя, усерднее двигая челюстью. Но перед ней был матёрый манипулятор, сверхчувствительный до малейшего сдвига настроения. Алекс не сообразила, как выкрикнула глазами свои мысли, — и сразу же заглотила царапнувший нёбо палец. Непроизвольно сдвинутые брови взлетели вверх, потянув за собой верхнее веко и дрогнувшие ресницы. Дождавшись всхлипа, Стрейд толкнул большой палец глубже и надсадно выдохнул:       — Да брось, должна была уже привыкнуть. — И только собрался его вынуть и переместить на кнопку пульта, как Алекс, предчувствуя опасность, сомкнула губы и зубы; не сильно, лишь бы удержать — не будет Стрейд бить её током в таком положении, останется без пальца. — Охо! Не теряешь огонёк, подруга, — он по-своему был очарован и думать забыл о воспитательных мерах; укушенный палец на секунду исчез в его рту, глаза цвета канифоли елозили по острым плечам, по маленьким грудям, что очерчивала тонкая ткань майки. Розовые локти с красно-фиолетовыми трещинками; белёсый пушок на руках, потревоженный длинными холмиками новой нежно-розовой кожи; прозрачные длинные пальцы с надломленными ногтями — всё это персиково-золотистое вызывало в Стрейде плотский трепет. Особенно когда из света на него снизу вверх смотрела бездна — чёрные, абсолютно не отражающие цвет глаза, обрамлённые серебристыми иголками ресниц. Стрейд утробно зарычал, безжалостно прижимая к себе Алекс. Она рухнула на пол, кашляя и сплёвывая его жидкость, — уже не зная, что хуже: палец на кнопке или на её щеке, размазывающий и выводящий линии с тошнотворной нежностью.       Жизнь, а точнее, существование шло стрейдовым чередом: иной раз он предоставлял Рена и Алекс самим себе, иной раз будто что-то щёлкало, и один из них уже кричал — для него. Особенно доставалось Алекс, как «необъезженной кобылке». Ранее хаотические порезы сменились на одному Стрейду понятную систему; медленно, с издёвкой, водя жалом ножа по коже, он скрупулёзно выбирал, куда погрузить инородное тело, — быстро, медленно. Алекс искусала губы, переживая раз за разом длительные сессии шрамирования; её мастер же с очарованием отмечал, что так её губы были словно в карминовой помаде — прелесть. Иногда Стрейд исчезал где-то в глубине дома или около него, распространяя особый шум и едкий запах дорогих сигар. Вот тогда к Алекс подбегал Рен, обвивая её то немудрёным разговором, то осыпая какими сладостями, — предостерегая не коситься так на входную дверь, если она хотела когда-нибудь снять оковы со своей ноги.       — Давай-ка, вставай на ножки, — тянул Стрейд голос и свои руки, покрытые жёсткими волосками, к всё ещё сидящей в прострации Алекс. Цепь змеилась поодаль, угрожающе разинув пасть-кольцо; на щиколотке синели следы её ежедневных укусов. Утихшая было боль в стопе напомнила о себе, как только Алекс сделала первый шаг — тончайший лоскут кожи огненно натянулся, пуская ток по всей ноге. Алекс взвизгнула и схватилась за первое, до чего дотянулись руки, за Стрейда, — а точнее, за его рубашку; пуговица отлетела с громким щелчком и укатилась в гробовой тишине в неизвестном направлении.       — Ой, как нехорошо получилось. Умеешь работать иголкой, м-м?       Перспектива держать что-то острое в руках, ещё и рядом со Стрейдом, — оптимизма не вызывало. Обгоняя мысль, Алекс машинально кивнула — хотя шить она совсем не умела. Соглашаться на всё — крепко засело под кожей; отходя от его сценария, можно было нарваться на менее приятный исход.       У Рена была своя комната, Алекс об этом знала, но никогда не предполагала, что и ей будет предоставлено личное пространство — если о личном тут вообще было уместно говорить. Комната, в которую её завёл Стрейд, была очень светлой и до неприличия чистой, совершенно безжизненной. Весь этот большой дом был безжизненным. «Он не живёт здесь», — пришла к выводу Алекс, пока растерянно топталась на месте. Её потрёпанный вид: всклокоченные волосы, что долгое время не знали расчёски, лишь его пальцы, тело, с кое-как смытой кровью и грязью, с несвежей одеждой — всё это странно контрастировало с окружением «как с картинки». Впрочем, когда Стрейд долгое время не выходил из своей мастерской внизу, выглядел он ничуть не лучше; да и вид питомцев его заботил не сильно. Он дёрнул Алекс на себя, на идеально заправленное прохладное покрывало. Особо не задумываясь, она сразу же потянула руки к грубой ткани штанов — но Стрейд перехватил и с силой сжал её запястья. Алекс не на шутку опешила. Совершенно растерялась, когда широкие ладони обхватили лицо, и в нос ударил запах железа и мыла. Её удивление, округлившиеся глаза и губы, очаровало Стрейда, и, — нащупав нужные ниточки, — он принялся водить да поглаживать большими пальцами щёки, скулы, тонкие брови, кончик носа. Кожа Алекс покрылась мурашками — от страха; она ждала удара, вот сейчас… сейчас будет больно. Но боль всё не появлялась — и оттого сжималось её сердце, ожидание неизбежного пожирало изнутри.       — Кстати, тебе что-нибудь нужно? Только попроси, я достану.       Алекс чуть наклонила голову, не веря ушам. Слова щедрости, исходящие из этих жёстких губ со шрамом через весь подбородок, казались до ужаса чуждыми. Стрейд никогда ничего не давал, только брал с присущей ему жадностью и ревностью. Он повторил вопрос, с наслаждением наблюдая за гаммой эмоций на белом, как бумага, лице. Алекс бросила взгляд в сторону, на мёртвую чистую пустоту, и произнесла:       — Книги.       Поначалу Стрейд удивился, но чеширская улыбка мгновенно растянула смуглую кожу с россыпью двухдневных тёмных иголок — какая милая наивная банальщина. Он даже не спросил, о каких книгах шла речь, энергично кивнул, возвратив привычную грубость и испуганно-смиренный взгляд чёрных глаз. Подумал — и выпалил:       — Рви дальше.       Псевдоконтроль. Наконец Алекс разгадала его намерения: ей давали поводья, сделанные из тончайшей тенёты — бесполезные, не ощущающиеся в руках; иллюзия контроля над ситуацией. Молоток или дрель. А результат всё тот же — боль. Но раз Стрейд так настаивал, то Алекс возьмёт столько, сколько смогут удержать её израненные пальцы. Она крепко ухватилась за вырез рубашки и рванула изо всех сил, не жалея ни себя — ей же зашивать, — ни Стрейда, который зашипел сквозь зубы: меж курчавых волос на груди стремительно набухала кровью длинная царапина. Другого бы он не пожалел за подобное излишество, но не Алекс, чьи угольные глаза в кои-то веки вспыхнули иным колером — густо-красным; яростным и страстным. Стрейд призывно зарычал и без труда раздвинул бледные ноги. Алекс было больно, но не больнее, чем вчера — начинала привыкать? Нет, это Стрейд себя сдерживал — усыплял бдительность. Значит — грядёт что-то плохое. Ожидание неизбежного терзало похуже ножа. И Алекс заплакала, уткнувшись в терпкую влажную грудь.       Дождавшись, когда Стрейд покинет дом, и, судя по всему, надолго, Рен повёл Алекс в ванную. Здравомыслие пересилило радушие, и он не стал добавлять в воду никаких средств — на бедре алел и переливался свежестью длинный порез. И не только на бедре…       — Я могу помочь. Если ты не против, конечно... — Рен уставился на свои ноги, на когти, что нервно скребли плитку. «Хорошо, — ответила Алекс одними губами, но чуткие уши уловили, даже самое тихое: — Прости». Стрейд вышиб из неё смущение, извинялась она не за свою наготу, а за то, чем эта нагота была покрыта. Рен шумно втянул воздух, влажный и мыльно-свежий, как и хрупкая фигура перед ним; стройная, как мальчик, с острыми грудями и озябшими сосками, остывающая, натянутая от мурашек молочная кожа с сеткой фиолетовых вен у самых тонких и нежных мест. Просвистев своё нелепое извинение, Рен обработал маленький, но глубокий порез на ягодице, затем длинный — на бедре. Алекс стояла неподвижно, почти не дыша, лишь собирала с себя ниточки волос — во время и после мытья они выпали в пугающе больших количествах, от стресса и жирности; какие-то локоны умудрились застрять в редких прорезях ошейника, и Рен помог без вреда их оттуда вызволить. Затем он проверил многострадальную стопу: заживало медленно, но хорошо. Правда, что-то подсказывало Рену — и особенно Алекс, — что хромота так и останется в вечных спутниках. На постыдных инстинктах взгляд Рена упал на редкие росчерки светлых волос внизу живота, которые совсем не скрывали плавные изгибы и тонкую ярко-розовую полоску между. Алекс, поймав с поличным, только слабо улыбнулась прижавшему в испуге уши Рену и легонько погладила того по голове, принимая очередное извинение.       Но сюрпризы на сегодня не закончились: перед Алекс лежали два комплекта повседневной одежды, простой, открытой в ногах и руках, на ощупь угадывалась качественная дорогая ткань. Рен, смущённо поправляя очки, положил сверху небольшую стопку нижнего белья, всё сдержанного фасона и цвета. «Бюстгальтер он заказать не разрешил, прости», — проблеял Рен и протянул ещё и зубную щётку. На этом Алекс больше не могла сдерживаться и осела на холодный пол, содрогаясь от рыданий. Перепуганный, но понимающий Рен присел рядом и укрыл хвостом её ноги, — возвращая ласковое поглаживание по влажным, пахнущим шампунем волосам.       — Рен, — решительным тоном обратилась Алекс, — если он соберётся обидеть тебя, если ты чувствуешь, что не выдержишь; и если будет возможность — укуси меня. Он акула и последует за кровью. Не спорь! Подумай над моими словами. Я сама предлагаю. И даже так я не смогу полностью отблагодарить за всё, что ты для меня сделал.       Стрейд вернулся ровно через сутки. Если он пока не был уверен в Алекс, то в Рене души не чаял — а ошейник, так сказать, укрепит доверие там, где его может быть недостаточно. Настроение у него было приподнятое, но Алекс так и не разобралась, хорошим или, по обыкновению, дурным знаком это было; а поэтому держалась на почтительном расстоянии, но не пряталась, как учил Рен. Затем она увидела книги, много, они буквально высыпались из забитой доверху сумки, две упали к её ногам: художественные, Фолкнер и Маркес, новенькие, с хрустящими страницами, издания отнюдь не дешёвые. Беглого взгляда на остальные было достаточно — многие из её университетской программы; то ли Стрейд оказался сведущим, то ли консультант таковым попался — больше верилось во второе. Как и с комнатой, Алекс не знала, какую эмоцию отразить, как реагировать. Она вдруг вспомнила ванную, множество баночек и скляночек, дух дорогой парфюмерии — Стрейд не жалел для Рена денег; как не жалел своей чудовищной жестокости. Стрейд широко расставил руки в стороны, подсказывая выход из ситуации. Алекс захотелось убежать со всех ног, но она отложила «Тёмные аллеи» и заставила себя обхватить полноватую крепкую фигуру; её тут же стиснули, вышибая воздух из лёгких, — которые сию минуту заполнились коктейлем из спирта, табака и, разумеется, знакомой тяжёлой терпкости. Вот и причина его состояния — безусловно, дурной знак. Запаниковав, Алекс предприняла попытку отстраниться, но лишь оцарапалась о щетину. Стрейд с такой эйфорией втягивал воздух, что между его руками и грудью становилось катастрофически тесно. В ловушке его чудовищной любви.       Рена удостоили лишь подмигиванием. Его же грудь вздымалась от радости и чувства всепожирающей вины: он прекрасно знал, что Стрейд падок превращать всё чистое в грязное, тронутое исключительно им. Но сейчас Рен был счастлив. Счастлив, что выбрали не его.       Прошло ещё около месяца. Раны множились, множилась и дружба, которая и латала эти самые раны. Алекс не заметила, как практически переселилась к Рену. Его комната была значительно меньше — складывалось впечатление, что это место изначально отведено под кладовую или гардеробную, — но обжитой и рассказывающей об ушастом хозяине много нового. Как он засмущался, когда Алекс вошла к нему с «Джейн Эйр» под мышкой, и забил хвостом от восторга, когда выяснилось, что она тоже не прочь скоротать ночь-другую за просмотром японских мультипликаций. Они синхронно вздрагивали, когда в доме что-то коротко грохотало — Стрейд был занят в мастерской, значит — какое-то время он их не потревожит. Наверное. В запасах у Рена также обнаружилось несколько коробок шоколадных конфет, одну из которых они дружно уплели за одну ночь. В подобные моменты Алекс забывала, где она, что шея её никогда не держалась ровно под тяжестью ошейника, что бёдра и ягодицы горели от малейшего прикосновения, поэтому она всегда полулежала-полусидела — укрытая мягким и душистым хвостом Рена. Так и засыпала на ворохе одеял, что служил в этой комнатушке постелью. Иногда Алекс просыпалась под одеялами, с ног до головы покрытая рыжим мехом, иногда — у себя. Рен не мог её отнести, тяжеловата для него, а вот Стрейд… Размышлять об этом ей совсем не хотелось.       Множилась дружба, множился и интерес Стрейда; а там, где зажигался огонь его интереса, непременно оставалось пепелище.       Алекс и Рен по обыкновению сидели в гостиной после изнуряющей работы по дому. Многие помещения не использовались, но пыль и туда умудрялась заглядывать, впоследствии вольно катаясь белыми клубами уже в коридорах. С трясущимися от перенапряжения руками Алекс организовывала одежду, который раз хмурясь от вида пятен на штанах Стрейда, не исчезающих даже спустя десятой стирки, — если выкинуть, он заметит? Рен сидел рядом, привалившись к спинке дивана, и клевал носом. Писк застрял у него в горле, когда тяжёлая рука опустилась на макушку и крепко ухватила за волосы, посылая волны тупой боли по позвоночнику. Алекс также не издала ни звука, сильнее затряслась, когда Стрейд насильно вскинул ей голову, вынуждая посмотреть ему в горящие от азарта глаза.       — Вижу, вы сблизились. — Его дыхание было горячим и плотным от возбуждения. Алекс зажмурилась, стараясь абстрагироваться от языка, полоснувшего бровь. — Как насчёт укрепить ваши отношения? Стать одной маленькой, но крепкой-прекрепкой семьёй. — Стрейд стащил Алекс с дивана в центр гостиной, одной рукой стянув с неё одежду на глазах у Рена, дрожащего от ужаса и подступающих слёз. — Иди сюда, Рен.       — Стрейд, пожалуйста…       В ответ Алекс вскрикнула от жуткой боли в плече — вывих.       Они самолично открыли ему путь к манипуляции. Не глупы — знали о последствиях, но жались друг к другу, как змеи к солнечному пяточку. Как и Стрейд, не могли — или не хотели — побороть свои инстинкты. Рен старался не давить на онемевшее после вправления плечо; слезы застилали глаза и крупно безостановочно капали на её спину; такая тонкая кожа — вот-вот проткнут выступающие острые позвонки. Рен не хотел признавать, что чувствовал в данный момент, но капли слюны побежали обильнее, смешиваясь с потом и слезами. Довольный голос Стрейда раздавался позади белым шумом; громче звучали всхлипы Алекс, которые Рен перекрывал глухим: «Прости, прости...»       Стрейд добился своего: воткнул нож в змеиный клубок — не прижаться, не порезавшись. Гостиная звенела мёртвой тишиной, две комнаты были закрыты, и открывались только для врага; друзья же сидели по углам, не в силах посмотреть друг на друга. Но настроения их были отличны: если Рен, свернувшись калачиком, не откликался даже на слова Стрейда, то Алекс показывала зубы — в прямом смысле. Шипела, царапалась, кусалась, словно она зверолюд, а не Рен; словно они поменялись сущностями. «Lebhaft...» — стонал Стрейд, когда мелкие тупые клыки сдавливали кожу на шее. И он позволял: пусть спустит пар, побрыкается, пока не устанет. А не уставала Алекс долго, отчего смуглая кожа начала стремительно покрываться её блеклыми отметинами. Но всему есть предел, и Алекс, вдоволь отплатив, присмирела. Стрейд ещё раз убедился, что откопал настоящий самородок, вот только за ним был нужен глаз да глаз — ибо в хрупкой оболочке, оказывается, скрывалась хищная, не лишённая смелой озлобленности натура.       Поэтому Алекс очнулась первой: зашла в комнату Рена как обычно, разве что без книги, и вольно плюхнулась на гору одеял, поднимая в воздух золотистый пух. Тельце Рена напряглось, но тут же расслабилось в душистых объятиях — Алекс пахла его любимым шампунем, и Рен бессознательно, с шумом принюхивался: ни следа Стрейда, только эфирные масла и запах чистого девичьего тела. «Я скучала». — «Я тоже». — Он перевернулся, чтобы встретиться и потонуть в тёплой черноте её глаз. Алекс не злилась, не выказывала брезгливости — Рен боялся этого больше всего — от его близости и прикосновений. А он нуждался в ней, в её прикосновениях, как в воздухе. Это не было похоже на чувства к нарисованным персонажам, благодаря которым Рен оберегал себя от мучительного одиночества. Стрейд «подарил» ему ощущение нужности, но какой ценой? Алекс не требовала ничего, только быть рядом — эмоционально и — иногда — телесно. Рен прижался мокрой щекой к белой ключице, Алекс уткнулась носом ему в макушку, лисьи уши так и трепетали от её дыхания. Неловко бряцая ошейниками, они быстро уснули, утомлённые и умиротворённые. Мысленно пообещав себе, что впредь будут осторожны ради друг друга и самих себя.       Не обнаружив Алекс в спальне, Стрейд смачно выругался на немецком и приложился к третьей по счёту бутылке пива. В груди клокотала смесь восхищения и злости — сломана, но не сломлена. А это значило, что скорой смерти он ей не желал, поэтому оставалось одно — охота. Стрейд энергично почесал укус на руке, закатал рукав и удивительно трезвым шагом двинулся к выходу.       Немного попривыкнув, — если это вообще было возможно — тем не менее Алекс совершенно не была готова к «гостям» Стрейда и тем более к их, как правило, недолгому пребыванию в подвале. Все они сгорали подобно мотылькам; но, к сожалению, не так тихо. Стрейд будто намеренно оставлял металлическую дверь приоткрытой — и Алекс скулила и дёргалась, аккомпанируя жертвам. На протяжении таких сессий она ходила с зарёванным лицом, несмотря на то, что её и пальцем не трогали, — это-то и пытался донести Рен: когда Стрейд занят, они оба в безопасности; удовлетворив свои садистские потребности, он какое-то время оставит их в покое. Алекс кивала и прижимала наушники плотнее, ныряя в гром и хаос музыки.       Как же Рен ошибался.       — Стрейд! Умоляю, не надо!.. — Алекс даже осмелилась ударить его по плечу, но Стрейда это только позабавило — надо же, собственная боль терпимее вида чужой. Он протащил её по деревянной лестнице практически за шкирку; Алекс вскрикнула, когда голую пятку ожёг знакомый холод бетона, и вцепилась в зелёную рубашку, уже пропитанную запахом чужой крови и страха. У столба, сжавшись в комок, сидела полураздетая, покрытая корками крови женщина, и скулила, повышая амплитуду с каждым приближающимся грохотом тяжёлых берц. Хотя женщина и была черноволоса, Алекс увидела себя на её месте — она была на её месте! «Стрейд, пусти меня наверх...» — Алекс задыхалась и жалась ближе к источнику своих мучений, подальше от злосчастного столба, от воющих и истекающих чёрной кровью воспоминаний.       — Ну, ну, — потрепал он её по макушке и оттолкнул уже более грубо, чтобы дала двинуться с места. — Люси нужна твоя помощь. Правда, Люси? — Женщина смолкла, лихорадочно бегая глазами по Алекс, которая старательно избегала зрительного контакта. — Возьми-ка, — проурчал Стрейд и протянул хирургическую иглу с шовным материалом. Глаза округлились у обеих.       — Я… я же… не могу. Не умею зашивать.       — Да я знаю, — хмыкнул Стрейд и отдёрнул рубашку с расстёгнутой верхней пуговицей. — Вот и научишься. На практике. — Довольный собой, он толкнул Алекс в спину, прямиком в подсыхающую красную липкую лужу.       Привычные было запахи смерти ударили по Алекс с новой силой — и она пошатнулась в ногах; в разуме. Впереди маячила обнажённая кожа, молодая, но тронутая стриями — она худела, она хотела начать новую жизнь. Позади — тяжёлое дыхание, накрывающее собою всё, будто песчаное облако. Рот Алекс заполнился кислой слюной, она отчаянно старалась сдержать то и дело поступающую рвоту. Разрез был очень глубоким, сделанным наотмашь — всё как он любит. «Алексис, не поторопишься, она умрё-ёт», — тянула песчаная буря, закладывая уши. Алекс думала — пусть; пусть умрёт, ей не выбраться. Как и мне. Стежок — мычание — ещё стежок — крик — ещё… Никогда. Не выбраться.       — Мда, первый блин комом, но ничего. Ты же любишь учиться. А материал я достану. Всё для тебя, моя дорогая.       Алекс ужалила услужливо протянутую руку шлепком и, встав, рванула наверх, проигнорировав стрельнувшую током стопу и раскатистый смех над головой.       — Закрой дверь с той… А-а, verdammte scheisse.       Оставляя алые разводы по пути, Алекс ввалилась в ванную и с грохотом упала на кафель. Её стошнило.       Люси умерла в полночь от потери крови.       В кухне витал медный запах мяса и влажный шорох: Алекс лепила мясные шарики, ловко заворачивая их в тесто. Готовкой в основном занималась она, больше для того чтобы занять себя механическими действиями и отключить голову. Получалось не всегда: ножи были под замком и приходилось просить Стрейда выделить хоть один — под его наблюдением, конечно. Со временем ослабла и эта предосторожность, и Алекс была предоставлена самой себе с полным набором режущих и колющих; но к тому моменту ей уже ничего не хотелось: новость, что полиция прекратила поиски, окончательно подавила волю. Да и не то чтобы они искали — по словам Стрейда. Алекс крутила шарик, пока рядом, комментируя всё подряд, сидел и тыкал по смартфону Стрейд; иногда он увлекался настолько, что переходил на немецкий, — так и так она не слушала. В ближайшее время с ним должен был связаться клиент — единственное, что имело значение в его сбивчивой речи. Рен готовил товар: перезаписывал материал на физический носитель — всю ту боль, что вытекала из жертв под чутким руководством Стрейда. И люди смотрели; люди покупали такое — а люди ли? Ранее Алекс отказывалась верить в существование столь отвратительной прослойки общества; в фильмах, в книгах — да. В жизни?.. Она подняла взгляд; пропитанные жёлтым ядом глаза мгновенно перехватили его — и сверкнули опасной нежностью. Его привязанность росла параллельно с падением её рассудка. Если снаружи так опасно, если через каждую вторую человеческую личину скрывался монстр, выискивающий очередную жертву среди беззащитного стада, — зачем уходить? Если твой монстр уже нашёл тебя…       — Стрейд, я… Прости… — паника в голосе Рена была настолько ощутима, что Алекс, предчувствуя беду, встала из-за стола и трусливо засеменила к раковине якобы за кастрюлей: «Что ты натворил, Рен?» Испортил «фильм», файл не открывался ни на одном устройстве, диск не читался. Вода шумела и переливалась за железные края, не заглушая бешеного галопа сердца — Алекс хотелось разреветься. Стрейд гордился этой записью, накрутил такую цену, но нашёл-таки ублюдка, богатого ублюдка, который согласился заплатить — за агонию девушки с витилиго, «кобылки в яблоках», как полушутливо назвал файл Стрейд. Запах сырого мяса уносил мысленно на скотобойню.       — Подай-ка вон тот нож, Алекс.       Привычная вибрирующая игривость сменилась на зеркально-гладкий ледяной тон, режущий по живому. Рен всхлипнул, уменьшившись ещё больше; на щеках будто разом полопались все сосуды, и кровь хлынула к глазам, к носу. Его ореховые глаза, пульсирующие в панике вертикальные зрачки прожигали Алекс, которая стояла белым холстом — ни жива ни мертва. Стрейд терял терпение — и она подчинилась, вперила взгляд себе под ноги, умоляя их согнуться; а что ей оставалось делать? Вдруг решение впилось ей в кожу, аккурат в обнажившееся плечо. Укус Рена был болезненным до помрачения; сначала Алекс извивалась, как змейка, не понимая, что от неё хотят, зачем дёргают и жалят; но когда вспенившаяся кровь потекла по грудям, животу, которые оголились под натиском когтистых рук — вспомнила. Выдернула из лёгких болезненный крик-стон, провоцируя безумие в лихорадочно следящем за развернувшейся сценой Стрейде. «Хм-м… хр-р… пхмф», — всё, что он мог произнести, ударившись в своё воспалённое сумасшествие. «Он же убьёт её, — думал Рен, резко выдёргивая клыки из нежного плеча. — Отпущу, задушит». Но Алекс сама, найдя силы, оттолкнулась прямиком в слюнявую пасть зверя; Рена опрокинуло по инерции, и, глотая кровь, слёзы, скребя когтями по полу, он бросился вон из кухни — проклиная себя и свою слабость.       На Алекс было страшно смотреть, но Рен сделал над собой усилие — уши всё же предательски прижимались к голове, — разделся и шагнул в ванную, взбалтывая лазурь с алым. Она сидела мрамором, не счищая с прожилок багровую затвердевшую слюду; плечо почернело, обуглилось — у Стрейда была своя медицина в особо приподнятые настроения: прижигать раны сигарой; эффективно, больно, эффектно. Рен набрал в ладонь чуть тёплой воды, плеснул на край смоли и испугался реакции — её не было. Но Алекс дышала, он чувствовал грудью и бёдрами шум лёгких и стук сердца. Продолжил заботливо счищать кожу, баюкать укус губами, подтверждать свою привязанность языком. Мрамор потихоньку оттаивал и розовел, вернулась подвижность и мягкость — и тлеющие угольки в густо-чёрных глазах, которые Рен не узнавал.       — Тебе бы чёлку подстричь, а то совсем глаза закроет, — сказала Алекс так просто, будто не проходила часом ранее мясорубку; её пальцы, что ещё удерживали привкус мяса и табака, перебирали рыжие локоны со сладко-тлетворной нежностью. Теперь она находилась за спиной, оплетая Рена руками и ногами. Он тонул в её объятиях и запахе, постепенно забывая о своём поступке; но не о взгляде, решительном и — безумном? Их перекрученные тела вызывали в Рене юношеский жар, но она не обращала внимание, даже когда её пальцы задевали густой белый мех у паха. Холод ошейников остужал, губы — единственное, что Стрейд не осквернил, — поминутно встречались то тут, то там. Большего они себе не позволяли. Не могли. Успокоив друг друга до румянца и сладостного дыхания, Алекс и Рен наконец решили выйти из ванной комнаты. Но когда Рен проходил мимо раковины, зеркало выхватило — неспокойный свет в тёмных глазницах; свет надежды, но какой-то неправильной, обугленной.       Словно Стрейд сжёг не только её кожу, но и душу.       Время остановилось. Сбился и умолк счётчик «гостей», оставив глухое эхо в закромах сознания. Алекс всё ещё было больно — природу не перепрыгнешь, никак к ней не привыкнешь, — но уже не так сильно; деревянные ступени больше не пробуждали в ней первобытный страх, скорее — брезгливость и чуть-чуть печаль; слёзы лились, но редко, и по привычке; слово Стрейда — с неохотой, но закон. Единственное, с чем Алекс так и не смогла совладать, — с выедающим грудь чувством, когда Рену делали больно; тогда она была способна кинуться хоть на льва, хоть на Стрейда. И Стрейд знал об этом и с превеликим удовольствием пользовался. Их «схватки» заканчивались быстро, весело для одного и болезненно для другого. «Ты будто курочка-наседка, — хохотал Стрейд, поглаживая синюшное пятно на щеке Алекс. — Храбрая девочка, но смотри как бы я тебя случайно не хлопнул. И что тогда? Оставишь бедного лиса сиротинушкой?» И она смирела. На время.       Пришло жаркое лето, а с ним и волна туристов, которых Стрейд ловил с бо́льшим энтузиазмом. Местных он старался обходить стороной, или же цеплял приезжих студентов — как Алекс. Ни близких друзей, ни родных поблизости, мало ли что может случиться с пришлыми в чужом городе, стране. До своих никому не было дело. Благодаря острому слуху и ночному образу жизни Рен частенько слышал, как поскрипывали половицы под воздушным шагом Алекс. Однажды он поймал её у двери в подвал, с нерешительно занесённой рукой; устремлённый в никуда взгляд, беззвучно шевелящиеся губы — она походила на лунатика или потерявшегося в себе меланхолика. Рен хотел выйти из тени и взять её за руку, но характерный шорох с кухни отрезвил обоих; Алекс оказалась рядом в считанные секунды — а Рен-то думал, что хорошо спрятался, — подхватила его под локоть и рванула наверх, опережая топот выпившего явно лишнюю банку Стрейда. О случившемся они не говорили, но Алекс ещё не раз и не два совершала ночные прогулки втайне от всех — как она думала; посещала «гостей» внизу и выходила под утро, устремляясь прямиком в ванную, смывать чужую кровь.       — Ранняя пташка, да? — застал её в гостиной Стрейд и, как обычно, потрепал по макушке. — Ну пойдём посмотрим, из какого теста сделана наша птичка. Слышала, как голосила? Жаль, слишком строптива.       Алекс кивнула, соглашаясь. Ей самой было не просто убедить ту выпить обезболивающее — думала, что пришла травить. Может, Рену эта птичка доверилась бы больше? Когда Алекс проходила мимо зеркала, то увидела незнакомые, потухшие и ничего не выражающие глаза. Что ж, она сама себе бы не доверилась.       — Спасибо!       — Тише, — прервала звучный хрип Алекс и вновь поднесла стакан с прохладной водой к фиолетовым губам. — Иначе обоим достанется. Меня здесь быть не должно.       Томми — как представился парень, хотя его и не просили — переехал в город недавно, решил сменить обстановку, завести новые знакомства; а где ещё найти приятелей по разуму, как не в пабах, расположенных в самых тёмных уголках улиц, названия которых никто не знал да и знать бы не хотел. «Мы сами роем себе могилу», — хмыкнула про себя Алекс, выуживая из памяти свои походы по таким местам. Увы, но приличные заведения не брали голодных студентов со старой гитарой за спиной, хотя бы на разогрев. Интересно, куда дел её гитару Стрейд? Томми был удивительно стойким человеком, сказался опыт в уличных драках, после которых он не всегда выходил победителем и считался живым на вид. Но, разумеется, к Стрейду он готов не был — никто бы не был. Алекс промокнула длинный порез на груди влажной тряпкой; кровь всё равно набежит за ночь, но перевязывать нельзя — заметит. Обезболивающие на этот раз она стащить не смогла, не смогла же и попросить, так как пришлось бы объяснять: что болело и почему, если Стрейд её не тревожил вот уже пятый день. Хоть на рожон лезь. Но ради Томми она этого делать, конечно, не будет.       Минул третий день с момента последней охоты. Стрейд с завидной пылкостью расписывал Алекс свои планы на Томми, который оказался «не парень, а кремень», — но дело нужно было кончать; поэтому сегодня он сходит за бензином.       — А ты, — Стрейд заключил её лицо в шершавые ладони и на секунду прижался колючими губами к нахмуренной переносице, — проследи, чтобы раньше времени не окочурился. — Алекс предательски вздрогнула: неужели знает? С губ сорвалось невнятное: «хорошо»; и, перемыв наконец посуду, она поспешила наверх с тяжестью в сердце: сегодня всё закончится, и вновь всё вернётся на круги своя. Где-то в непроглядной глубине ей было жаль Томми — молодой и бестолковый, вся жизнь впереди, — но больше Алекс было жаль себя: молодая, а уже мёртвая, гниющая изнутри. Стрейд убил её тогда в подвале, точно убил, а наверх поднял коченеющий труп, гремящий костями по указке жестокого кукловода. Также Алекс грызла нестерпимая зависть: он умрёт, а она останется, дабы кормить собой зверя, на время сдерживая его клыки своей плотью, на которой уже не было живого места. Труп. Съедаемая червями жалости и отвращения к себе, Алекс быстро прошагала в комнату, не заметив подходящего к ней Рена. Кинулась на кровать, будто школьница, страдающая от неразделённой любви. Но слёз не было, как ни старайся, — досуха высушена, мумифицирована. Пружины тихо скрипнули, и её ноги щекотнуло рыжей мягкостью; когти нежно впились в холодную кожу, по-собственнически придавливая к матрасу. Рен не позволит ей упасть; не позволит оставить его одного.       Как и наказал Стрейд, Алекс села в гостиной, поближе к двери подвала, и лениво переворачивала страницы «Каина» Сарамаго; весь слух её был обращён в глубину дома, где обитала удушливая тишина с железным душком. Но, как это обычно бывало, вскоре внимание помутнело, размытые границы впустили в мир чужого сознания, которое до горести напоминало собственное. Ну уничтожил Бог детей Каина, ну утопил страшных нефилимов. Что-то изменилось? Алекс пренебрежительно фыркнула — и вскочила с дивана как ошпаренная, когда плеча коснулась ледяная рука.       — Т-томми?.. О господи.       Томми, который имел вид пережёванной резиновой игрушки, прижимал палец к губам, неловко опираясь об уже измалёванную в его крови стену. Только благодаря ночным нянченьям Алекс он был способен стоять на ногах и говорить:       — Он, блядь, конченый... Пошли отсюда. — И не успела она спросить, как тот выбрался, её потянули за локоть по направлению к кухне; осознав ошибку, Томми развернулся и поплёлся в противоположную сторону, таща безвольную и пребывающую в прострации Алекс за собой. Пошли отсюда — но куда? Стрейд не отпустит; он не разрешит. Он убил её; она мертва; её труп принадлежит ему. Что она будет делать снаружи? Мать ненавидит её; людям она не нужна. Она никому не нужна — кроме него.       — Отпусти… — выдавила Алекс, когда в глаза вгрызся лунный свет, бивший через оконца над входной дверью; и рявкнула по-звериному, с нотками испуга, когда серебристое сияние обожгло тенёта её разума: — Отпусти! — Она выдернула руку, да так, что чуть не опрокинулась и не утянула ошалевшего Томми за собой.       — Ты чего? — булькнул он окровавленным ртом; хотя уже знал ответ: Томми видел его в угольных глазах, в том дымящемся пепелище, в которое превратилась её душа. — Не тупи, девка. Не знаю, сколько ты тут просидела, но это шанс. Он больше не тронет тебя, понимаешь? Я о тебе позабочусь, — произнёс Томми ошпарившую Алекс фразу и попытал счастье вновь взять её за локоть. Увернулась.       — Ошейник. Он электрический, приближусь к двери — ударит.       — А раньше чего не сказала?! — взялся за голову Томми, засуетился, занервничал сильнее. — Только время потерял. Есть что — шпилька, скрепка, иголка? Я открыть попробую. А там мигом в полицию — за тобой приедут; и всё закончится.       — Всё закончится… — повторила Алекс. Её глаза ничего не видели, застланные животным страхом. И ненавистью. — Нет. Ты не уйдёшь отсюда.       Томми, шумно шаривший по комодам в поисках заветной отмычки, застыл как изваяние. По спине пробежал холодок; и капля крови с потом. Не будь он в таком плачевном состоянии, свернул бы ей шею — и так ломилась от железки, дело за малым. Он медленно обернулся и в ужасе осознал, что стоял к ней спиной опасно долго: будь Алекс порешительнее — бросилась бы, на мужика, что тяжелее её в два раза. Томми думал, что её душа — пепелище. Это так, но огонь ещё горел — отчаянный, дикий. Опасный. Она не даст ему уйти и будет стоять до последнего.       — Стойте! — смекнув, что дело неладно, Рен выскочил из-за угла. Хвост и уши он спрятал, Стрейда не было — можно. — Вам не удастся уйти: там ворота, проволока, территория глухая — лес кругом. И…       — Вас двое… — Томми не слушал, подсчитывал шансы, как делал в каждой уличной драке. Вот только здесь он, если что, убежать не сможет, значит — оставалось одно.       — Стрейд с минуту на минуту вер…       Напасть первым.       Для маленького веса Рен очень громко соприкоснулся с полом, очки приземлились рядом и, судя по звуку, разбились. От нижней челюсти по всему лицу стремительно разливалась чернично-алая боль, протекая сквозь плотно сжатые зубы. Рен видел, как на него плыла чёрная тень, пронзённая световыми кольями. Он зажмурился — и услышал знакомый пронзительный писк. Томми обернулся и увидел, как мигал красным ошейник — и глаза Алекс, устремлённые прямо на него. На сей раз она не медлила, недолго; сделала рискованный шаг назад и, взбив входной коврик, кинулась на Томми с нечеловеческим рыком — и силой.       Загородный дом, который Стрейд купил втридорога, не торгуясь, обладал безупречной звукоизоляцией. Поэтому какофония ударила по нему только после заключительного поворота ключа. Внутренности на мгновение сжались в тугой узел, но лицезрение нёсшегося к нему со всех ног взмыленного Рена — распутало клубок сомнений. «Стрейд! Стрейд! Там Алекс! Он убьёт её! Пожалуйста! Стрейд!» — Рен вис на нём и сам в испуге не понимал, что препятствовал движению. В это время с кухни долетел глухой удар, и Рен в ужасе понял, что упала Алекс; в разлившейся тишине его чуткие уши поймали такой родной болезненный стон. Последовал стремительный гул бега, затихший в метрах от стоявшего со скрещенными руками Стрейда:       — Ну привет, Томми. Решил прогуляться? — Едкая ухмылка погасла, а густая бровь нервно дёрнулась вверх, когда он разглядел, в каком состоянии пребывала его зверушка; в состоянии, в которое его привёл отнюдь не он. Томми дрожал как осиновый лист, залитые кровью глаза бешено вращались в глазницах, а из разорванного рта пеной шла розовая слюна; он держался за горло, удерживая лоскутки кожи, на лице и руках алели царапины, буграми синели многочисленные укусы, вид которых Стрейду был хорошо знаком — на собственном опыте, так сказать.       — Что ты сделал?.. — проблеял Томми, обращаясь к Стрейду. По быстрому взгляду в сторону было видно, что страх ему сейчас внушал вовсе не хозяин дома. — Она…       Он был прерван стремительным вихрем, приближение которого никто не услышал. Алекс налетела всем весом, рыком — отмщением за Рена — и утянула Томми в густую чавкающую пасть подвала; под жалобные тонкие крики, под гром боли и белый звон, когда виска коснулся бетонный удар. Что-то плакало и стонало неподалёку, и Алекс поползла на звук, роняя багровые бусины, которые сыпались из её пробитой головы. «Не смей умирать, ублюдок. Не смей...» — жестокие слова слетали с её губ ещё и ещё, пока не были остановлены другими губами, совершенно незнакомыми, шершавыми, твёрдыми, терпкими.       — Жива? — Стрейд вновь прильнул слюнявым поцелуем, пожирая остатки воздуха и разума. Казалось, эта тошнотворно нежная пытка длилась целую вечность. — Ты была великолепна, — возбуждённо выдохнул он в губы и позволил Алекс сползти по его ноге прямиком в руки Рена. — Отведи её в комнату. Нам с Томми нужно серьёзно поговорить.       — Чудовище. Он назвал меня чудовищем, — в металле зазвенели горестные нотки, но слёз всё так же не было. Алекс отвернулась от Рена, пряча лицо в подушку, хранившую давнюю соль её страданий. — И он прав. Мне не было до них дело. Я хотела защитить нас, поэтому продлевала их мучения. Если бы Томми сбежал, Стрейд… в лучшем случае убил бы нас. И я совершенно не чувствую… ничего не чувствую. Мне только страшно, Рен. Страшно, что меня уже нет; и страшно за то, что я есть — такая.       — Ты есть. И ты здесь, со мной — это главное. — Рен мягко перевернул Алекс к себе и навис над нею, напирая всем телом. — Я чуть с ума не сошёл, когда увидел вас у двери. Если бы он забрал тебя, если бы ты позволила забрать себя, то я… — Рен чуть отстранился, чтобы как следует рассмотреть покорно лежавшую под ним Алекс. Он не понимал, почему сдерживался всё это время; неужели Стрейд был бы против? Они же вместе… — Ты же знаешь, что мы оба тебя любим, Алекс. И ты любишь нас, правда? Поэтому так и поступала. Ты хорошая, Алекс. Очень хорошая. И я…       Горячая ладонь воспрепятствовала вскрику пронзить ночную тишь, когда клыки Рена оставили кровавые полумесяцы чуть выше груди, аккурат рядом с другим любовным укусом. Раз они отныне делили её губы, так почему бы не делить всё. Ведь Рен любил Алекс не меньше Стрейда. Если не больше.       Алекс запрокинула голову; в отражении окна она наблюдала, как по её лицу текли алые слёзы, как Рен любил её, как она любила Рена. Как горели огнём их глаза. Диким. Опасным.       Абсолютно безумным.