Клетка свободной птицы

      Одиночество. У каждого человека оно своё. Даже находясь в компании близких или не очень людей можно чувствовать удушающее одиночество. А всё от того, что на сердце и в душе столько ран, что даже не сосчитаешь. Порой накрывают тревога и панические атаки. Удушье. Слёзы. Боль. Появляется вопрос: откуда же такая нелюбовь к себе и окружающим? Из семьи и общества. Определённо, это всё взращивает в человеке всю эту купу негатива. А что, если у тебя и вовсе нет людей рядом, если тобой никто не дорожит, тебя никто не любит? За своей спиной ты слышишь сплошной буллинг, впрочем, как и в лицо. А бороться за жизнь отчего-то же нужно. Какие-то примитивные инстинкты — кричать о том, что ты стоящая личность и всё же стоит ещё немного пожить, ведь человек априори не так уж и долго живёт. Ты хватаешься, только вот за что? Просто за существование и сосуществование со всем социумом? Жизнь — это волны. И порой они бывают разного характера. Когда-нибудь накроет с головой, и смерти вовсе не стоит бояться. Главное, чтобы не больно и не долго…       Горячие струи воды потоком обдали девичье лицо, стекая по ноющему телу. Боль проникала, словно эти самые капли. Такая сладкая, тягучая, вовсе не противная. Девушка опустила голову и вдохнула полной грудью, чувствуя, как резкие струи воды бьют по затылку, раздаваясь где-то там, внутри неё. По русым волосам стекает горячий поток, пропадая где-то в ногах, устремляясь в специальные отверстия в полу, чтобы попасть в канализационные трубы. В голове не было ни одной мысли. Зачем о чём-то думать, если это всё равно ничего не даст и к хорошему не приведёт… Мысли — это бич молодёжи. Ведь они материальны, да и заставляют теряться в реальности, которая перестаёт существовать. А ей уже чертовски надоело что-то мыслить и придумывать, представлять и мечтать. Хотя уже все мечты давно разрушены жестокими стенами той самой реальности и людьми.       Услышав звук открывающейся двери, девушка автоматически повернула голову в сторону звука. И тут же про себя охнула и отвернулась. Руки тянутся сами по себе прикрыть нагое тело, но девушка преодолевает это желание. Немного зажимается и, кажется, врастает в кафельный пол. На щеках появились желваки от крепко стиснутых челюстей. Злость начинает захлёстывать всё тело, накрывая с головой. Она смотрит в одну точку перед собой: на пожелтевшую от времени плитку. Наверное, никто не стоит над этой плиткой и не чистит швы между стыками, которые уже частично почернели. Склизкая чёрная плесень покрыла не только швы, но и всю плитку с потолком. Жёлто-серое помещение воняло стариной, хлоркой, плесенью и мочой. Привыкла. Ко всему привыкаешь. Человек такое существо, что приспосабливается ко всем предоставленных условиям, в которых находится долгое время.       Из своих мыслей её вырывает шорох одежды, которая, видимо, упала на пол. Звук открывающегося крана и облегчённый мужской вздох с нотками хрипотцы вызвали в девушке странную реакцию: словно её хорошенько так прошибло молнией, от чего всё нутро скрутило в спазме. Она быстро начала намыливать свою кожу и судорожно тереть мочалкой: надо хорошо помыться, чтобы смыть грязь и кровь. Плевать на боль и то, что девушка ещё больше ранила своё тело. Маленькие капельки крови смешивались с водой, утопая всё в тех же отверстиях канализационного стока. Сегодня опять подловили и избили. Привыкла. Привыкла к боли и унижениям, давно уже получая некое удовольствие от этого. Можно ли назвать это некой формой психического расстройства — Получать удовольствие от унижений и насилия к себе? Мазохизм чистой воды. Наверное, это единственное, что вызывает хоть какие-то эмоции в её бренном теле.       Бровь с прошлого раза уже немного зажила, но от прикосновений пощипывает, вот-вот и вновь откроется маленькое кровотечение. Множество шрамов, ссадин и кровоподтёков покрывало это маленькое тело. Порой она сама себя резала, чтобы почувствовать, что жива. В прошлый раз девушку хорошенько избили, но она, как всегда, никому не говорила. Просто кое-как пришла в холл, а там её схватили за руки и буквально потащили в медпункт. Добрая медсестра, которая так заботится о ней, обработала и зашила бровь. Но уже в этот раз разбили губу. Скоро полностью раздует, будет опухшая, будто что-то противоестественное, злокачественная опухоль на теле. Отлично. Она проводит пальчиком по ранке, понимая, что вновь останется пафосный шрам на нижней губе. Прикусила, чувствуя, как из раны просочилась кровь. На девичьей коже расцветают новые гематомы, что с каждым разом становятся всё ярче. Каждый день она пересчитывает и рассматривает синяки, наблюдая, как они меняют цвет и рассасываются. Порой это единственные успокоение и забава в её тщетной жизни.       Опомнившись, девушка снова начала тереть кожу, которая от множественных движений стала красной. Хотелось разодрать так, чтобы не видеть ни единого синяка и раны. Будто снять кожу. Только вот жаль, нельзя восстановиться, как рептилия. Девушка слышит плеск воды и невольно поворачивает голову в ту сторону. В глаза бросается голая спина, по которой так красиво скатываются капли, очерчивая подкачанные мышцы, переливаясь. Взгляд скользит ниже, отчего щёки заливаются краской, а тело сковывает жар. Кажется, она и не заметила, как нервно вздохнула, потому что услышала смешок со стороны гостя. Пожалуй, она впервые обратила внимание на мужское тело, на парня, прежде никогда не испытывая какое-либо влечение к противоположному полу.       Так и парень-то не промах. С самого входа заметил оголенное маленькое тело девушки, по которому так соблазнительно скатывается вода. Прекрасные стройные ноги, на которых виднеются многочисленные синяки, прекрасные округлившиеся девственные бёдра, тонкая талия, хрупкие острые плечики. По спине скатываются капельки воды, подчёркивая изгибы своей хозяйки. Мокрые волосы прилипают к плечам, закрывая тонкую шею. Он прикрывает на мгновение глаза и выдыхает. Парня охватывает интерес: какова её кожа на ощупь? Хочется заглянуть в самую суть проблемы. Почему же девушка так побита? Возможно, его, как мужчину, привлекает жертва. Просыпается инстинкт защитника, хочется её вылечить собой. И в тоже время так забавляет реакция девушки на мужское тело, на то, что он находится вместе с ней в одном помещении. Парня вовсе не сковывает стеснение. Наоборот, его охватил некий азарт, некое самолюбие, из-за чего он буквально стоял с гордо поднятой головой. В тоже время эту самую голову одолевают тысячи вопросов: какой у неё голос, почему и сколько она здесь, может, она такая же, как и он, попалась сюда по чьей-то прихоти? Он ненавязчиво оборачивается, смотря на девичье тело, он изучает и запоминает её, чтобы впоследствии, возможно, найти хоть кого-то в этом чёртовом здании. Такая худая, истощённая, побитая и закрытая.       Определённо надо снять напряжение…

***

      Открывает глаза, и взгляд врезается в белый потолок. Девушка жмурится и кривится от яркого света, который отражается от стен и потолка. Тело нещадно ломит от многочисленных побоев, постоянных медикаментов, отсутствия физических нагрузок и прогулок. Накатывает тревожность, что если притронуться хоть к одному синяку, то боль отдаст импульсами по всему телу. Ломает и душит. Или это уже тело так отзывается на раны, которые банально не успевают затянуться. Но ведь душевные раны намного глубже, чем телесные.       Еле перекинув ноги, девушка голыми ступнями дотрагивается до холодного кафеля на полу. Облегчённо выдыхает от приятной прохлады. Голову посещает заманчивая идея: отстраниться от всего мира настолько, насколько это возможно (хотя она и так ограждена) и вовсе не выходить из палаты. Ведь, в принципе, привилегии имеются. А, собственно, это будет единственным спасением от ежедневных издевательств.       Девушка поднимает взгляд на небольшой плоский экран телевизора, меланхолично пересматривая другие вещи, которые пациенты больницы и в помине не видели. В общем, это и является ответом на вопрос о том, почему же её гнобят. Но девушка элементарно даже не пользуется этими вещами. Лежат и лежат себе. Лишние пылесборники и напоминание о том, что у неё всё же существуют родители, которые и притащили эту купу ненужного дерьма. Впрочем, не только в этом состоят привилегии девушки. Да, Чон Чиа могла даже покидать просторы своей маленькой палаты, когда захочет, ну, разве что в сопровождении (единственное ограничение), а остальные не имеют такой возможности, хотя в этом она уж точно не уверена, ибо не она одна тут из богатенькой и привилегированной семьи.       Вот уже как девять лет прошло с того момента, как Чиа попала в это убогое адское место — психиатрическую больницу. Собственно, друзей-то у неё почти и нет, если вообще их можно считать друзьями: молоденькая добрая медсестра и два таких же санитара, но и с ними она холодна и неразговорчива. Наверное, момент воспитания был упущен, ведь с довольно раннего возраста она заперта в этих стенах, и поэтому нелюдима, молчалива и скрытна. Впрочем, скрывать даже нечего, разве что синяки от прозорливых глаз санитаров.       Смотрит на свои руки и видит только чистую и невинную кровь ребёнка. Можно ли считать это заболеванием, травмой или тайной? Уже множество врачей обследовало Чию, куча разных способов перепробовано. Препараты менялись один за другим, но легче не становилось, только хуже. Ни одному из людей в белом халате она не доверилась, ни один из них не вытянул ту информацию, которой обладала молодая девушка. Что же тогда написано в карточке? Затяжная депрессия, социофобия, мнимость, тревожность и многое другое. Только вот точного диагноза или того, из-за которого она могла так долго числиться в этом учреждении, нет. А Чон уже привыкла. Она чувствует, что прогнивает вместе с этим местом, и скоро эти процессы будут необратимы. Наверное, она действительно уже сходит с ума. Самой тошно от себя. Но что она может сделать против системы и социальных устоев? Ничего, только молчать в тряпочку, ну, или покончить с собой? Но кому будет легче от того, что ещё одной несчастной души не будет? Впрочем, никто даже и не заметит.       — Чиа, всё хорошо? — спросил санитар, остановив девушку при выходе из палаты.       Пациентка поднимает свой пустой взгляд, всматриваясь в добрые карие раскосые глаза высокого плечистого работника больницы. И, пожалуй, он понимает всё по глазам, лишь слабо кивнув и тут же поменявшись в лице. Он тактично выжидает, когда девушка пройдёт вперёд, и следует за ней вплоть до столика в столовой. Подаёт Чие стандартную не очень-то вкусную порцию завтрака, на которой в уголке, специально отведённом для лекарств, лежит пара таблеток. Но сначала нужно перекусить, а только потом принимать медикаменты. Немного поковырявшись в серой еде, закидывает что-то в рот чисто для того, чтобы была хоть какая-то энергия, а не для вкуса и получения удовольствия. А после покорно берёт эти чёртовы пилюли и запивает водой, чтобы забыться. Смотрит чёрными глазами перед собой, медленно прикрыв глаза, чувствует некую слабость. Девичье «увлечение» прерывает чьё-то бренное тело, которое умостило свою задницу прямо напротив. Чиа меланхолично смотрит на человека перед собой, пытаясь сфокусировать взгляд. Зрачки значительно расширились, из-за чего резко ухудшилось зрение.       — И даже не начнёшь психовать или спрашивать, чего я тут сел? — ухмыляется брюнет, приподняв тёмную бровь. Чиа закрывает глаза, медленно выдыхает и берёт в руки остатки еды на подносе, приподнимаясь над столом.       — Не будешь со мной разговаривать? — удивился он. — Ох, а может ты… Немая? — замялся парень, виновато и обворожительно улыбаясь.       Девушка отворачивается, медленно подходит к мусорному баку, сбросив туда еду, отряхивает руки и покидает помещение. Незнакомец остался один за тем столиком, который все игнорируют. Но к Чон подходит всё тот же санитар, по-доброму посматривая на маленькую девушку, произнося:       — Чиа, у тебя сейчас прогулка.       Девушка лишь шаркает серыми тапочками по полу в сторону выхода из больницы, следуя за своим сопровождающим. Как только бледное девичье лицо соприкоснулось с тёплыми весенними лучами солнца, как только чёрные глаза узрели всю эту чрезмерно яркую и светлую обстановку, Чиа болезненно зажмурилась. Но санитар, который остановился позади пациентки, положив большую ладонь ей где-то между лопаток, легонько толкнул, чтобы она шла дальше.       — СокДжин, почему ты и Намджун так добры ко мне? — Чон тихо спросила молодого мужчину, шаркая ногами по дорожке.       — Ну, Чон Чиа, ты хорошая девчонка, да и попала сюда совсем не по своей вине.       — С чего ты взял, что я не больна?       — Слушай, может, я знаю, кто больной, а кто — нет. Считай, что я твоя добрая крёстная фея, — ухмыльнулся он.       — Спасибо, — шепнула она, опустив голову так, что её волосы ниспадают на лицо, перекрыв всю видимость.       Сказать, что всё, что окружало Чию, было серым и невзрачным… Нет, она не может так сказать. Всё пестрило и аж бурлило жизнью. Деревья покрывались зеленью, цвели и пахли. Но пациенты это и не совсем оценят-то. Порой они находятся в таком состоянии, когда ничего и никого не замечаешь. Все голоса глушатся, а всё ради того, чтобы и в голове была пустота, чтобы было легче управлять этими зомби. Но Чон протягивает руку к маленькому цветочку, осторожно дотрагиваясь пальчиками до бархатных лепестков. Наверное, сейчас все чувства немного утрированны и гиперболизированы. И хотелось бы прильнуть к ним, но не стоит, а то Ким СокДжин, санитар, действительно подумает, что она больная.       И вот вдалеке девушка замечает знакомый красивый силуэт своей матери. Женщина побаивается дочери, но пытается загладить свою вину перед ребёнком, который и не видел белого света, кроме как этих стен больницы. Отец просто упёк дочь сюда, чтобы избавиться от обузы, чтобы не обременять семью лишними слухами и проблемами, чтобы не раздувать скандал. Девушка давно смирилась с тем, что никому от её смерти не станет плохо, разве что только ей самой. Наверное, ни один человек не в праве решать, сколько кому жить. И можно ли лишать добровольно себя такой дарованной жизни? Дарованная ли она вообще?       Чиа всё же тешит себя надеждами, что хоть когда-нибудь ей удастся ускользнуть из этого гнилого места, заполненного психованными придурками, которые не видят грани между реальностью и своими фантазиями или бредом. А может, её и вовсе спокойно выпустят. Хотя нет, господин Чон этого не позволит. Порой она сама предавалась грёзам, впадая в фантазии: каково же жить там, за стенами больницы, там, за колючей проволокой, без таблеток, санитаров, медсестёр и врачей.       — Доброе утро, дорогая, — тихо отзывается женщина, протягивая свои немного уже постаревшие руки к дочери, чтобы перехватить её молодые.       — Давно ты не приходила, — девушка присаживается на лавочку, прищурившись, а после и вовсе закрыв глаза, дабы насладиться лучами солнца.       — Отец не в восторге, — пожимает женщина плечами, поглядывая на санитара, который стоит рядом с пациенткой и смотрит в другую сторону, словно не слушает их разговор. — Чонгук хотел прийти повидаться с тобой, — улыбается мать, поцеловав дочь в висок.       — И он ещё смеет об этом заикаться? — внезапно открывает глаза девушка, отстраняясь от матери и злобно смотря на неё.       — Я не понимаю, что между вами, мои дети, произошло? — хмурится женщина.       — СокДжин, пойдём отсюда, я устала! — подрывается девушка, но её останавливает большая ладонь санитара.       — Простите, госпожа Чон, но каждый раз, как Вы посещаете Чию, у неё случаются приступы злости и тревоги.       — Я понимаю, — кивает женщина, сжав платье.       Санитар кланяется матери Чон, перехватывает руку Чии над локтем, медленно шагая в другую сторону сада, где они присаживаются на лавочку в тени. Девушка просто застопорила свой взгляд на ярких цветах, которые цвели, как ей кажется, круглый год. Или это уже иллюзия, галлюцинации от препаратов? Она переводит взгляд на свои руки и опять видит кровь.       — Прекрати смотреть на свои ладони! — отдёрнул Ким. — Хватит винить себя!       Девушка лишь промолчала, опустив ладони и потерев их о белые брюки больничного костюма. А стоит ли кому-то что-то доказывать, и так же всё предельно ясно, если поверили не свидетелю, а богатенькому опекуну, который зациклился лишь на своей безопасности. Чон Чиа считается опасной, вот и всё. Хотя, прибывая вот уже столько лет в больнице, она ни разу ни на кого не подняла руку. Даже элементарно отказывалась «дать сдачи». Кому она и могла навредить, то только себе. Но так, как знала и чувствовала. Всё равно отчего-то было страшно лишать себя жизни. Она не боялась смерти, нет. Но сейчас уже все чувства отключены. Наверное, наступило принятие своей сущности и простого существования и гниения в умственно отсталом обществе. Пусть бьют, пусть выплёвывают всякие гадкие слова из своих поганых ртов — ей только в удовольствие, что не она сама себе причиняет боль. Но есть одна загвоздка: тот парень в душе вызвал в девушке совершенно противоположные и противоречивые чувства — это очень плохо. По крайней мере, Чию не привлекало то, что в ней проснулось что-то новое, кроме боли, злости и отвращения. Интерес?       — Джин, а ты знаешь, как зовут того парня, который сидел со мной за столом? — выпалила Чон, позже прикрыв рот маленькой ладонью.       Молодой мужчина удивился, поджав губы, а после усмехнулся и ответил:       — Пак Чимин, новенький.

***

      Опять холодная вода бьёт по телу, из-за чего по коже бегают неприятные мурашки. В общем, уже привычно. Новые побои так саднят, что хотелось бы просто оторвать то место, где красовался синяк. Прохладная вода хотя бы немного охлаждает разгорячённую плоть. Абсолютно каждый в этой чёртовой больнице знает о том, что Чон Чию избивают, но благополучно молчат. Нашли себе отдушину и игрушку для вымещения злости и боли, которую сами себе причиняют. Физическая и психологическая боль — можно ли сравнивать эти два разных понятия? И, с одной стороны, девушка всецело понимала этих несчастных пациентов. По крайней мере, у неё ума хватало на это, в отличие от них. Не факт, что они вообще помнят то, что причиняют кому-то боль. Возможно, это просто один из приступов, один из никчёмных и страшных снов, которые порождает больной и поражённый мозг.       Девичья губа, наверное, никогда и не заживёт. Она смотрит на ноги и видит красную каплю крови, и внезапно ещё одна падает и разбивается о холодный пол, брызгами оседая на поверхности плитки. Опять кровь носом. Вытирает запястьем и запрокидывает голову в надежде, что кровотечение остановится. Прикладывает холодные пальцы рук к переносице, всматриваясь в потолок, на котором виднеются пятнышки плесени. Она слышит, как несчастная скрипучая дверь открывается и кто-то шаркает по немного влажной плитке.       Был один, нет, не один. В общем, были инциденты, когда к Чие начали приставать прямо в душе. Какие-то озабоченные лапали маленькое тело подростка, а она только и могла, что звать на помощь и тихо плакать. Да, ведь никто не слышал о том, что душ у женщин и мужчин может быть раздельным. Даже порой сами женщины бывают ещё опаснее, чем мужчины. После очередного такого случая Чию отводят самой последней в душевые, где не осталось больше ни одной души. Но отчего-то в прошлый раз она мылась с тем пареньком.       И вот опять она насторожилась, прислушиваясь к шагам и чётко затылком ощущая изучающий чужой взгляд. Почему здесь так холодно? Внезапно пробивает дрожью ещё пуще прежнего. Парень действительно осматривает худощавое девичье тело и замечает, что у неё стало ещё больше побоев. И почему-то самому становится больно от этого зрелища. Её волосы мокрыми прядями свисают прямо по ягодицы, так как голова запрокинута, некоторые из них прилипают к спине и плечам. Глаза закрыты, и она размеренно дышит, но капли воды смешались с кровью, очерчивая почти всё личико. Мелкие розово-красные полупрозрачные капли стекали по щекам и подбородку. Он подходит ближе и становится неподалёку от девушки. Начинает раздеваться, всё так же в упор смотря на расслабленное лицо. Боится даже опустить взгляд, ведь там предстанет взору прекрасная молодая и подтянутая девичья грудь.       — Пак Чимин, ты меня преследуешь? — тихо спросила Чиа, не открыв даже глаз, полностью прикрыв их ладонью.       — Откуда ты узнала, что это я? И откуда ты знаешь моё имя? А может, это ты меня преследуешь, а? — возмутился парень, но почувствовал, как к щекам подступила кровь.       Русоволосая улыбнулась краем разбитых припухших губ, а потом хрипло отозвалась:       — Вообще-то, я была в этом душе до твоего прихода и никак не могла знать, что ты опять здесь появишься…       Она опустила голову, потрогав нос, из которого уже не текла кровь, и подошла к холодным струям воды, с головой окунаясь, тяжело и прерывисто вздыхая.       — Ты сумасшедшая? Как ты моешься под такой ледяной водой? — озарился брюнет, выпучив карие глаза.       — Я привыкла уже. Здесь так часто бывает, — всё так же тихо ответила Чиа.       Парень поворачивает кран, из которого сильным потоком брызнула вода. Подсунул ладонь и ужаснулся — она ведь ледяная. Пересилив себя, он всё же подскочил под струи и издал какой-то странный звук, от чего девушка засмеялась, уже спешно вытираясь. Ну вот, он уже и смех у неё вызвал. Вообще, достаточно милый и забавный парень, из-за чего Чиа сама себе улыбается.       — Теперь мы напарники по душу? — смеётся Чимин, прищурив один глаз от попавшей в него воды. Девушка лишь пожимает плечами, наспех натягивает одежду и покидает помещение.       И так день за днём Пак Чимин и Чон Чиа встречались то в холле больницы, то в столовой — парень нагло садился рядом с девушкой, — то на прогулке. Но чаще, конечно же, в душевых. Ну, по сути, им некуда деваться, они в любом случае встретились бы рано или поздно. Больница частная, не такая и большая, да и пациенты все содержатся друг с другом. В тесноте, да не в обиде? Мелкое перебрасывание фразами перетекало в долгие разговоры и поддержку. Так они и не заметили, как стали единственным якорем спасения в сумасшедшем мире, где их не слышат и не видят.       — Чиа! — девушка слышит взволнованный голос Чимина, после чего она падает на землю от нехватки сил.       Парень замахивается небольшим кулачком на обидчиков девушки, хватает за грудки и трясёт тех, одаривая испепеляющим взглядом. В нём действительно полыхали злоба и гнев. Громкий удар по чужому лицу оглушает и хулиганов-пациентов, и Чию, и самого Чимина. И всё бы ничего, если бы не эта неконтролируемая сила, которая захлёстывает парня, и он готов просто убить каждого. Он нещадно избивает одного из пациентов, марая руки в чужой крови, смешивая ту со своей.       — Чимин… — хрипит девушка, что и останавливает парня. Он отпрянул от обидчика брюнетки, на коленях подползая к ней. Перехватывает её личико, укладывает на свои колени и раскачивается из стороны в сторону, словно пытается успокоить Чию, но это не ей нужно, а, скорее, самому Чимину.       — У меня проблемы с гневом, — шепчет Чимин, поглаживая окровавленными маленькими пальцами волосы подруги.       Санитары довольно быстро нашли эту парочку по зову других шавок-пациентов. Ну, а после оба ничего уже и не помнили. Очнулись лишь в одиночной палате-камере, где запирали буйных. К сожалению или к лучшему, Чию и Чимина посадили в соседние одиночки, где они по вентиляции могли переговариваться, чтобы окончательно не сойти с ума. Матери девушки сообщили о том, что её жестоко избили и вообще о том, что она участвовала в этой потасовке. Та сразу же приехала и учинила огромный скандал, сказала, что ей нужно увидеть свою дочь, ну, и по классике жанра, громко и долго причитала, когда всё же её увидела. Просила прощения, мол, это она виновата, что с её ненаглядной дочуркой так поступают, и всё в этом духе матерей-жертвенниц.       — Давай сбежим? — шепчет Чимин через вентиляционную дырку (она находилась у самого пола), в которой даже можно было разглядеть девушку.       — Как ты себе это представляешь?       — Вообще, это крайне легко провернуть. Я знаю слабое место в защите больницы. Если ты не знала, то она не сильно-то охраняется. Рассчитано всё на то, что здесь находятся настолько душевно больные люди, просто физически не способные осилить такое плёвое дело, как добраться до заборов, которые находятся в приличном расстоянии от больницы. Меня будут ждать за изгородью, там уже подрыт вход и есть хорошая такая щель меж бетонных плит ограждения, ты вполне туда можешь пролезть.       — Ого, как ты всё продумал. Есть определённый день побега? — взволнованно спрашивает Чиа, немного дёргаясь от каждого лишнего шороха, боясь, что их услышат или в чём-то заподозрят.       — Да, уже давно. Можно ли считать это побегом, если я сам сдался в психушку? — посмеивается парень, глупо улыбаясь и ковыряя ногтем решётку.       — Как же можно так пренебрежительно относиться к своей жизни? Зачем ты это сделал, просто ради забавы? — возмутилась девушка, нахмурившись.       — Типа того, но у меня действительное есть кое-какие проблемы с агрессией, депрессивные периоды были. Надо было, конечно, просто к психотерапевту пойти, но меня ещё и дорогая мамочка сюда сплавила, — усмехается парень. — Так что не сильно-то я по собственному желанию сюда попал. Интересно было посмотреть на эту жизнь изнутри, но чёт оказалось совсем не так радужно, как описывал один дружок. Мне крайне не нравится, что здесь присутствует насилие и отношение со стороны персонала не совсем хорошее.       — Я тоже больная, Чимин, — шепчет Чия.       — Все мы немного того… — смеётся парень. — Расскажешь мне на воле, почему тебя поместили с раннего возраста в эту тюрягу. Только не говори, что ты кого-то убила, ибо я собираюсь тебя привести к себе домой и жить с тобой. И не смотри так на меня, куда же ты ещё пойдёшь? И тут девушка замерла: Пак попал в самое яблочко.        Убила? Да. Страшно? Да. Или же её подставили, а память девушки сделала всё за себя, стерев и тем самым защитив детскую психику от травмы? Хотя травма и так нанесена. Очень много лет назад Чию нашли в комнате её младшей сестры с окровавленными руками и большим разделочным ножом над телом малышки. Сама Чия ничего не помнит, кроме огромного количества крови вокруг. На ней самой, на маме, папе и старшем брате. Одно ей известно точно: она не могла этого сделать, ибо ждала появления сестры в семье больше, чем любой из её обитателей, а вот брат не разделял этой радости. Жуткие истерики и ревность были с его стороны как к родителям, так и к Чие, которая даже и не смела подходить к девочке, ибо будет плохо и ей. А может, это всё же Чонгук? Но как дети могут быть настолько жестокими? А ведь дети действительно крайне жестоки и не понимают границ между плохим и хорошим. Существует ли хорошее и плохое или это лишь дело нравственности и абсолютно для каждого человека разница своя? А существует ли понятие нравственности и совести у детей? Ведь у них ещё чёткой осознанности нет, что уж говорить. Тут не только дети жестоки, но и в общем общество, в котором они растут.       Когда же Чию и Чимина выпустили из одиночек, а на девушке уже немного затянулись раны, Чимин рассказал весь план побега, в котором девушка крайне сомневалась, но всё же подала руку, когда Пак протянул. Все оставшиеся дни до побега были сумбурные, либо очень долго тянулись. Чон уже думала, что в действительности свихнётся. Крайне тяжело было тянуть это на себе. Хотя, по сути, ей ничего делать не надо, лишь слушать Чимина и всё. Санитары заметили, что девушка словно витает в своём мире, она будто стала немного дёрганной. Им с Чимином запретили общаться, но всё же посещение совместного душа никто не отменял. Там-то они и могли вдоволь наговориться. И да, нагота тел с противоположным полом вовсе не смущала.       Темнота окутала здание больницы. За её стенами приятно трещали кузнечики, цветы, которыми была усажена вся территория, издавали прекрасные ароматы, они начали только-только раскрываться, окутывать собой и дурманить. Солнце давно уже село, но в воздухе всё ещё витали маленькие крупицы солнечной пыльцы, если можно это так обозвать. Роса начала собираться на траве, что приятно щекотала голую кожу ног.       Чимин крепко держит за руку Чию, пробираясь сквозь кусты, чьи ветки немного царапали кожу. Но это сейчас было совершенно не важно, потому что они покидали сумасшедший дом, они спасались. Как же им удалось выбраться? Хорошо иметь связи, которыми обладала Чон. Ну как, связи… Всего лишь хорошие отношения с санитарами Намджуном и Джином: они просто не закрыли при обходе палаты Чимина и Чии. Да, может, они рисковали тем самым своей репутацией, но кого это могло волновать, если на кону жизнь невинных людей. Да и они оба уже давно желали уволиться, просто никак не было повода. Работая в такого рода заведениях, хочешь — не хочешь, но даже сам уже станешь сумасшедшим.       — Я подожду, пока ты пролезешь в эту щель, полезу за тобой, но через подкоп. Не стоит тебе пачкаться, — шепчет Чимин, широко улыбнувшись и потрепав девушку по макушке.       Как же всё легко, могло бы показаться. Да, а почему бы и нет? Жизнь иногда даёт людям что-то простое, чтобы они могли хоть иногда расслабиться. Но вот воспалённый мозг начинает прокручивать и думать, и думать, и думать. А в чём подвох? И всё бы ничего: они абсолютно спокойно сбежали из этой больницы, спокойно добрались до небольшой квартирки Пака, где смогли уснуть спокойным сном, и впервые в жизни Чию не мучали кошмары. Впервые они зажили обычной жизнью. Но не может же быть всё так радужно. И всё бы было так хорошо, если бы не тот злосчастный выстрел, который лишил молодую девушку жизни, которая только начала жить. Тавтология, но правда жизни.       Можно ли считать, что Чимин и эта квартира были небольшой клеткой для птички, которая, казалось бы, уже только-только освободилась из своего заточения — психиатрической больницы? Он был свободной птицей, которая добровольно залетела в небольшую клетку, но имел возможность всегда её покинуть. А вот Чиа никогда не представляла своей жизни без клетки. Есть теория, что, покинув зону обитания, к которой так привык, в которой вырос и жил, организм не выдержит и начнёт увядать. И вот прекрасная птичка, взращённая в клетке, умрёт, стоит ей только попасть на волю.       — Ты не должна была появиться в моей идеальной жизни! — рычит Чонгук, перехватив тонкую шею сестры, сдавливая и чуть приподнимая над полом, перчатки противно хрустят и скользят по коже. — Какого чёрта, Чия?! Мать все уши протрещала о том, что тебе так плохо в больнице, что тебя там мучают, что ты ни в чём не виновата! Ты думаешь, что отец не знал о том, что я убил нашу сестру? — смеётся парень. — Естественно, он знал. Просто чертовски ненавидел тебя и женскую половину нашей семьи, а я его единственный сын. Знаешь, почему он так спокойно забыл о двух дочерях? Потому что вы тупые женщины — ему не нужен слабый пол, который не сможет продолжить род и династию Чон. И было проще избавиться от тебя, чем от меня. Хотя он и знает, что я монстр. Такой же монстр, которым является и наш отец. Монстр порождает монстра, никак иначе. Ты точно такая же…       — Какого?! — послышался возмущённый голос со стороны двери.       По щекам Чии скатываются слёзы, она лишь губами шепчет имя Чимина. Какая же она глупая… Как она могла открыть дверь, как у неё не хватило сил тут же её захлопнуть, ну или вообще не открывать, как только она услышала голос своего братца. Но она же давно уже не видела и ничего не слышала о нём. Естественно, что он повзрослел, голос поломался, да и силы стало намного больше. Чимин налетает на Чонгука, но не успевает он что-то сделать, как раздаётся оглушительный выстрел, который на мгновение лишает ощущения пространства, а в глазах темнеет. Чия испуганными глазами смотрит в чёрные глаза брата, по её щекам скатываются солёные капельки, а разум покидает тело. Нет ни боли, ни чувств — пустота. Её тело падает, и, придя в себя, Чимин замечает, как в районе живота девушки появляется кровавое пятно, а потом и вязкая, такая чёрная жидкость растекается по полу. Чонгук отшатывается, ухмыляясь, кидает пистолет рядом с сестрой.       — Я вызвал копов, — хрипит Чон, направляясь к выходу.       Как же странно и быстро может всё закончиться, даже ещё и не начавшись. Чимин подползает к безжизненному телу девушки, приподнимает, мажется в её крови, прижимает свою ладонь к месту выстрела, чтобы сократить потерю крови. Но поможет ли это?.. По его щекам скатываются горячие слёзы, и он просто тихо плачет.       — Ты отпусти меня, чтобы дальше звонко пела, и не держи меня, ведь я в клетке не сумела прожить и дня… — Чимину показалось, что Чиа начала петь своим прекрасным голоском, но она всё так же молчала, а её красивые глаза потемнели, потеряв жизнь.       — На самом одиноком корабле я приду к тебе с клубникой в декабре, или в январе, или в феврале, или еще попозже. Лишь один вопрос: а ты дождаться сможешь, а? — шепчет Чимин, покачиваясь с телом девушки.       Но можно ли сказать, что это Чиа была той птицей, которая в клетке не смогла прожить, или же это касается самого Пака? Впрочем, уже совершенно ничего не имеет значения.       Однажды он спросил меня:       — Страшно умирать?       Немного помедлив, я ответила:       — Нет.