Что видел д’Артаньян

Атос выпустил его шею прежде, чем у него начали закатываться глаза. Если бы в тот момент он мог соображать и видеть, что происходило вокруг, он не мог бы не заметить мертвенную бледность, которая разлилась по лицу Атоса, и ту частую мелкую дрожь, что охватила его пальцы и кисти, услышал бы он и шепотом сказанную и исполненную ужасом фразу «Что же я наделал…», но вместо этого, не ощущая под собой ног, д’Артаньян рухнул на пол, ударившись затылком о стену. Внезапная боль поразила его новым ослепляющим ударом, и он поморщился, сильно зажмурившись. Постепенно чувства стали возвращаться к нему, дышать стало легче, и он ощутил испуганное прикосновение к своему согнутому колену, потом - к плечам, затем - к лицу – чьи-то осторожные руки приподняли его голову, и гасконец легко догадался, кто это был. - Д’Артаньян, - тихо произнес взволнованный голос Арамиса, и, подчиняясь его зовущему голосу, д’Артаньян распахнул глаза. Ему взору предстало бледное красивое лицо его друга, и гасконец невольно улыбнулся тому беспокойству за него, что читалось в этих прекрасных голубых глазах, - вы в порядке, милый мой? – спросил Арамис, гладя его по щекам и все всматриваясь в глаза. Д’Артаньян попробовал шевелить рукой – ему это удалось. Тогда, медленно, он поднял руку с пола и, слегка дрожа пальцами, отнял ею от своего лица кисть Арамиса, приложил к губам, потом сказал очень тихо, насколько позволяла саднящая ещё глотка: - Знаете, таких препятствий, чтобы завоевать чье-то сердце, мне не приходилось еще преодолевать. Улыбнувшись, Арамис не стал отвечать ему, но, мягко высвободив руку и еще раз погладив по щеке, поднялся с пола. - Атос, - произнес он, будто окликая и настаивая одновременно, и д’Артаньян с сомнением посмотрел вверх – на возвышающихся над ним друзей. Атос был бледен и растерян, но, повинуясь взору Арамиса, он подошел к спиной опирающемуся на стену д’Артаньяну, и присел, припав на одно колено. Его темные глаза были полны боли и раскаянья, и гасконцу было тяжело отвечать на его взгляд. - Мне совестно, д’Артаньян, что я так вспылил, - начал Атос, прикладывая руку к груди, - такого… Такого никогда не должно было случиться, ведь вы мой друг, и я… - тут он будто проглотил слезы, дрожащие в его голосе, и продолжил уже более твердым и решительным тоном: - Я очень ценю и люблю вас, несмотря ни на что, - темные глаза его были нестерпимо печальны, - и, чтобы ни случилось, я не должен идти против вас, а тем более - драться с вами. Когда он закончил, д’Артаньян уставился на него, пораженный его благородными словами в самое сердце: - Черт побери, Атос, ведь это же я виноват во всем, не перекладывайте на себя, - улыбнулся он смущенно, - оставьте мне хоть что-то, - тут его взгляд хотел было метнуться к Арамису, но он вовремя спохватился. - Я чуть было не убил вас. Д’Артаньяну стало совестно, что Атос так сокрушается, и он, не сразу отважившись, но все же, дотронулся до его плеча в ободряющем жесте: - Но-но, чтобы убить меня вам бы потребовалось гораздо больше усилий, так что зря вы переживаете. Атос слегка улыбнулся, накрыл его руку своей рукой и с волнением посмотрел на д’Артаньяна: - Это значит, вы прощаете меня? - Если только и вы меня простите, - ответил тот с виноватым видом. Атос, однако, не торопился с ответом. Он внимательно всмотрелся в глаза д’Артаньяна и сказал: - Пообещайте, что оставите свои попытки склонить Арамиса к взаимности. Где-то позади них раздался пораженный вздох, и гасконцу стало вдруг пусто в груди, и вовсе не по себе, что он отвечает: «Обещаю» таким ровным тоном. Положа руку на сердце, он не доверял своему слову. Однако, Атос был удовлетворен обещанием д’Артаньяна, и с готовностью заключил его в объятия, как и раньше, по-отечески крепкие и нежные, которыми он говорил «Я прощаю тебя, мой сын, будем же снова добрыми друзьями». - Вы ведь не держали пальцы скрещенными? – отстранившись, спросил он с улыбкой, которая должна была бы быть шутливой, но д’Артаньяну показалась настороженной. - Не думайте обо мне так плохо, Атос, - улыбнулся тот ясной улыбкой, которая не оставила бы никому сомнений в его искренности - никому, кроме него самого. Когда они, обретя счастье в своей восстановленной дружбе, поднялись дружно с пола и повернулись к Арамису, тот, прекрасный и возвышенный, любуясь их лицами, печально улыбнулся: - Боюсь, мои дорогие друзья, все, что произошло, лишь упрочило мое решение уйти в монастырь, - задумчиво он отвёл свои красивые глаза цвета чистой лазури, словно боясь, что их изумление и ужас заставит его передумать, и объяснил: - Я должен очистить свою душу от греха, да и потом… - он вздохнул, - Я не хочу больше быть камнем преткновения между вами.