металл и плоть

Итан с трудом открывает глаза, присыпанные мелким крошевом. Шевелится, слышит где-то под ухом тихое хныканье Розы — и его тут же дергает из мутного сна, аж по спине огревает: его ребенок плачет! Вслепую прижимая ее к себе, Итан успокаивает, оглядывается… Почему-то в памяти зияет дыра, он помнит только, что выхватил Розу из рук Миранды, которые превращались в длиннопалые когтистые паучьи клешни, а потом — как отрубило… Он помнит голос Карла, железно расслаивающийся, что ревел где-то в небе, и потом — бешеный взрыв. Итан шевелится, садится. Роза понятливо успокаивается, только смотрит внимательно, совсем не по-детски, и Итану приходится пробормотать что-то нежное, ласковое. Его голос отвык от мурлыканья над дочерью, в последнее время приходилось много орать и бессильно материться. До Итана доходит медленно, и он догадывается, что его слегка контузило. Не сразу понимает, почему там темно, почему у него все цело, почему они вообще живы. Но потом соображает, что их с Розой накрыло сложной металлической конструкцией, как крышей. Прищурившись подслеповато, Итан видит проблеск солнечного света, пытается выбраться. Слышит грозный скрип тяжелой громадины, и сердце замирает. Но железный лист держится надежно — конечно, Карл на него никогда такую ебанину не уронил бы… «Карл, — вспоминает Итан; едва заметно улыбается. У него ноет спина, и он заметно хромает, но выбирается на свежий воздух. — Нужно убедиться, что Миранда сдохла, найти Карла и сваливать отсюда как можно скорее». Мир снаружи напоминает последствия ядерной войны. Вокруг какие-то обломки, железные куски, вгрызающиеся в землю, и еще какая-то странная гниль, стелющаяся побегами — мертвая, почерневшая, хоть на том спасибо. Стоит дымка, и глаза слезятся, и Итан понимает, что это пыль и пепел в стылом воздухе. Здесь нет ничего живого. «Карл», — снова думает настырный Итан, бредя куда-то, прижимая к себе дочь — самую ценную ношу в мире. Какое-то больное сомнение точит его изнутри: когда он последний раз видел Карла, тот был не в себе, а потом этот взрыв, что они устроили… Никто не пережил бы это, даже та огромная плесневая хуйня. Мегамицелий. Похуй. Но Карл прикрыл их с Розой, а не себя, и Итану хочется всласть поорать по этому поводу. Он идет к железу, потому что всякий металлолом вечно крутится рядом с Карлом, он его неосознанно подцепляет, вертит телекинезом своим ебанутым, шарашит в стены, когда злится. По пути ему попадаются отломанные куски. Какие-то огромные детали. Роза волнуется, бормочет на своем детском языке, и Итан механически поправляет одеяльце, в которое ее кутает. А сам замирает, кусая губы, потому что куча разъебанного хлама слишком напоминает то… во что Карл превратился. Итан подбирается медленно. Боится ступать на металл, чтобы он не провалился. Прислушивается к каждому шороху, и ему кажется, что он улавливает человеческое дыхание, загнанное, прерывистое — от боли?.. — Стой, Итан, блядь, — он слышит откуда-то справа знакомый сиплый голос и сбивается с шага от радости. — Нет, ты лучше это… закрой глаза? — просит Карл, пока Итан упивается этой мыслью, что пьянит лучше самой крепкой сивухи из этой глуши: Карл живой, они выберутся отсюда! Еще бы — кого-то вроде упрямого чокнутого Карла Гейзенберга не возьмет никакой взрыв, и Итану уже стыдно, что он усомнился в нем… Радостный вскрик замораживается в горле, когда Итан видит его таким — распятым на металле, въевшемся в плоть, наполовину вросшим в железки, как гребаный Иисус на кресте. Он видел ужасные облики других Лордов, поэтому внутренне готовил себя к чему-то такому, но Карл не выглядит мерзко или страшно, просто… больно. Пиздецки больно — Итан читает это в его светлых глазах, понимает по тому, как сведены брови. — О, так это Роза, — хрипит Карл, дергая головой. — Нихуя не понимаю в детях, Уинтерс, вот правда. Но выглядит… выглядит довольной. Наверно, тоже рада тебя видеть. Он не знает, что говорить, что спрашивать. Ни слова не выдавливает, только смотрит, и Карл не выдерживает, пытается отвернуться, но деваться ему некуда — вынужденно усмехается. Нет ни единого шанса, что он выберется сам, сил Карла уже не хватает, чтобы удерживать всю механическую громадину. Каждый вздох заставляет его мелко вздрагивать. — Так, я тебя вытащу, — уверенно говорит Итан. — Скажи мне, с чего начать. Карл смеется. Дикий хохот звучит страшно в этом разрушенном мертвом мире. Здесь тихо, как в могиле, даже птицы не кричат, и Итан втайне признается, что радовался бы даже тем вопящим летучим тварям… Но раздается только визгливый смех, в котором еще жутко звучат отзвуки трещащего металла. — Перестань, я тебя не брошу, — шипит Итан, неожиданно раздраженный. Карл никогда не сдавался! Вынашивал планы революции десятилетиями, пока не подвернулся удобный случай, чтобы взорвать тут все нахуй. И этот человек не будет говорить ему, что лучше бросить его медленно мучительно загибаться, кинуть вплавленным в железо, как насекомое — в янтарь! Худшая смерть для того, кто всю жизнь запросто управлял металлом… — Итан, ты идиот, — устало говорит Карл. — Я обречен. Я знал, что это так, когда решил сорваться, когда… со мной вот это произошло. Но я должен был! Ради мести, ради тебя, — он бросает быстрый, очень болезненный взгляд. — Теперь ты свободен, нужно валить быстрее, пока сюда не налетели ребята вроде этого твоего Редфилда, о котором ты говорил… Тихо рыча — звук, выученный у сердитого Карла, — Итан шагает к нему ближе, разрывая это почтительное расстояние, чтобы было понятно, что он уж точно не собирается Карла оставлять. Растерянно оглядывается, потому что придется выпустить из рук задремавшую Розу, а эта мысль отзывается почти физической болью в груди. Итан вдыхает поглубже, качает головой. Он нужен Карлу. Это вопрос жизни и смерти. Роза будет рядом, он ни за что не выпустит ее из виду. Поэтому он медленно кладет дочь на припорошенную пеплом пластину, выглядящую самой надежной, а Роза даже не просыпается, безмятежно улыбаясь. — Уинтерс, блядь, мне не нужна твоя помощь, — злобно дергается Карл, когда Итан придвигается близко-близко, чтобы рассмотреть, как металл входит в кожу — он может видеть болезненную красноту, воспаленные ткани. Значит, тело Карла еще борется, пытается отторгнуть металл. — Ненавижу тебя, слышишь? Надо было скормить тебя ликанам, никчемный ты идиот. Итан пропускает это мимо ушей. Кладет руку ему на щеку, поглаживает. Карл весь в крови, в какой-то еще дряни, грязный, исцарапанный. Но он затыкается от такого простого нежного жеста, трясется, как будто его душат сухие рыдания. Слез у него нет, не осталось. Только тихая истерика. — Не думай, что я тебе поверю, — шепчет Итан. — Ты не кричишь, чтобы не разбудить Розу, Карл. Можешь говорить что угодно, я не уйду. Тот стискивает зубы и ничего не отвечает. — Мы выберемся, — обещает Итан. Сам себе удивляется, что способен так трезво мыслить, но события последних дней сильно его закалили; да и теперь, когда он отвоевал Розу, Итану кажется, что все кончено, все хорошо. Осталось только высвободить Карла. — Когда я дрался с Альсиной, — вспоминает он, — эта сука кричала, что я второй, кто видит ее… такой. После Миранды, конечно. А это значит, что вы можете вернуться. Ты первый раз превратился? — дежурно спрашивает Итан, чтобы его немного отвлечь. Берется за какую-то изогнутую трубу, впивающуюся в плечо Карла. — Да, первый… — не отрицает тот. — Не думал, что это было так больно. Но тогда, когда мы дрались с сукой Мирандой, я этого почти не чувствовал, а вот теперь… — Ничего, все будет хорошо, — нелепо, совсем простенько успокаивает Итан. — Если будет больно, не играй в героя, просто ори, ладно? И, прошу, не дергай металл… Он вздрагивает от мысли, что какая-нибудь шестеренка, которую Карл в ужасе отшвырнет, может ранить Розу. Но Карл опять сухо смеется, тряся головой: — У меня сил не хватит. Я сейчас даже больше человек, чем ты. Вот и не могу сам освободиться. Итан кивает. Бережно держит руку на плече Карла, а потом дергает эту перекореженную трубу. Выходит удивительно легко — он был прав, плоть сама пытается избавиться от металла. Железка летит в сторону, а на калечную руку льется кровь, и Итану нужно немного времени, чтобы справиться с этим чувством, похожим на оглушение. Все в нем дребезжит от ужаса и неприязни к самому себе, когда Карл захлебывается больным животным воем. Но зрение проясняется, и Итан замечает, что кровь останавливается, а рана как будто пытается закрыться. — Думаю, ты не можешь управлять металлом, потому что все силы уходят на регенерацию, — предполагает Итан. Отвлекается, чтобы прижаться щекой к щеке Карла, приласкать его по волосам — ведет себя как с испуганным зверем в капкане. — Не так хуево, как могло быть, а? — Если ты меня вытащишь, — медленно, как будто не позволяя себе надеяться на это, говорит Карл, — я даже не знаю, как с тобой расплачиваться. — Смотри на это проще: без тебя я точно сдох бы один на один с Мирандой. Он думает, что сойдет с ума. Спасать — значит калечить, и Итан не хочет, чтобы Карл проводил такие же аналогии, но он понятия не имеет, что происходит у того в голове. Но Итан пробирается медленно, сначала выдергивает небольшие детали, чтобы раны быстро закрылись. Боится, что Карл истечет кровью, но тот только сдавленно ругается и кричит. Пальцы скользят по крови, но Карл может пошевелить плечами. Отвоевывать руки сложнее, работа тонкая, и Итан правда старается ничего не задеть, потому что знает по себе: кости не отрастут так запросто. Пластины, железки, какие-то гайки. Приходится отдирать это с мясом, обнажая руку до костей, пока Карл рычит и стонет, уже не заботясь о том, чтобы не потревожить Розу — ему слишком больно, слишком плохо. Освобожденная рука повисает плетью, как будто освежеванная, разодранная. Кое-где сквозь мокрое розовое мясо проглядывает белая кость. Итан задыхается; ему нужна передышка. Еще вторая рука, ноги. Спина. Господи, только бы не повредить позвоночник… — Прости меня, — истерически шепчет Итан. — Блядь, Карл, пожалуйста, прости. Я же обещал, что все это кончится, а теперь ты снова мучаешься, и я… — Он снова и снова гладит его по лицу, по напряженной шее. — Все нормально. Итан, сука, перестань! — срывается он. — Если бы тебя не было, мне бы пришлось дождаться, пока силы вернутся, и оторвать себе все конечности. Миранда бы так и сделала. Еще и сказала бы, что это моя вина. Чтобы прекратить этот разговор, Итан переходит к другой руке, старается действовать осторожнее. Выдергивает металлолом, освобождая все больше… кожи, мяса, мышц. Полный анатомический набор. Но Итан со странной уверенностью думает о том, что его не мутит. Наверное — потому что это же Карл. Он помогает ему. Добравшись до локтя, Итан делает еще одну остановку, украдкой смотрит на его правую руку — там нарастает мясо, сухожилия, и Карл на пробу двигает пальцами. Хотя это, очевидно, приносит ему жуткое страдание, ликующе скалится. — Наверно, мне еще повезло, — говорит Карл. Повезло! Итан проглатывает раздраженный смешок. Карл смотрит только на свободную руку, увлеченно вертит ей, возвращая подвижность, но не видит, как Итан отвоевывает его плоть у металла. Вскрытое, обнаженное мясо, влажно хлюпающее, когда Итан отделяет все вросшее. — Давай я помогу с ногами, — предлагает Карл, когда Итан справляется со второй рукой. — Особо не дотянусь, но все равно… — Нет! — испуганно спорит Итан. Он знает, что Карл будет торопиться, начнет дергать зло, выкорчевывать. Не будет ласково успокаивать прикосновениями к целой плоти, поглаживая. — Нет, я справлюсь. Смотри за Розой, ладно? — Она, э-э, умеет ползать? — уточняет Карл. — Да, но меня беспокоит немного не это. Карл мелко кивает, соглашаясь с его паранойей. Итан возится долго. Штыри глубоко впиваются в бедро, а он помнит из тех курсов подготовки, что это опасное место — очень не хочется разворотить Карлу артерию. Потом наконец дергает — Итан уже понял, что проще один раз сделать больно, чем мучить добрых пять минут, оттягивая ткани, приросшие к железке. — О, так вот что ты говорил про металлические части, — бормочет Итан, когда видит в мясе проблески металла — он чище, наверняка лучше того, что он вытаскивает. — Осталось немного, ты как? — Меня так просто не убить, не надейся, — задиристо парирует Карл, но в голосе слышится усталость. Никто не сможет терпеть такую пытку, а Итану кажется, что прошли часы с тех пор, как он взялся за погнутую трубу в его плече. Он устает — даже с перерывами, которые Итан им устраивает. Поэтому он принимается за ноги Карла с новыми силами — тем более, тот сорванным голосом подсказывает, что там многие кости заменены, так что нечего церемониться и бояться что-то повредить. Но Итан все равно не позволяет себе быть грубым, хотя руки сводит от напряженной работы. Наверное, его добивает не только усилие, с которым приходится выдергивать металл, но и осознание, что он причиняет Карлу страдания. Ноги его, наконец, свободны, и Итан обреченно смотрит на ободранную кожу. Ступни кажутся страшными, костистыми, как у какой-то твари, но это потому что от них остались практически одни голые кости. Зато — Итан облегченно выдыхает — рука почти восстановилась. Осталось самое трудное — вросшая спина, и Итан не знает, как приступить. Тянется к Карлу, обнимает его, стараясь касаться осторожно, чтобы не прижать слишком сильно и не покалечить еще, но тот сердито ворчит и почти здоровой рукой притягивает Итана вплотную. Жадно целует, и Итан считывает, понимает: Карл не знает, как выразить абсолютную благодарность. — У меня в спине несколько штырей, — страшно рассказывает Карл, перехватывает руку, прижимает ладонь Итана к бокам, к груди, показывая. Ему жутко представлять, что по ту сторону в плоть вгрызаются какие-то штыри. — Не получится выдернуть их по одному, потому что я тут же насажусь обратно, как только расслаблюсь. Надо дернуть, понимаешь? Я наскребу немного сил, чтобы оттолкнуться, а ты давай, тащи меня. Итану нужно немного времени, чтобы подготовиться, но он кивает. Его радует, что Карл успокоился, что он выдумал выход — значит, поверил, что у них все получится. И получается же! С трудом, с болью и кровью — как и всегда. Но Итан его высвободит, отобьет. Отбил же дочь… — Держи крепче, — велит Карл, когда Итан прихватывает его — плечо, бедро, ногами упереться для рывка. Калечная рука мешается как никогда, но Итан старается, правда старается! — Так точно, — шепчет он. И дергает, дождавшись безумного «Давай!», рывком тянет Карла на себя, а тот отталкивается от груды металла. Итан слышит вопль, а потом мир переворачивает, и они летят назад. Итан пытается извернуться, чтобы смягчить падение Карлу, но сам болезненно выдыхает, стонет — Карл, сука, тяжелый. Окровавленный, ободранный, с ужасными ранами. Но свободный. Заходясь бешеным хохотом, Итан обнимает его, утыкается в шею, чуть не плачет, потому что — вот, они справились, они смогли! Он слышит тихий детский смех. Поворачивает голову, видит Розу. — Ага, я тоже часто смеялся, когда другим больно, — замечает Карл. — У нас с ней много общего, оказывается. — У вас с ней есть общий я, — вздыхает Итан. Дает им время. Хотя Карл предлагает сорваться сразу же, не ждать, и так слишком долго засиделись на этом пепелище, Итан терпеливо сидит на месте, пока у того не зарастут ноги — оказывается, Карл может немного управлять своей регенерацией, направлять ее. Проводит рукой по нежной коже — совсем тонкой, особенно у косточки лодыжки. Карл едва заметно дергается, и Итан тонко улыбается, чтобы тот не заметил. Никогда бы не подумал, что великий лорд Гейзенберг боится щекотки. Одежда на нем изорванная. Ошметки рубашки, штаны с трудом держатся, оторванные ниже колен. Не то чтобы Итана это тревожило — он улыбается, набрасывает Карлу свою куртку на плечи. Готов отдать хоть все, что у него есть. — Куда мы пойдем? — спрашивает Карл с каким-то детским любопытством. Несмотря на раны, ему не терпится сбежать. Прочь из деревни, в которой он был пленником большую часть своей долгой жизни. — Куда-нибудь, где нас никто не достанет, — предлагает Итан. — Мне все равно, лишь бы вы были рядом. Карл тщетно пытается сделать вид, что он не слышит тихое «люблю тебя», когда Итан помогает ему, пошатываясь, подняться на ноги.