Поучение Сян Тянь Да Фэйцзи

      — Ваше Величество, больно! — пронзительно запищал Цинхуа, только Мобэй-цзюнь чуть оттянул его ногу.       Линьгуан-цзюнь определённо не собирался жалеть неудачливого Цинхуа и одной лишь росинкой пробил ему голень насквозь. Эта голень, безусловно, видала времена и похуже. Адепты пика Аньдин звëзд с неба не хватали: лошадь не едет — пинаешь её сам; грузчиков не наняли — ящики перекладываешь сам; другим адептам надо доставить поставку, а на их пик напали — берёшь и доставляешь. При такой нагрузке ноги у адептов долго целыми не бывали.       — Где? — мрачно и холодно спросил Мобэй-цзюнь, поднимая ногу Цинхуа ещё выше.       — В ноге, Ваше Величество! — Цинхуа едва держался, чтобы не вскрикнуть. Но всё же не хотел повышать голос на Мобэй-цзюня и держался, понимая всю прискорбность своего положения.       На секунду, когда Мобэй-цзюнь только-только появился за спиной Линьгуан-цзюня, Цинхуа был готов его благословить и расцеловать в придачу. И сразу, как родной дядя больше не являлся помехой для короля, Цинхуа понял, какой стороной повернулась к нему судьба.       Жаждущий мести за предательство, враньё и унижение Мобэй-цзюнь, демон, поглотивший мастерство сильнейших поколений, пришёл по его душу. Стоит сказать, в момент осознания душа Цинхуа всё же находилась не в нём, а испустила последний дух и отправилась на тот свет, не предупредив тело. Загорелая кожа Цинхуа вмиг побледнела до цвета снега, а приказ «Стой!» не дал и шанса к отступлению. До чего было удивление, когда Мобэй-цзюнь не закончил дело родственника и даже не избил неверного слугу до полусмерти.       Единственное, чего хотел прибывший на выручку Мобэй-цзюнь — чтобы Цинхуа вернулся во дворец. Удосужился лично отвезти его в своё родовое имение, взять на руки и дотащить до кровати. Быть может, думал Цинхуа, его логистический дар оказался настолько полезен, что стал практически незаменим для короля. Иного объяснения у него не нашлось. Казалось, где-то рядом в воздухе висит долгожданная истина, которую Цинхуа всё никак не способен разглядеть.       — Я перевязал её, — словно в упрёк бросил Мобэй-цзюнь, подозрительно щурясь. Смотрел он так, как будто одного бинта достаточно для сиюминутного исцеления, а Цинхуа просто не хочет или вовсе придуривается.       — Нисколько не умаляю Ваших заслуг и помощи, — будь у него возможность вырвать ногу из хватки и встать, Цинхуа бы тут же поклонился. На всякий случай. — Ваше Величество, не подумайте, что я хоть сколько-то сомневаюсь в Вашем познании или уме, но Ваши руки столь холодны, что, боюсь, моя нога схлопочет и обморожение в придачу.       Мобэй-цзюнь впервые за долгое время испускал столь сильный холод. В большинстве своëм, он был просто холодным, к чему Цинхуа и привык за многие годы службы. Сейчас же его король поистине составлял Северным Пустошам конкуренцию по суровости морозов.       На жалобы Цинхуа Мобэй-цзюнь молча положил его ногу на кровать и встал, отчего его взгляд сверху-вниз показался ещё злее.       — Ты должен выздороветь.       «Честно постараюсь, Ваше Величество!» — чуть раздражëнно подумал Цинхуа.       — К слову, я могу добавить от себя, что труд лекарей оказывает неоценимое влияние на выздоровление. Потому мне любопытно, почему бы Вам не...       — Я не доверю тебя лекарям, — особо выделив Цинхуа, перебил Мобэй-цзюнь.       Хуже и быть не может! Его король считает, что Цинхуа так полюбилось быть предателем, что он и лекарям готов вонзить нож в спину. У Цинхуа нет ножа, а сил не хватит и чтобы вонзить иголку в демона — что за несправедливость?       — Я понял, — негромко пискнул Цинхуа.       Холод в помещении немного отступил. Цинхуа перестал тереть руки, разгоняя по кистям кровь, и в ожидании переглянулся с Мобэй-цзюнем.       — Уйдëшь ли ты снова?       Цинхуа в момент пожалел, что решился посмотреть ему в глаза. Сидел бы себе тихонечко, пережидая бурю, как собака в сарае, и не нарвался бы на вилы.       — Ваше Величество, мой уход был крайне импульсивным поступком, на эмоциях, проще говоря, и я бы никогда не покинул Вас, знай, что за церемония намечается...       — Я слышал это прежде, — Мобэй-цзюнь сдвинул брови к переносице и слегка поджал губы. — Нарушишь ли ты своё обещание трижды, Цинхуа?       И Цинхуа не нашёлся с ответом. Он питал к Мобэю безмерную любовь в той же мере, в какой питал и страх к нему. Безответную любовь Цинхуа пережил бы без проблем, но более не мог и не хотел переживать ещё и побои от одного из сильнейших демонов этого мира. Впрочем, выбора у него не было.       — Я... Ваше Величество, этот слуга подойдëт к исполнению клятвы со всей ответственностью! На этот раз точно!       Надежда на то, что Мобэй-цзюнь поверит, умирает последней. Цинхуа пугливо ожидал его решения, и выдохнул, когда тот чуть приспустил плечи. «Не огрëб, не огрëб! » — ликовал Цинхуа внутри себя.       — Оставайся здесь, — бросил Мобэй-цзюнь и удалился из комнаты.       На Цинхуа снизошло благословение в виде помилования и принятия обратно. Мобэй-цзюнь разрешил ему остаться во дворце живьём — лучшая новость за долгое время. Однако бесплатный сыр только в мышеловке. Цинхуа бы не дали шанс за просто так, король, безусловно, подразумевал и то, что он продолжит служить ему в прошлом темпе. Не то чтобы все дни без продыха заниматься свитками, организацией и поставками — мечта Цинхуа, но вот жить — определённо.       В комнате он почувствовал необычное тепло, будто растопили несуществующую печь. Цинхуа понимал, что никакого тепла в ледяном дворце быть не может, иначе это было бы посягательство на саму священность этой обители и её истории. Но тепло всё равно было, к счастью.       — Ой, мамочки, — тонко протянул Цинхуа, что самому почудился скрип — от голоса, скорее всего.       Пронзенная льдом нога нещадно ныла, только двинь ею, и у Цинхуа невольно навернулись слëзы в уголках глаз. Стало легче, когда он вспомнил, что плакать не перед кем и жалость к себе не поможет. Еле как, но он допрыгал на здоровой ноге до письменного стола и сел за него. Провëл по тëмному дереву пальцем и не обнаружил ни пылинки, хоть стол стоял без дела не меньше месяца. Дело осталось за малым: добыть где-то четыре драгоценности рабочего стола.       Исследовать дворец в одиночку с пробитой ногой показалось Цинхуа весьма благоразумной затеей. До тех пор, пока не встал из-за стола и случайно не наступил на больную ногу. Ойкнув, он не сумел собраться, споткнулся о собственную ногу и, будто этого мало, споткнулся и об стол тоже. Цинхуа с грохотом перекатился через него и распластался на полу, рассуждая, как не умер в первый месяц пребывания в собственном произведении. Пол был не особо холодный, что немного радовало.       Дверь в комнату неожиданно распахнулась.       — Что вы... Ваше Величество! — Цинхуа с размаху ударился лбом об стол. — Ой-ой-ой...       Он потëр ушибленный нос, что и без внешних вмешательств особо аккуратным не был, медленно приподнялся и сел.       Мобэй-цзюнь вмиг оказался у упавшего Цинхуа и легко взял его под мышки. Цинхуа часто заморгал: от боли и удивления. Думал, сейчас как отпустит и приземляйся как хочешь, напрягся и слегка нелепо замотал ногой в воздухе.       — Что ты пытался сделать? — с нескрываемым недовольством спросил Мобэй-цзюнь, сохраняя равнодушное выражение лица.       В комнате вдруг похолодело, и кончик носа Цинхуа покрылся тонкой коркой инея.       — Р-работать, — его челюсть дрогнула от холода.       — Нет.       «Нет — что?» — не решился вымолвить Цинхуа вслух. Мобэй-цзюнь не верит ему, думая, что он решил сбежать? Думает, он задумал что-то коварное? Запрещает ему работать и прикасаться к важным документам, ведь Цинхуа на самом деле его пленник, а не слуга?       — Ваше Величество, я могу быть полезен в любом состоянии, — заверял его Цинхуа. — У меня больна нога, но голова и руки едва не в боевом состоянии. Я могу делать то же, что и раньше.       — Нет, — отрезал Мобэй-цзюнь.       В комнате похолодело пуще прежнего.       — ...и даже немного больше, — натянуто улыбаясь, добавил Цинхуа.       Искреннее и добротное подобострастие не сработало, и температура помещения вмиг опустилась на градусов десять, не меньше. Цинхуа отправили отлëживаться, чуть не кинув его на кровать как мешок с рисом. Мобэй-цзюнь строго-настрого наказал не вставать с кровати более и вышел. Цинхуа было подумал, что конец его близок — так и помрёт от голода или жажды, не способный встать под страхом казни.       И, ожидая неминуемую гибель, Цинхуа поворочался, задремал и вдруг проснулся от того, что в его руки сунули горячую миску.       — Чë за... Ваше Величество! — Цинхуа встрепенулся, заметив у своей кровати крупный силуэт в тëмно-синих одеждах. — Вы принесли мне... что-то.       В том, что в миске был не яд, Цинхуа догадался по выражению Мобэй-цзюня — спокойному и расслабленному. Убивая кого-либо, в таком расположении духа он не прибывал никогда. Впрочем, и супов король тоже никому не носил.       Аппетитный аромат блюда расползся по комнате. У Цинхуа аж слюнки потекли. Признаться, он вообще не следил, что и когда он ел, быть может, он и палочки бы съел вместе с пищей, будь у него время хотя бы на одну трапезу в день. Но раз уж предлагают, надо брать. Цинхуа глубоко вдохнул и приложился губами к краю миски, залпом выпив половину вместе с солëными овощами и грибами.       «Умру, так хоть поём вкусно!» — здраво рассудил Цинхуа, отбросив все подозрения насчёт яда.       Краем глаза он заметил, как Мобэй-цзюнь попытался подать ему ложку, но Цинхуа отказался — ложкой дольше. Мобэй-цзюнь смерил его странным, немного заинтересованным взглядом. Как обычно смотрят на деревенского чудака, только чутка благосклоннее. Король так и остался сидеть с ложкой, пока Цинхуа не опустошил миску до дна, после чего взял всë и молча ушёл.       Цинхуа пришлось долго осознавать, что же произошло на самом деле. Не то, что Мобэй-цзюнь самолично побыл в роли подставки для кухонной утвари, а то, что же он всë-таки дал Цинхуа. По меньшей мере дал кров, шанс к выздоровлению и суп, по большей — сохранил жизнь. Цинхуа должен отплатить ему, безусловно, он обязан!       Вернëт долг в жизнь, и дальше как повезёт. Всё же жить до конца дней под гнётом недоверия и избиений он не хотел. Вот был бы Мобэй-цзюнь мягче и осторожнее хоть на капельку, Цинхуа бы остался с ним не раздумывая. Со своим идеалом, творением и любовью, пусть и лишь в роли второстепенного наблюдателя-злодея.       Проснувшись после сна, где Цинхуа только и делал, что думал, вспоминал и грезил о Мобэе, он обнаружил внеплановую перестановку в комнате. Никакого стола на своём законном месте не стояло. Вспоминая, что никогда не прописывал в своём произведении ходячие и ожившие предметы мебели, Цинхуа подумал и вдруг понял:       — Мобэй испытывает меня. Он хочет проверить и убедиться, что я столь же полезен, сколько и раньше, и поэтому усложняет мне работу, — мысль о том, что Мобэй-цзюнь не считает его безнадëжным, а значит он не худшего мнения о нём, успокоила Цинхуа. — Нужно найти стол, кисти, тушь и... Ой-ой-ой.       Цинхуа попытался встать как ни в чем не бывало и рухнул наземь от пронзившей ногу боли. Никто не говорил, что будет легко.