Silentium

      Ненависть цвела, оплетая своими корнями два сердца: одно склеенное по осколкам, сшитое по лоскуткам, скрепленное по кусочкам, и второе живое, яростно бьющееся, выпрыгивающее из груди, когда рядом находилось первое сердце. Ненависть пахла утренним кофе, — иногда чаем, чёрным, с апельсином и корицей, — порошком для стирки, которым пахли все простыни и одежда в квартире Джисона, и шампунем для крашенных волос, после которого осветлённые волосы становились шёлковыми. Ненависть растекалась по крови через два сердца, распространялась по комнатам, по квартире, заполняя всё пространство и забивая нос своим запахом.       Это была очень странная ненависть. Та самая, когда хочется, чтобы ненавистный человек всегда был рядом, сидел где-то под боком и рисовал что-то в своём блокноте, тихо ругаясь на сломавшиеся грифели карандашей; чтобы этот ненавистный человек крутился по утрам на кухне, пытаясь сделать самый вкусный кофе, потому что поспорил, что сможет удивить; чтобы этот человек ворчал, когда музыка играла слишком громко, смеялся, когда смотрел очередное глупое шоу, задыхался от возмущения, когда самый вкусный кофе оказался не самым вкусным, — хотя на самом деле это враньё.       Именно так Джисон ненавидел Хёнджина. Хотя, может быть, это была вовсе и не ненависть?       Чего уж греха таить, обман о том, что это всё ненависть, просто очень своеобразная, не казался правдоподобным даже самому Хану ещё с самого начала, когда где-то на середине предпоследнего курса Хёнджин как-то очень по-особенному, не как обычно, взглянул на Джисона, и у того мгновенно отказали лёгкие и сердце. Да, наверное, именно тогда, в тот момент, вечером под падающим снегом ненависть стала ненавистью и расцвела в любовь.       Джисон тогда не спал всю ночь, пытаясь понять, что это вообще такое было, и заснул лишь под утро, найдя себе оправдание в том, что это такой новый вид ненависти, доселе неизвестный человеку и неисследованный умными учёными. Хан шутливо обозначил себя первооткрывателем и забросил эти мысли подальше в угол своей черепной коробки, чтобы однажды через несколько лет они вылезли из закромов и заняли собою всю голову.       Лгать самому же себе было глупо, сейчас, сидя под боком дующего на горячий чай Хёнджина, Джисон это прекрасно понимал, но тогда он не видел иного выхода. Теперь, когда он перестал оправдываться перед мелкой язвой в своей голове и принял тот факт, что это не новый вид ненависти, а совершенно противоположное чувство, выхода не было из всепоглощающей любви, которая иногда накрывала волнами, заставляя задыхаться.       Хёнджин забавно дул на чай, хмуря тёмные брови, и Хан так любил его.       Хёнджин высовывал обожжённый язык, тихо скуля от боли, и Хан захлёбывался от любви, которая заполняла лёгкие.       Хёнджин удивлённым взглядом смотрел на него, и Хан был готов умереть прямо здесь, и чтобы на его надгробии написали «Умер от любви к придурошному Хвану Хёнджину».       Это было странно, вот так жить вместе с тем, кого так сильно любишь. Они не встречались, не признавались друг другу в любви, лёжа в одной кровати, не целовались при прощании, не обнимались, сидя перед телевизором и смотря какой-то сериал. Зато они ругались друг на друга с утра, когда оба не успевали собраться, чуть ли не дрались за тёплый плед, обливали друг друга водой и грубо пихались, стоя утром у раковины вместе и чистя зубы — но даже так Джисон ни на секунду не переставал любить Хёнджина.       Их отношения были непонятными с той самой ночи, когда они сидели в темноте на разложенном диване, подпирая друг друга плечами, и Хван тихо-тихо, так, чтобы слышал только Джисон, — словно там был кто-то ещё, — рассказывал свою невесёлую историю жизни и любви. Хан только на следующий день понял, что Хёнджин беспрепятственно и по собственному желанию позволил ему коснуться своей души — от этого осознания кружилась голова, а кончики пальцев покалывало, словно хёнджинова душа оставила на них свой след.       Они не встречались, не признавались в чувствах, не заигрывали друг с другом, но если Джисон обжигал руку или резался ножом, пока готовил, то Хёнджин автоматически подскакивал с места и бежал к аптечке, громко матерясь на дующегося Хана. А если Хвану снился неприятный сон, который заставлял его просыпаться в холодном поту и ронять слёзы на мятое покрывало, то Джисон хватал в охапку парня и подушку и тащил их к себе на кровать, где Хёнджин мгновенно засыпал, лёжа близко-близко к Хану. И никто из них не возражал — только благодарно улыбался, слушая недовольные ворчания другого.       Это было неплохо. Хорошо.

***

      Джисон любил Хёнджина. Только вот он совсем не знал, что чувствует сам Хёнджин.       Спрашивать было неловко: совсем недавно он был готов придушить, — на самом деле нет, но вид создавался именно такой, — Хвана за каждую язвительную усмешку, а теперь будет клясться в любви? Это звучало странно даже для Хана, который был горазд на свершение безумных и бездумных поступков; но тут безумствовать как-то не особо хотелось — это грозило потерей Хёнджина, а терять его Джисон не хотел.       Просить кого-то выудить из Хёнджина его отношение к Хану было идеей ещё более нелепой и неловкой. Чан, которому Хван мог бы рассказать нечто подобное, точно долго бы потом подшучивал над Джисоном, а Джисон бы проваливался под землю со стыда и мечтал бы закопать Бана на школьном дворе.       Поэтому Хан просто решил ждать. Чего, правда, ждать — неизвестно: кто сказал, что Хёнджин вдруг неожиданно прибежит к Джисону признаваться в любви до гроба? Это было просто совсем не в стиле Хвана: скорее, он выглядел как тот, кому все признаются, а не он кому-то. А Хан был тем, кто не признавался своим недавним врагам в большой и пышущей любви.       Это было тяжело: они всегда и везде находились вместе, и Джисон, неумело скрывающий свои чувства и хранящий их как зеницу ока, внимательно ловил все улыбки и добродушные усмешки Хёнджина, запоминал тепло всех случайных прикосновений и слушал тихие смешки, напевания под нос и сокровенный шёпот.       Хан не знал, когда это он успел так безнадёжно влюбиться в Хёнджина.       Дверь учительской тихо хлопнула, впуская внутрь Хвана, с появлением которого Джисон быстро вынырнул из своих мыслей — до этого он был один в кабинете, поэтому мог себе позволить немного повтыкать в потолок, сидя за своим столом. Хёнджин явно был чем-то озадачен: об этом говорили слегка нахмуренные брови и губы, сжатые в тонкую полоску.       Хан напрягся, когда Хван направился прямо к нему.       — На, — перед носом Джисона появился небольшой листочек в клетку, сложенный в несколько раз, — погляди, что эти спиногрызы про нас пишут.       — Вау, новый выпуск школьной газеты? — наигранно восхитился Хан, выхватывая бумажку из рук Хёнджина и разворачивая её с таким важным видом, будто собрался читать политику в газете. — «Готова поспорить, что учителя Хан и Хван встречаются». Посреди урока переписывались? Совсем обнаглели!       — А тебя только это смущает? — фыркнул Хван, скрещивая руки на груди и нервно топая ногой.       Хан уже давно знал, что среди учеников школы, — тех, что постарше, — давно гуляют шуточки о том, что «учителя Хан и Хван ведут себя как женатая пара». Вероятно, это происходило из-за их слишком активной динамики отношений: раньше они прожигали друг друга взглядом и язвили друг другу с улыбками на губах, а теперь они приходили утром в школу вместе и дурашливо подшучивали друг над другом в течение рабочего дня. А пятнадцатилетние школьницы, которые, окрылённые своим романтичным возрастом, видели любовь во всём, ловили вдохновение с двоих молодых учителей, между которыми как будто было что-то большее, нежели чисто рабочие отношения.       Удивительно, но эти самые пятнадцатилетние девочки были как никогда правы.       Джисона это забавляло, даже несмотря на то, что Хёнджин ему правда нравился. А вот Хван от этого в восторге, кажется, не был, судя по его недовольному лицу.       — Это же забавно, — усмехнулся Хан, наклоняя голову вбок. — По крайней мере, здесь нет никаких непотребств, — он пожал плечами. — Это почерк Вонён? Ей пятнадцать, она наверняка везде видит любовь.       — Как ты просто к этому относишься, — хмыкнул Хван, вскидывая брови вверх.       — Ты не знал? Вся их параллель перешёптывается, когда нас с тобой рядом видит, — Джисон расплылся в хитрой улыбке и подмигнул ничего непонимающему Хёнджину. — Они думают, что мы с тобой любовнички.       Хван пару раз нелепо хлопнул глазами, а после чуть отшатнулся, постепенно заливаясь алой краской, и Джисон впервые видел, чтобы Хёнджин так сильно смущался: у него покраснели не только щёки, но и кончики ушей вместе со светлой кожей шеи, видневшейся из-под ворота рубашки. Хан не знал, как реагировать: ему казалось, что, прикоснись он к щеке парня прямо сейчас, точно бы остался ожог на самых кончиках пальцев, но это не мешало появиться желанию прижаться губами к алеющим скулам и уткнуться носом в краснеющую шею. Сердце завелось, словно мотор, и не переставало быстро биться.       Хёнджин был таким милым, а ещё внутри груди Джисона растекалось тепло, ведь если парень так отреагировал на эти новости, значит, ему не всё равно на Хана. Верно?       — Ты смутился? — оживившись, спросил Джисон, хотя ответ на этот вопрос он прекрасно знал — но ему до ужаса льстила эта ситуация.       — Нет, боже, — фыркнул Хёнджин, пряча лицо за распущенными прядями волос и садясь за свой стол. — С чего бы мне… Какие несносные дети.       — Видели бы они тебя сейчас, наверное, подумали бы, что все их догадки — стопроцентная правда, — продолжал подшучивать Хан, ловя на себе сердитый взгляд парня.       Хёнджин совсем не изменился со времён студенчества: всё также краснел, когда речь заходила о его симпатиях, всё также показательно злился из-за шуточек на эту тему и всё также был таким очевидным в своих эмоциях. Джисон тоже совсем не изменился: всё также подшучивал над Хёнджином на тему его влюблённости и всё также хихикал, видя алеющие щёки парня.       И Хану всё также, до разрывающей грудь нежности, нравился вид смущённого Хёнджина.       Они не менялись, зато менялось их отношение друг к другу, превращаясь во что-то большее, чем язвительные шутки и вредные комментарии — в лёгкие улыбки и быстрые взгляды, в морщинки в уголках глаз, в который плескалась нежность, в мимолётные обжигающие прикосновения, которых раньше не было и вовсе. В симпатию, во влюблённость, в любовь.       В очень странный, особый вид ненависти.

***

      Громкая музыка, играющая в зале, была слышна даже в туалете, за закрытыми дверьми; она била по пьяной голове, оставляя после себя неприятный звон. Горячий язык, нагло хозяйничающий во рту Джисона, отвлекал и от музыки, и от головной боли, заставляя все мысли смешиваться в непонятную массу и вытекать из головы. Туалет ночного клуба, в котором постоянно кто-то шастал и в котором грязи было больше, чем чистых мест, был явно не самым лучшим местом для поцелуев, но Хёнджина, старательно вылизывающего рот Хана, это, очевидно, совсем не волновало.       Хван словно был сгустком энергии, высоковольтным зарядом, одно прикосновение к которому могло убить мгновенно. Джисона же, руки которого беспорядочно блуждали по телу, тесно жмущемуся к нему, убивало медленно и тягуче; Хёнджин будто вытягивал из него душу, а вместе с ней и способность хоть немного мыслить. У Хана кружилась голова, — то ли от количества алкоголя в организме, то ли от опьяняющих поцелуев, — губы пекло, а кончики пальцев покалывало каждый раз, когда он прикасался к разгорячённому телу Хвана. От этого ноги отказывались держать, так и норовя согнуться, но колено Хёнджина между ними не давало Джисону сползти вниз по стене.       Боже, Хана, оказывается, так легко сломать — а он ведь и сам не знал об этом.       Пальцы Джисона мёртвой хваткой вцепились в ткань толстовки Хёнджина, когда тот, отстранившись, прижался губами к линии челюсти, а после, проведя кончиком носа по шее, прикусил нежную кожу у ключиц. Хан почти задыхался из-за обострившихся чувств, бьющих со всей силы по пьяной голове; горячие губы, кажется, почти оставляли ожоги, но это было так приятно, и желания остановиться у Джисона не возникало.       Они оба были сильно пьяны и вряд ли отдавали хоть какой-то отчёт своим действиям, но сейчас подумать об этом у них не было ни желания, ни времени. Джисону нравились поцелуи с Хёнджином, нравились ладони парня на его талии, нравилось чувствовать, как кружится голова от прикосновений чужих губ и рук. Здравый смысл покинул голову Хана ещё в тот момент, когда Хван, затащив его в самую последнюю кабинку, крепко прижался своими губами к его.       После этого действия со стороны Хёнджина Хан Джисон перестал существовать как человек, рассыпаясь на миллионы атомов.       Телефон пару раз настойчиво звякнул у Джисона в кармане штанов, заставляя своего хозяина вылезти из реальности, где существовали только два парня и никого более. Хан достал телефон, дрожащим пальцем проводя по экрану; Хёнджин провёл языком по зацелованной коже, выбивая из парня судорожный вздох и дезориентацию в пространстве — только спустя несколько секунд Джисон всё же смог сосредоточить взгляд на горящем экране.       Чан знал, что они вдвоём пошли в клуб, и теперь интересовался, как у них дела, наверняка подразумевая вопрос, не убили ли они друг друга. Дела у них были просто отлично, и Хёнджин прямо сейчас медленно убивал Хана, которому, тем не менее, очень нравилась такая перспектива смерти. Да, Джисон точно был бы не против умереть от слишком большого количества поцелуев и переизбытка эмоций.       Хан немного поднял телефон к уровню глаз и, открыв камеру, нажал на кнопку, делая несколько фотографий и сразу же отсылая их Чану, — вроде бы Чану. Это был самый полный и исчерпывающий ответ на данный вопрос.       — Кто это был? — тихо спросил Хёнджин, обдавая горячим дыханием ушную раковину.       — Чан-хён, — ответил Джисон, слыша усмешку Хвана и чувствуя, как тот прижимается губами к коже за ухом. — Спрашивал, как дела. Наверняка он всё ещё боится, что мы можем придушить друг друга.       — Придушить? — Хан кожей почувствовал хитрую улыбку Хёнджина, и его внутренности прошибло током, когда рука парня оказалась на его шее. — Так?       Пальцы сжались на нежной коже, затрудняя способность дышать; зрачки тёмных глаз напротив расширились, и Хван громко выдохнул, не разрывая зрительного контакта с Джисоном. Хан тихо замычал, прикусывая губу: густое возбуждение, стекаясь вниз, давило на ширинку джинсов и распирало голову изнутри. В его мыслях всплывали самые грязные картины, на которые ему только хватало фантазии, желание почувствовать чужие прикосновения на каждом сантиметре своего тела заполняло голову, а собственные руки уже гуляли по чужой изящной талии, широким плечам и упругим ягодицам.       Рука парня отпустила шею Джисона и, огладив живот, скрытый за влажной от пота тканью футболки, легла на топорщащуюся ширинку. Хан схватился рукой за плечо Хёнджина, почти повиснув на нём, и, уткнувшись лицом в сгиб чужой шеи, тихо и задушено застонал. Хван с большим нажимом огладил бугорок на джинсах и, скользнув пальцами чуть выше, расстегнул пуговицу, заставляя Джисона мелко вздрогнуть.       — Ебать тебя, чтож ты делаешь? — судорожно выругался Хан, чувствуя, как чужие пальцы заползают ему под резинку трусов.       — Потом выебешь, — ответил Хёнджин ему в самые губы и, мазнув губами по покрасневшей щеке, почти рухнул вниз на колени.       Хёнджин, сидящий перед Джисоном на коленях так близко к его члену, выглядел настолько прекрасно и греховно, что Хан прямо сейчас был готов отдать Дьяволу душу и отправиться в Ад вариться целую вечность в котле. Хван выглядел до невозможности развязано и горячо, а пляшущие огоньки в его глазах только сильнее распаляли. Без шуток, Джисон готов был кончить только от этого вида.       Кто вообще мог подумать, что Хёнджин окажется концентрированной смесью из развязности, похоти и секса? Что его один только взгляд будет способен подгибать ноги у Джисона, что он будет настолько красивым в холодном фиолетовом свете туалета какого-то ночного клуба, что его тело будет настолько горячим, а поцелуи настолько дурманящими?       Хван Хёнджин был вредным и язвительным, с острым языком, и с ним всегда хотелось спорить — из принципа. Хван Хёнджин был милым и уютным, в большом свитере не по размеру и вечно мерзнущими руками. Хван Хёнджин был отстранённым и задумчивым, с холодным взглядом и неприступной стеной вокруг него. Хван Хёнджин был печальным и опустошённым, с заплаканными глазами и севшим голосом, и его хотелось защитить от всего мира.       Этот Хван Хёнджин был горячим, почти раскалённым, до невозможности сексуальным, с опухшими от поцелуев губами, сверкающими глазами и похотливой усмешкой на лице.       И эту сторону Хёнджина Джисон любил до безумства, абсолютно так же, как любил и другие его стороны.       Хёнджин достал твёрдый член из-под резинки трусов и пару раз провёл ладонью по всей длине, выбивая из Хана тихий стон. Хван довольно улыбнулся, прижимаясь щекой к чужому бедру и целуя кожу прямо над выпирающей тазовой косточкой; Джисон почувствовал, как печёт его щёки — да, сейчас явно было самое время смущаться.       — Блять, ты же пьяный, — пролепетал себе под нос Хан, освобождая свои остатки здравого смысла.       — И ты тоже, — довольно заметил Хёнджин, вновь проводя рукой по члену. — Не переживай, я умею сосать в любом состоянии.       Джисон почти задохнулся, когда Хван провёл языком от основания до головки, обводя каждую венку на стволе, и взял в рот половину длины, хлюпая слюной и выделившемся предэякулятом. Хан откинул голову назад, больно стукаясь затылком о холодный кафель, и зажал себе ладонью, слыша, как дверь в туалет хлопнула, впуская внутрь посетителей ночного клуба и отголоски музыки из зала; Хёнджин положил руки на оголённые бедра и слегка царапнул кожу ногтями — Джисон тихо зашипел и опустил голову обратно вниз, встречаясь взглядом с глазами, в которых плясали черти.       Что же, Хёнджину определённо шло стоять на коленях с членом во рту.       Хван застонал, насаживаясь ртом ещё больше и утыкаясь носом в лобок — словно назло Хану, который старался быть тише. Хёнджину будто бы было совсем всё равно, где они находятся, а, может, это ещё больше заводило его, судя по его подрагивающим пальцам, которые оглаживали бёдра Джисона.       За дверью кабинки стало совсем тихо, а спустя несколько секунд входная дверь громко хлопнула — они снова остались одни в туалете.       — Положи руку мне на голову, — отстранившись с громким хлюпаньем, тихо сказал Хёнджин; его губы блестели от слюны вперемешку со смазкой, которая стекала по его подбородку, а длинные ресницы слиплись от слёз.       — Нравится, когда над тобой доминируют? — язвительно усмехнувшись, спросил Хан, послушно вплетая пальцы в блондинистые мягкие пряди и настойчиво массируя кожу головы.       — Заткнись, — судорожно выдохнул Хван, чуть прикрывая глаза.       Он обхватил пальцами член у основания и завёл головку за щёку, не разрывая зрительного контакта с Джисоном, который со сбившемся дыханием наблюдал, как оттягивается кожа щеки, показывая очертания его члена. Хван, мать его, Хёнджин был чёртовым змеем искусителем, потому что наверняка прекрасно знал, что эта картина выбьет землю из-под ног плохо соображающего Хана. Он делал это специально — ему явно нравилось издеваться над Джисоном, рука которого слабо подрагивала, иногда дёргая корни светлых волос.       Хёнджин вновь отстранился, облизывая опухшие губы, — Хан снова чуть не кончил от такого жеста, — и, заправив выбившуюся из низкого хвоста прядь волос за ухо, прижался губами к выделяющейся крупной венке. Джисон крупно вздрогнул, когда горячий язык прошелся по краю головки, надавливая на уретру; пальцы у основания сжались чуть сильнее, не давая парню кончить, и в тёмных глазах Хёнджина заплясали хитрые огоньки, а губы дрогнули в усмешке.       Хван издевался как только мог, но Джисон был совсем не против таких издевательств над собой.       Хан подавился воздухом, когда Хёнджин неожиданно резко взял в рот всю длину, старательно втягивая щёки; стоило Хвану убрать пальцы с основания члена и пару раз качнуть головой, как Джисон, громко простонав, излился ему в рот, крепко сжимая пальцы на мягких прядях.       Оргазм накрыл парня с головой, оглушая на ближайшие несколько секунд и заполняя собой всю черепную коробку. Хан запрокинул голову назад, впиваясь взглядом в подсвеченный фиолетовым светом потолок, и глубоко втянул воздух, пытаясь отдышаться. Рука, пальцы которой разжались сами, обессиленно соскользнула с чужой головы, безвольно повиснув вдоль разморенного тела.       Тихий кашель внизу заставил шестерёнки в голове тихо звякнуть и начать крутиться, запуская процесс нормального мышления, — ну, точнее, что-то похожее на нормальное мышление, с учётом состояния Джисона. Хан наспех натянул на себя трусы с джинсами и присел на корточки рядом с Хёнджином, который потирал горло и откашливался. По раскрасневшимся щекам стекали слёзы, распухшие губы поблескивали от слюны и семени, пряди волос были растрёпаны и немного запутаны — Хван даже так выглядел прекрасно, но это не помешало Джисону почувствовать жгучую вину, словно он сделал что-то, чего не должен был делать. Хёнджин, наконец откашлявшись, поднялся с коленей, позволяя Хану помочь ему встать.       Рука сама потянулась к лицу Хёнджина, вытирая белёсые подтёки с острого подбородка и мягких губ. Парень поднял непонимающий взгляд и вскинул одну бровь, но руку не оттолкнул. Джисон аккуратно провёл большим пальцем по нижней губе и наклонился ближе к Хвану — желание поцеловать парня стягивало грудную клетку, мешая дышать. Но Хёнджин быстро отстранился, мягко отталкивая Джисона от себя за плечи.       — Я тебе только что отсосал, Ромео, — едко усмехнулся Хван — к нему вернулась вся его спесь, которая была в самом начале.       — И? — удивлённо спросил Хан.       — Тебе противно будет.       — С чего бы?       Хёнджин неожиданно поменялся в лице, и его взгляд стал растерянным. Джисон вновь приблизился к парню и, не получив отказа, аккуратно прикоснулся губами к чужим, приоткрывая рот и позволяя Хвану целовать его в ответ с языком. В чужой слюне был отчётливый привкус собственного семени, но это не вызывало никакого отторжения, а желание целовать Хёнджина, который вновь превращался в сгусток энергии, никуда не пропадало. Хван прижимался ещё ближе, чем до этого, и Джисон чувствовал в воздухе отголоски парфюма, которым пользовался парень и который уже стал любимым запахом Хана.       Этот поцелуй отличался от того, как они целовались всего несколько минут назад: в нём не было нетерпения и похоти, не было развязности и неконтролируемого желания. Этот поцелуй был тягучим и сладким, словно мёд, неспешным и приятным до бабочек, которые щекотали крылышками самое сердце.       Так целуют только когда любят.

***

      Голова болела, грозясь расколоться на части и выплеснуть наружу все спутавшиеся мысли и воспоминания. Поперёк горла встал ком, в животе было до боли пусто, но в рот сейчас бы наверняка ничего не полезло. Джисон сильно зажмурил глаза, перед тем, как кое-как раскрыть их и тут же наткнуться взглядом на Хёнджина, мирно посапывающего на соседней подушке. Лучи утреннего солнца прыгали среди светлых прядей, рассыпанных по подушке, длинные, немного слипшиеся ресницы подрагивали, а светлая кожа окрашивалась в золотистый из-за мягкого света — парень выглядел настолько умиротворённо и уютно, что головная боль будто бы отступила, оставляя место для восхищённых мыслей. Хан высунул руку из-под тёплого одеяла и, легко коснувшись пальцами чужого лица, убрал прядь волос за ухо; Хёнджин слегка дёрнул бровями, но не проснулся.       Джисон приподнялся на локтях, оглядывая знакомую комнату и кровать, в которой он спал вместе с Хваном. Они находились в квартире Чана, и Хан уже предвкушал лекцию от старшего насчёт того, что пить так много нельзя. И он, на самом деле, был бы прав, но сейчас, с раскалывающейся головой и с желанием завалиться поспать где-то под боком у Хёнджина, Джисон точно не хотел слушать долгие нравоучения.       — Проснулся, горе-любовник? — послышалась тихая усмешка позади; Джисон испуганно вздрогнул и обернулся, замечая Чана, стоявшего в дверном проёме комнаты. — А спящая красавица ещё не очнулась?       — Как долго ты тут стоишь? — тихо пробурчал Хан, чувствуя, как начинает печь кожу щёк.       — Я пришёл примерно в тот момент, когда ты любовался Хёнджином, — повёл плечами Бан, вскидывая брови вверх, словно увиденное его совсем не поразило.       Джисон тихо простонал, пряча краснеющее лицо в ладонях: ему абсолютно не хотелось, чтобы кто-то видел эту сцену — она была слишком сокровенной; вообще, все вот такие его взаимодействия с Хёнджином были сокровенными. Ну, это был хотя бы Чан — перед ним было не так стыдно, потому что он, пожалуй, не удивлялся уже ничему со стороны Джисона, поэтому его реакция была довольно спокойной, несмотря на то, что он увидел, как Хан с нежным трепетом наблюдал за своим недавним врагом.       — Давай выйдем из комнаты, — сказал Чан, кивая в сторону коридора.       — Может, разбудить Хёнджина? — уточнил Джисон — ему совсем не хотелось в одиночку слушать поучительную лекцию, которая, по-хорошему, предназначалась для двоих.       — Не надо, — Бан покачал головой. — Я хочу поговорить с тобой.       От таких слов где-то внутри похолодело, а мозг начал без остановки генерировать хорошие и не очень отмазки, чтобы не получить нагоняй от старшего — Чан был добрым и мягкосердечным, но злить его точно не стоило.       Они вышли из комнаты, и Джисон, аккуратно прикрыв дверь, направился за Баном на кухню, где тот ему вручил стакан с водой, в которой шипела какая-то таблетка, и усадил на стул. Хан внимательно разглядывал пузырьки в прозрачной жидкости, пытаясь предугадать, о чём пойдёт речь. Точнее, он знал, что речь пойдёт об этой фееричной попойке, но не понимал, почему вдруг Чан решил поговорить только с ним.       — Не ожидал, что вы так сблизитесь, — тихо заметил Бан, наклоняя голову в бок.       — Мы всего-то пошли вместе выпить, — скептично заметил Хан, вскидывая одну бровь.       — И ты всего-то прислал мне эти фото, — перед носом Джисона тут же оказался телефон Чана, на экране которого были высвечены смазанные фотки, на которых Хёнджин и Хан целовались.       Воспоминания о прошедшей ночи тут же накрыли с головой — до этого момента Джисон даже не пытался вспомнить события, происходящие в клубе. Хан чувствовал, как алеют его щёки, краснеют маком уши и шея, и старался подавить тот ураган эмоций, который бушевал внутри: в нём были стыд, смущение, страх и неловкость. Хотелось прямо сейчас провалиться под землю и не видеть ни осуждающего взгляда Чана, — наверняка он был осуждающим, хотя Хан и не видел, — ни ошарашенного лица Хёнджина, когда тот проснётся и всё вспомнит.       Джисон чувствовал разъедающую сердце вину за то, что произошло в туалете ночного клуба, ночью, под фиолетовым освещением и с отголосками музыки в голове. Хан был пьян, так же, как и Хёнджин, но внутренний голос укоризненно замечал, что он мог остановить парня хотя бы тогда, когда тот полез к нему в штаны. Хван всегда быстро пьянел, и Джисону было об этом известно, но вчерашней ночью он этого не учёл, привыкнув к тому, что рядом всегда есть трезвый и здравомыслящий человек, — обычно это был Чан, — и позволил себе влить в свой организм тот объём алкоголя, который напрочь отключил ему мозги.       — И это я ещё молчу о том, с какой гордостью вы мне оба заявили, что Хёнджин отсосал тебе в туалете какого-то клуба, — со смешком заметил Бан, блокируя телефон и откладывая его в сторону. — Стыдно, что ли? Вы ещё и мою кровать заняли, знаешь ли.       — Я заметил, — обречённо выдохнул Джисон и, залпом выпив воду из стакана, спрятал лицо в ладони; спустя несколько секунд молчания он прошептал: — Я боюсь реакции Хёнджина.       Хан даже представить себе не мог, как отреагирует на него Хван, когда проснётся и выйдет из комнаты, и представлять это ему совсем не хотелось. Они и правда сблизились из-за совместного проживания, но Хёнджин ещё совсем недавно просыпался в поту и слезах из-за неприятных снов с участием Минхо, которого он, судя по всему, всё ещё вспоминал и не мог отпустить. И Джисон пускай и чувствовал съедающую ревность каждый раз, когда Хван упоминал Ли, но совсем точно не планировал хоть как-то раскрывать свои чувства.       — Что у вас за отношения? — после долгого молчания спросил Чан.       — На уровне пососаться по пьяни? Я не знаю, — вымученно ответил Хан, зарываясь пальцами себе в волосы. — Он просто живёт со мной в одной квартире, а у меня всё внутри с ног на голову переворачивается из-за него, — Джисон вздохнул. — Ужас.       Бан, кажется, хотел что-то сказать, но дверь комнаты тихо скрипнула, и позади послышались лёгкие шаги. Голова Хёнджина с растрёпанными в разные стороны волосами высунулась из-за стены, и тёмные глаза заинтересованно обвели взглядом кухню, останавливаясь на Хане, который тут же захотел спрятаться подальше от парня.       — Сплетничаете и без меня? — Хван забавно нахмурил брови, а после мило улыбнулся, переведя взгляд на Чана. — Хён, у тебя таблетки от головы не найдётся? Иначе ещё секунда, и я умру.       Пока Бан наливал воду и доставал таблетку, Хёнджин протиснулся на кухню и, прошлёпав босыми ногами по полу, плюхнулся на стул рядом с Джисоном. Хан чувствовал себя напряжённо, но со стороны Хвана никакого давления не было: он выглядел и вёл себя совершенно расслабленно.       — Спасибо, — поблагодарил Хёнджин Чана, принимая от него стакан с водой. — И прости за то, что завалились к тебе посреди ночи. Мы… немного перебрали.       — Да, совсем чуть-чуть, — скептично заметил Бан, скрещивая руки на груди. — Всё в порядке. В последний раз, когда вы пили вдвоём, вы украли стрелу шлагбаума, так что в этот раз всё очень даже неплохо.       — Ага, — протянул Хван, а потом повернул голову к Джисону, который уже почти стал одним целым со стулом, на котором он сидел. — Мы же вчера ночью ничего не спиздили?       — Вроде нет, — тихо пролепетал Хан.       Бан разочарованно покачал головой — его фирменный жест ещё со времён студенчества, когда все его друзья влипали во всякие передряги по несколько раз на неделе, и старшему приходилось их вытаскивать из проблем. Хёнджин невинно улыбнулся, стараясь делать вид, что это не он вчера с грохотом завалился в квартиру своего друга, мешая спать недовольным соседям, которые наверняка ещё всю следующую неделю будут смотреть в сторону Чана осуждающим и недовольным взглядом.       А Джисон просто промолчал о том, что, вообще-то, Хёнджин украл его сердце.