the art of falling (in love with you)

Это была самая обычная зона Увядания. Она ничем не отличалась от всех прочих, которые Аль-Хайтаму приходилось уничтожать в лесах Сумеру. Впрочем, одно отличие всё же имелось — эта зона находилась в пустыне. Редкое явление, которое Аль-Хайтам поначалу принял за мираж. Зона Увядания среди золотых песков, где на сотни шагов вокруг нет ни одного растения. Опухоль Увядания, в которой концентрировалась смертельная энергия, нашлась в скрюченном полудохлом кактусе. Стоило Аль-Хайтаму приблизиться к нему, чтобы очистить землю от скверны, как из кроваво-красного ядра выстрелил сгусток и угодил прямо в голову секретаря. Аль-Хайтам отшатнулся. Он прикрыл глаза, ожидая боли от удара, но её не последовало. Поморщившись и покрутив головой, чтобы прийти в чувство, Аль-Хайтам вскоре выпрямился и завершил начатое. Опухоль была уничтожена, и мгновение спустя мир засветился зелёным от воздействия дендро элемента. Мужчина с чувством выполненного долга отправился в путь, полный решимости продолжить своё исследование. С тех пор, как Малую Властительницу Кусанали освободили из плена Фатуи и коррумпированных мудрецов, прошло несколько месяцев. Дела в Академии наконец-то стали приходить в более или менее пристойный вид — теперь присутствие великого и ужасного секретаря не было столь необходимым. Нашлись достойные люди, на которых было не страшно переложить обязанности. Те же Путешественница и Паймон, которые не спешили покидать земли Дендро Архонта, всегда были рады помочь разобраться с делами государственной важности. Поэтому Аль-Хайтам без лишнего шума смог оставить свои дела в городе мудрости и отправиться в пустыню, чтобы продолжить свои научные изыскания о погребенной в песках цивилизации покойного Царя Дешрета. Его путь лежал на северо-запад. Путешественница недавно обнаружила там руины, которые ему не терпелось изучить. Кто знает, какие тайны хранят стены исчезнувших народов? Быть может, Аль-Хайтам сможет раскопать никем не тронутые архивы и узнать позабытую миром историю? Мысли о сокрытых письменах занимали секретаря, пока он пробирался, закутанный в светло-зеленый плащ, сквозь пески под палящим солнцем. Одна из последних разработок изобретателей Фонтейна, его новая одежда помогала сохранять нормальную для тела температуру даже в жерле натлановского вулкана. Поэтому когда перед глазами стали появляться разноцветные круги, а ноги переставали слушаться Аль-Хайтама, он сразу заподозрил неладное. Вернее, самое худшее. Его отравили в Караван Риббате? Или детёныш-скорпион впустил яд ему под кожу в пылу сражения? Сознание постепенно ускользало от Аль-Хайтама. Ему всюду слышались голоса, которые наперебой кричали и умоляли о пощаде. Иногда, напротив, раздавались вопли, обещавшие страдания и бесконечные мучения в сени пылающего Ирминсуля. Аль-Хайтам, будто опьянённый, поднял голову и посмотрел вперёд. На горизонте маячили фигуры, было видно тонкую струйку белого дыма. Пустынники? Или Фатуи? С тем же успехом это могли оказаться хиличурлы. Аль-Хайтам не думал об этом. Всё, что ему хотелось — избавиться от безумия, которое одолевало его разум. Из последних сил он сдерживал себя, чтобы не начать бесполезную драку с невидимыми тенями, и шел напрямую к возможному спасению. Лишние движения только измотают его сильнее, и тогда он рискует стать частью закиданной песками цивилизации. Аль-Хайтам сделал ещё один шаг, который дался ему с огромным трудом. Нога почему-то увязла в песке и больше не хотела подчиняться его воле. Его тело превратилось в огромный мешок с костями. Аль-Хайтам рухнул на горячий песок — сначала на колени, потом завалился на бок. Внутри его головы не унималась какофония ужасных звуков. Мы хотим смерти, — говорили ему призраки прошлого. Всё живое должно умереть, — вещали голоса знакомых ему людей с абсолютно чужими лицами. Используй знание с умом, чтобы сделать смерть вечным правителем бренных земель, — распиналась невидимая сущность, готовая заполнить собой всего Аль-Хайтама, целиком, завладеть его телом, душой и сознанием. Аль-Хайтам лежал неподвижно, он не мог пошевелиться. Ничто не выдавало той борьбы, которую он вёл внутри себя. Он слушал призывы и приказы на чужом, на мёртвом языке и проклинал своё умение понимать его. Ему оставалось только слушать и глушить черноту, которая поднималась из самых глубин сознания и окружала, казалось бы, саму его суть, неумолимо подбираясь к сердцу. Ты так усердно учишь мёртвые языки, будто собираешься однажды пойти и поселиться среди мёртвых, — прозвучало по-родному язвительно из воспоминаний Аль-Хайтама, и он как будто проснулся. Кавех? Как он мог здесь оказаться? Аль-Хайтам посмотрел вокруг — на песок, на отвратительно голубое небо и ослепляющее солнце. Он вдруг подумал, что ему ещё рано сдаваться. Ведь если он умрёт, что станет с излишне болтливым архитектором? Собрав последние силы, Аль-Хайтам поднялся на ноги. Он призвал силу дендро с помощью Глаза Бога и выстрелил лепестками, целясь в солнце. Со стороны неопознанного лагеря послышались крики. Кто-то звал его, Аль-Хайтама, кричал и махал руками. Аль-Хайтам почувствовал облегчение, когда увидел красно-белые одежды Пустынников (что ж, по крайней мере, его убьют не сразу). К нему приближались люди, и он сделал шаг им навстречу. — Да ведь это же господин Секретарь! — радостно объявил кто-то вдалеке, подзывая остальных поближе. Аль-Хайтам хотел было махнуть рукой в ответ, но не успел. Чёрная пелена закрыла его взор, погрузив в бесконечный сон и отрезав от внешнего мира. Аль-Хайтам безвольно упал, на этот раз без возможности подняться.

💥

Кто-то тихо вёл разговор. Было непонятно — они пытаются сохранить болезненный сон спящего или же надеются удержать в секрете предмет своего разговора. Аль-Хайтам напряг слух. Кажется, привычные ему накладные наушники сняли с его головы, и ничто не мешало, по крайней мере, различить голоса говорящих. — Я не смог выявить причину заболевания. Все его анализы отражают едва ли не идеальное состояние тела. Однако распространение зоны пораженной кожи не оставляет сомнения в том, что болезнь прогрессирует с каждой минутой! — обычно спокойный голос ушастого лесного стража из Авидьи звучал непривычно напряжённо, на грани паники. — Его состояние противоречит абсолютно всем законам логики, — мрачно отметил Генерал Махаматра. — Все пациенты, которые ранее страдали от элеазара, быстро пошли на поправку в тот день, когда мы освободили госпожу Нахиду. — Мне жаль, ведь я совсем не знаю, чем можно ему помочь, — едва слышно прошептал голос, обладательницу которого он ни разу не видел наяву. Малая Властительница Кусанали, казалось, была глубоко расстроена. — Как только он проснётся, и мы узнаем, что произошло с ним в пустыне, мне нужно будет попросить разрешения, чтобы попасть в его мысли… — Можем ли мы ждать так долго? Если бы мы знали, что с ним случилось, могли бы начать действовать уже сейчас, — мягко, но настойчиво возразил Тигнари. — почему бы вам просто не заглянуть в его сон, госпожа Нахида? Аль-Хайтаму стало тяжело слушать их дальше. Слова будто смешивались, превращаясь в кашу из чужеродных смыслов. Будь он хоть трижды блестящим выпускником Хараватата или самым мудрым Секретарём Академии за последнее тысячелетие, не смог бы найти в себе сил и знаний на то, чтобы расшифровать весь этот беспорядок. Сознание снова начало мутнеть. Вопли, которые было слышно как будто сквозь пелену тумана и непроходимую чащу, снова овладели всем, что мог воспринимать Аль-Хайтам. Он стиснул зубы и попытался сосредоточиться на чём-то другом. Вспомнил последнюю работу, которую писал по ночам в стенах академической библиотеки. Постарался воспроизвести приветствия на всех известных ему языках. Дословно повторил в своих мыслях все несмешные анекдоты, которые когда-либо слышал от Сайно. Казалось, становилось только хуже. Что бы он ни вспоминал, чем бы ни пытался отвлечься — всё словно гнило в его воображении, покрывалось плесенью и пылью, сгорало в чёрном пламени, утопало в кроваво-красной жидкости. Страх и ужас подбирались к Аль-Хайтаму со всех сторон, и он всё пытался убедить себя в том, что из этой западни есть выход. Впервые на памяти Аль-Хайтама он даже не предпринял попытки проанализировать ситуацию — он попросту не мог этого сделать. Всё, на что его хватало в те непродолжительные моменты, когда он просыпался от тягуче-кошмарного сна, — это убедиться в том, что он всё ещё не умер, что он сильнее тех, кто поселился у него в голове. О какой рациональности может идти речь, когда под сомнением находится само существование по эту сторону реальности? Пребывая на грани сна и реальности, — такой размытой и чудовищно несправедливой по отношению ко всему, что Аль-Хайтам когда-либо знал, — секретарь всё пробовал открыть глаза или пошевелить хотя бы пальцем. Однако он не мог понять, получилось у него хоть что-то, и если да, почему он этого не почувствовал? Страшные, чужие идеи заполняли его, не оставляли в покое, сжирали любое светлое чувство, на которое он только мог быть способен. Ты уйдёшь с нами, ты станешь нашим королём, и мы принесём кровавые жертвы в честь тебя, а потом ты возродишь их, и мы убьём их снова! Они становились всё громче, всё навязчивее, и Аль-Хайтам ощущал, что постепенно тонул в них — и боялся этого больше всего на свете. В какой-то момент — вероятно, в один из тех, когда сон отступал и передавал бразды правления чуть более приветливой реальности, — Аль-Хайтам понял, что органы чувств снова стали ему служить. Лёгкий ветерок прошёлся по открытым участкам его кожи, запахи бесчисленных лекарственных трав пощекотали нос, звуки реально существующих созданий (птиц, друзей, Архонта) ворвались в уши. Как же хорошо. Аль-Хайтам чуть было не расплакался от облегчения. Где-то на периферии мира зашуршала складная дверь в деревенскую хижину, и внутрь ворвались новые запахи и звуки — готовящейся стряпни и детских игр. А ещё… Аль-Хайтам не мог поверить, что такое возможно. Он так давно не использовал свои выходные и не виделся со своим соседом, что, как ему казалось, давно позабыл, каково это — чувствовать себя дома. Но ощущения, даже если и обманывали его, почему-то решили быть милосердны, хотя бы в эти, наверняка последние, часы его жизни. Он уловил запах своего дома, их с Кавехом дома. Что-то тёплое, залитое солнцем или лунным светом, купающееся в ароматах кофе, чернил, бумаг и книг, вороха одежды, незаправленных кроватей, сваленной в раковину посуды, бесчисленных косметических масел и единственного куска мыла, последнего ящика вина. И Кавех, — конечно, Кавех, — в его летящих одеждах и с уложенными в причудливую причёску мягкими золотыми волосами, с его звенящими украшениями и кричащими красками, — Кавех, который пахнет гранатами с сумерского рынка, благоухает жасмином и иногда падисарами, порой неся за собой шлейф самого дорогого вина из таверны Ламбада. Аль-Хайтам был уверен в том, что он услышал до боли знакомый запах Кавеха, — тот самый, который идеально вписывается в его размеренную жизнь, предвещая появление самого хаоса. Это невозможно, но это просто обязан быть он. Аль-Хайтам распахнул глаза, потянулся вверх, не отдавая себе отчёта в том, что увидел. Он попытался сесть, но ничего не получилось. Захотел вытянуть руку и дать о себе знать, но провалился и в этом. — Кавех! — кричал он снова и снова, раздирая глотку, что есть мочи. Его губы издавали тихий шёпот, а имя известного архитектора стало похожим на болезненный кашель.