Эльфийская гавань

Сначала моя душа болела за отца невыносимо. Он истязал себя, не мог найти покоя, ждал ее на этой проклятой пристани, молил вернуться. Он звал ее отчаянно, горько, так, что сердце разрывалась от тоски.  Я тоже скучал по ней. Я тоже не верил, что это возможно. Мама. Сильная, смелая мама, которая могла управлять кораблями с закрытыми глазами…осталась в море навсегда. Та, что могла останавливать ветер, та, что подарила мне жизнь, а жизнь отца делала счастливой. Его волшебница, мой заботливый хранитель и наше храброе сердце. Она любила нас. А мы любили ее.  Отец говорил мне после, что море забрало у него ее также, как и подарило. Во время штормов он цеплялся за мысль о том, что ураган вернет ее ему, но каждая новая буря забирала его надежду, пока не высосала из него веру до дна.  Я все думал: а как это было бы, если бы отец тогда узнал о беде вовремя и успел отправить поисковой отряд? Если бы мы нашли ее? Какой бы мама вернулась оттуда?  День, когда во дворец привели Асвальда, предателя, искаженного прислужника Темного Властелина, из-за которого мама оказалась в плену, я запомнил надолго.  Я впервые видел месть. Я впервые видел, что такое настоящая ненависть. Лютая. Отец был беспощаден. И я понимал: ему недостаточно этого и никогда не будет достаточно. Как бы он не мстил, даже, если он голыми руками мог бы перебить всех этих тварей, всех этих орков - ему не было бы достаточно. Уже нет.  Он ненавидел.  Гномов, что разорили родной Дориат, что пробудили Барлога тогда и заставили бежать галадрим.  Саурона, наплодившего орков и искаженцев, слабовольных и мерзких тварей, не знающих в своих жизнях ничего, кроме зла.  Людей, этих алчных и приземленных смертных, что жили на озере рядом с королевством.  Нолдор…заносчивых предателей и братоубийц.  Иногда мне казалось, что он ненавидел и меня тоже.  *** У меня были мамины глаза. Мне говорили об этом все: и Бьорн, и Ромул, и Кетер, и Маэглин, и Терен - все советники отца, верные его служители и мои наставники. В детстве мне нравилось это, в юношестве я этого смущался, а, когда стал взрослым, я стал этим гордиться.  Теперь же это обернулось моим проклятием. Каждый раз, когда отец смотрел мне в глаза - я видел в его взгляде только боль. Он видел маму во мне, пусть и на лицо я был похож больше на него, чем на нее. И не мог отделить, как ни старался.  Если бы не Сварн и Арон, кажется, я бы и сам перестал чувствовать разницу между этой бесконечной болью и реальностью, в которой мы все находились. Мы продолжали охранять границы, продолжали истреблять орочьи отряды и паучьи гнезда - год за годом. Отец исправно держал магию в узде, не давая злу растекаться по лесу темной склизкой паутиной. Я чувствовал, как много сил забирает у него этот щит. Но он не показывал слабину. Теперь уже никогда.  Слишком много никогда начало происходить в нашей жизни с того никогда, которое не вернуло мне маму.  Отец казался замороженным. Нет, в его внешности ничего не изменилось. Такой же статный, величавый, ошеломляюще аристоратичный, невероятно сильный, и опасный - таким он представал перед незнакомцами. Лишь глаза выдавали его. В них больше не было огня.  А в груди одинокого Короля гулко стучало раненое, истерзанное и разбитое холодное-холодное сердце.  Я слышал его.