Плацебо

      Когда Иори без стука заявляется в плохо освещенный кабинет, на часах уже давно заполночь. Из источников света — одна настольная лампа, с этой сгущающейся за пределами стола темнотой явно не справляющаяся. Но оно и не нужно было, если честно. Рабочую ночь Хаджиме не планировал, а день своё несколько часов как изжил, и всё это лишь так… эпилог, не более. В чужой, расслабленно опирающейся локтем о столешницу руке, в бледных бликах отсвечивал полупустой бокал с вином. Кобаяши взгляд кроткий бросает на две опустошенные бутылки, что беспорядочно валялись подле стола, и полное равнодушие на лице умело сохраняет после множества ею увиденных абсолютно точно таких же картин. Коконой кивает ей, мол, проходи. Она так и поступает. Делает пару шажков вперед, бросая на стол перед ним небольшую, даже тонкую красную папку с документами. Коко неспешно обращает на неё до этой секунды рассеянное внимание, пока Иори собственное — снова к вину, что плавно в бокале плескалось, так как его неспешно и аккуратно покачивали в руке. Она вздыхает, неопределенно ведёт плечами.       — Как видишь, бумаги я достала. Но, знаешь, давай-ка ты займешься ими как-нибудь в следующий раз? С завтрашнего утра, например.       Хаджиме давит усмешку.       — Я настолько отвратительно выгляжу?       — Хм, дай подумать. Ты выглядишь как человек, что явно перебрал с вином этим вечером, Коко. Бумаги никуда не денутся до утра, а вот твой рассудок рискует потонуть в алкоголе окончательно. Не заставляй Манджиро лишний раз задумываться о кипе бумажек, ладно?       Мужчина не отвечает. Цыкает, хмурясь, но не злясь и уж точно не воспринимая всё выше услышанное как насмешку, издевательство или упрек — заботу и небезосновательное волнение среди множества колкостей и язвительных замечаний он уже научился успешно отбирать. Иори ещё стоит какое-то время перед ним в тишине, прежде чем развернуться со словами:       — Я домой. И ты не задерживайся.       В ответ ей следует неуверенное, нечеткое — угу, — которого, вероятно, могут и не прислушаться вовсе. Но это далеко не причина для того, чтобы оставаться здесь хоть на одну лишнюю секунду больше, чем то необходимо. Она слишком сильно соскучилась, слишком сильно устала, слишком сильно хочет вернуться. К ним.

***

      Душно. Под одеялом, сжавшись всем телом, пытаясь самого же себя, обнимая, в самом себе закопать, закрыть, запереть — нечем было дышать. Но уходить, открываться, выпускать себя, вылезая на свет… Манджиро совсем не хотелось. Совсем. Чувствуя, как рядом с ним на кровать опускается кто-то, он ни звука не издает, только съежившись сильнее. Вздох — и тот не его, чужой.       — Майки, — зовёт Харучиё, — тебе бы поесть. Хотя бы второй раз за день, помнишь?       Тишина.       — Тогда взгляни хотя бы на меня, хоть убежусь, что ты ещё живой.       — Не хочу.              Чтож. Хорошо. Хотя бы убедились, — думает Санзу, подползая ближе к этому кому из нервов, тоски и одеяла одновременно. Рукою бы коснуться, дотронуться, но этого ему, конечно же, не позволяют. Сано вздрагивает, ведёт плечом так, словно это и не он коснулся его сейчас, а мысль склизкая, мысль мерзкая, мысль убивающая, отравляющая. И скорее всего так оно и было, не в Санзу дело, а в том, в каком состоянии Майки сейчас перед ним пребывал.       — Что тогда хочешь?              — Ничего. Умолкни.       Хару кивает. Этого, как минимум, следовало ожидать, да и понятна ему такая реакция была. Ничего. Санзу конечно, не то чтобы привык, но знает, — очень сильно хочет думать, что знает, — как в такие моменты поступать. Он молча, неслышно, рядом с фигуркою хрупкой и в одеяло завернутой устраивается, вроде бы и перед фактом партнера ставя, а вроде и мнением его на этот счет интересуясь. Только тогда он говорит:       — Тогда я побуду с тобой.       — Мне всё равно.       Вот и договорились.       — Скоро Иори вернется, — пытается Хару не потерять диалог, ибо знает, что потом не достучаться.       — Знаю.       — Поедим вместе?       Ответом только тишина, но и та стала уже не такой плотной, как раньше, не такой непроглядной. Даже дышится легче, и вот, и минуты не прошло:       — Может быть.       Зная, что этого не заметят, Харучиё в мягкой улыбке расплывается. Уже неплохо, уже результат. Считая, что уже можно — льнет ближе, ближе-ближе, но не дотрагивается: лишнее оно, лишнее ещё. От него не отстраняются, не спешат вернуть прежнее расстояние, а значит всё верно, не ошибся.       А вскоре — оба услышат шум, знакомый звук подъезжающего к дому мотоцикла. Её мотоцикла.

***

      Стены дома встречают её тишиной.       Когда Иори видит Майки под одеялом от всего остального мира спрятанного, она прекрасно его понимает. Вздыхая, скрывая это понимание наравне с желанием присоединиться, она ощущает то, как по плечам, к шее, забирается его собственное чувство давящего, непроглядного тумана, застилает глаза. И ладно бы просто туман, к нему, к собственному точно такому же она привыкла, а здесь… здесь вместе с туманом, прямо за ним — мрак и только, непроглядный и практически живой, осязаемый и одухотворенный, со своим, одним единственным, но таким четким желанием, почти что инстинктом: причинить вред, уничтожить, подчинить и сломать, извратить все то светлое, что в нем, или в ком-либо ещё его из его окружения было — до неузнаваемости, расчленить и выпотрошить. Руками овладевает дрожь.       У них ведь, навек потерянных, и исхода другого быть не могло, верно? Теперь прячьтесь и выживайте, шевелитесь, если хотите жить, хоть и жилось больше — по инерции, в вечном ожидании кармы за все ими сотворенное. А она старалась себя утешить, ввести в заблуждение, ведь сейчас ей именно это и требовалось.       А она требовалась кое-кому ещё.       Однако, не то чтобы у неё были силы на что-то… взаправду значительное, что-то сверхъестественное, — оно правда, скорее всего, и не было нужно, — но, наблюдая Санзу с одной стороны, кивая ему, она тихонько подбирается к Манджиро с другой, дополняя, завершая пазл. Ложится рядом, тихо зовет, приобнимает, руками добирается до его собственных, что как раз-таки и прятали его от них двоих, и быстро справляется с тем, чтобы забрать их себе, холодные-холодные, и пригреть губами к костяшкам, пальцам, тыльной стороне ладони.       — Что-то случилось за сегодня? — спрашивает Иори, лбом припав к чужому.       — Нет. Но… Это. Снова. Всё как обычно, ты знаешь.       — Знаю, знаем… Всё нормально.       — Для вас, пока что — да, все нормально.       Теперь… теперь Иори не была уверена в том, что может как-то ответить на это. Потому как Манджиро абсолютно прав. Пока Черный Импульс живет в нем, пока паразитирует, съедая личность кусочек за кусочком, они все с ним рядом — живые, легкодоступные мишени. Санзу тоже прекрасно это понимал. Нет-нет, даже не то чтобы понимал, Санзу знал, какую плату Майки приносит этому проклятью каждый божий день, и всё для того — чтобы живой был, чтобы прямо сейчас, рядом с ними двумя — дышал, чтобы сердце его, удары которого Хару чувствовал отчетливо, успокаиваясь, билось в ритме, и чтобы как вот-вот — говорил. Ходил. Чувствовал. Чтобы — над телом собственным имел власть, в конце концов, и если ради этого когда-либо нужно будет свое сердце вырезать из грудины собственной катаной, он будет согласен без промедления — слишком далеко зашел.       А вот насчет её сердца…       Харучиё перевел свой взгляд на них. Иори — в раздумьях, что было видно по беспокойному выражению лица, по нахмуренным бровям, заснула так, как и легла, едва коснувшись подушки. Манджиро же, застыв, все ещё держа свои руки в её и нисколько не спеша это прикосновение прерывать, смотрел за нею, за каждой волнующейся эмоцией, что на этом лице пребывала. Это невольно, хочешь не хочешь, — вызывает полуулыбку. Нет, — думает Хару, — её сердце ещё ему понадобится.       — Уснула, — тихо шепчет Сано, совсем тихо.       — Вижу, — Харучиё приподнимается. — Нужно уложить её нормально. Поможешь?       Майки думает, но недолго.       — Помогу.       Вдвоем, аккуратно и трепетно, Манджиро и Санзу избавляют её от лишних одежд на ночь, укладывают в кровать. Она вымотанная, они это видят, и беспокоить не хотят. Когда Майки уложил её, она тут же к нему и потянулась, прижавшись, давая понять, что если отойти — вероятно, она проснется, обеспокоенная отсутствием объекта своих ночных объятий. Так они и улеглись рядом с нею, даже Майки, знающий, что, вероятно, большую часть этой ночи проведет в бессоннице. Хару тоже об этом знал, он и предлагал — может, снотворного? — точно также прекрасно зная, что ему они практически не помогают, наутро делая только хуже. Если вообще помогут.       Как же они были вымотаны, — думал Манджиро, и предполагал, что это из-за него. Даже в его собственном случае.