Плацебо

      Не сказать, что день выдался сложным. Нет, они ездили по поручению Манджиро, только и всего, и к вечеру уже возвращались на базу, спешно покидая оживающие ночью улицы Токио. Направлялись они за город, туда, где одно из их зданий и находилось, одно из главных, если быть точнее. А для них с Майки— ещё и дом. Правда, прежде чем доехать, в планах у них была ещё одна остановка, так как показатель бензина стремительно близился к нулю. Обычно, в местах вроде этого они никогда не останавливались — лишнее свечение на людях. За заправкой каждой их машины и мотоцикла следили специально отведенные для этого люди, в крайнем случае сам Харучиё, но таких непредвиденных ситуаций… никто не отменял. Вот и сейчас. Однако, несмотря на их положение в обществе, — на то, как отрицательно-высоко оно было, — что-то было для них и в этом возвращении к истокам, когда эти несчастные заправки становились частым пристанищем для избитых и уставших подростков, совсем юных, недавно севших за руль в принципе… отчаявшихся в своих убеждениях подростков.       Что-то сродни путешествию во времени. Дежавю. Санзу и Иори, хорошо с этим чувством знакомые, переглядываются, убеждаясь: да, они всё ещё здесь, всё ещё сейчас, никакого прошлого. Так пованивает гниющий труп — так это ощущение ими испытывалось.       Заправка эта находилась на половине их пути до пункта назначения, разрывая пространство из полной пустоты и целого ничего на небольшой островок цивилизации. Фонари, небольшой круглосуточный магазинчик рядом… всё по классике, всё как обычно. Машина заруливает в сторону, заезжая. Осматриваясь вокруг, Иори была уверена: когда-нибудь тут происходило и убийство, и ограбление — без вариантов, конечно же. Полиции добираться долговато, людей мало. Будь она на самом начале пути, сама бы подобное место и выбрала, а сейчас… зачем? Не было смысла, можно было бы и сделать вид добросовестных граждан.       — Санзу, — Иори поворачивается к нему с несколько уставшей полуулыбкой на лице, когда они останавливаются. — я схожу за водой?       Он обдумывает этот её вопрос несколько секунд с полным спокойствием вместо каких-либо эмоций, хотя пробегающих в голове мыслей было немало. А после, усмехнувшись, отвечает:        — Я сам. Займусь заправкой как раз. Газированную?       Она кивает, он кивает следом, всеми силами сдерживая ухмылку в узде, в той её начальной форме, когда и не видно её вовсе, нисколько, лишь обыденная для него полуулыбка, к которой привыкли все вокруг.       — Я быстро, — говорит, и выходит из машины, проверяя наличие кое-чего в своих карманах. Он не думал, ой как не думал, что мысль свою недавнюю и импульсивную сможет воплотить в реальность так скоро. И та ухмылка, которую он подавлял, та хищная, довольная придуманным планом — проявляется во всей красе, когда он отходит от машины.       

***

      За кассой молодая девушка. На вошедшего мужчину она даже не взглянула, и честно, ей же лучше. Санзу обдает кондиционерной прохладой, и учитывая духоту на улице, это было очень даже неплохо. В комбини, а это, наверное, им и являлось, — кроме самой девицы и только что зашедшего парня не было никого. Однако думать, что они наедине, очень опрометчиво. Никто не оставит юную девушку работать в одиночку в таком месте, думал Харучиё, надеясь не на остатки веры в человечество, — её давно уже не было, — а хотя бы в наличие у оных мозгов. Подходя к кассе, он улавливает на себе настороженный взгляд той, что стояла за прилавком, и это не может не вызвать широкую улыбку. Узнала она сразу или нет? Его визитная карточка — два шрама в уголках губ. Те, кто захотят — поймут, и имея ума в достатке, сделают то, что от них требуется, если им не нужны проблемы. А мир был в том состоянии, когда проблемы не нужны были никому.       Первые признаки осознания вместе с последующим за ним первобытным страхом проявляются побелевшим вмиг лицом и приоткрытым ртом с неопределенным звуком, вероятно, она хотела сказать одну из заученных фраз, что-то типа: добрый вечер! Но наконец в упор взглянула на её единственного посетителя, изучив его взглядом достаточно для того, чтобы понять. Что же… балл за сообразительность. Оцепенев, она, хрупкая и явно очень растерянная, уставилась на него так, словно сам он — не человек, а чудище какое из древнейшей мифологии Японии. Интересно, что бы ему подошло?       Её пальцы вцепились в края стола, и зная, что за этим может скрываться, он тут же проговорил:       — Не советую нажимать на кнопку. Когда приедет полиция, мы уже уедем, дорогая. Я просто возьму воды и воспользуюсь уборной, по рукам? Хотя, нет, погоди. Вопрос есть. Ты тут одна работаешь, что-ли? Кивни хотя бы.       Словно язык проглотила, ей богу. Санзу видел, как слабо её начинало колотить, потому что встреча хоть с одним из Бонтена никогда ничем хорошим не заканчивалась. Никогда. Ему показалось, что ещё немного он поговори с ней — она просто в обморок рухнет. Но, несмотря на это, девушка, к его удивлению, кивает.       — Что, серьезно? Ну, вот и причина тебе уволиться, знаешь. Считай меня своеобразным знаком от Ангела Хранителя, м… — взгляд на секунду опускается к её бейджу. — Рико Такасаки.       И разворачивается, уходя прочь в сторону уборной, которую он заметил ещё только-только войдя в помещение — на другом конце магазина.       Раз, два, три…       …восемь, девять, десять.              Десять капель. Десять капель — универсальное количество, достаточное на такой объём воды, ну или немного больше, чем следовало бы, но не суть. Небольшой пузырек, врученный ему недавно Риндо, — проституционный бизнес давал свои плоды, — отправляется обратно во внутренний карман пиджака, а бутылка в его руках закручивается намертво, словно и не открывал он её только что, и слабо взбалтывается. Пузырьки в ней шипят, будто этому действую противясь, а толку-то. Он уже сделал что хотел, и был в крайней степени предвкушения, еле сдерживая по-азартному возбужденное настроение. Когда Санзу уже покидал магазин, он не забыл глянуть и в сторону кассы, место за которой уже пустовало. Возможно, она закрылась в комнате для персонала, и правильно сделала. Неважно, что девушка будет делать после, совершенно неважно, так как через минуту их тут уже не будет.              

***

      Когда машина была готова к дальнейшему пути, Санзу вернулся на водительское сиденье и протянул Иори воду. Одновременно с этим принялся заводить её.       — На.       — Боюсь спросить, как отреагировал кассир?..       — О, ну, тут на самом деле ничего особенного, да и я был крайне вежлив со столь юной дамой. Посоветовал ей больше не работать в подобных местах в одиночку, ведь не знаешь же, кто может проезжать мимо этой заправки в таком месте и в такое время, верно?       Усмехаясь, Иори принимает бутылку из чужих рук, мотая в это время головою. Как всегда, в своем репертуаре, это-то ей и нравилось. Откупоривает крышку, — Харучиё внимательно, пристально следит за этим взглядом, — и делает пару глубоких глотков. Вниз, от губ по шее, стекает сбежавшая капля воды, оставляя влажный след за собою, отсвечивая желтоватым отблеском от фонарей и прочих источников света. А у Санзу в горле пересохло. Напрочь. Он шумно сглатывает, усилие делая над собой для того чтобы взгляд отвести, и понимает, что это обволакивающее чувство самого его вводит в состояние оцепенения, состояние, когда тело твое частично кажется тебе чужим, потому что над некоторой долей его чувств ты не имеешь никакого контроля.       — Ты сама любезность сегодня, надо же. Думаю, к твоему совету она обязана прислушаться. Если хочет жить.       И пожимает бледными, оголенными плечами. Тощими. Видно каждую косточку.       Ладони Санзу становятся слегка влажными. Пальцами цепляясь за руль, и он обратно выезжает на дорогу, стараясь больше не думать про бледность чужой кожи, о капле воды, что прошествовала путь от губ до шеи и ключиц, о губах, сомкнутых вокруг горлышка…       Бля.              Он щурится, чувствуя напряжение, чувствуя, как сводятся к переносице брови, и как устало хочется потереть глаза чтобы сбросить это наваждение, но он подавляет и это. Иори замечает, наклоняется к нему, заглядывая в глаза, что устремлены были строго на дорогу, и закрытая бутылка откладывается куда-то в сторону. Десять капель и десять минут, — так говорилось, и это он хорошо запомнил со слов Хайтани младшего.       — Устал?       Интересуется она мягко, поскольку видит явное присутствие этого чувства в аквамариновых глазах его, научившись уже столько времени спустя распознавать все оттенки и полутени в них мелькающие, какая к какой эмоции относится, и даже сейчас она частично, признавал Санзу, была права, но не видела основного, не видела того странного блеска, что весь вечер его сопровождал, с момента, когда решился он на эту авантюру. Блеска бледно-голубого, чересчур яркого, чересчур заведенного и озабоченного какой-бы то ни было идеей…       Десять минут растягиваются нещадно тягуче и долго, но ещё раньше них Харучиё краем глаз улавливал то, что говорило о начале действия препарата. Расслабленный вид, безмятежное выражение лица сменяется на рассеянное, и видимо, не понимающее до конца, что происходит с её телом сейчас. Кровь непривычно ярко приливала к щекам, и Иори, чувствуя нарастающий в теле жар, даже приоткрыла окно. Стараясь вобрать побольше воздуха в легкие, она думала, что в этом проблема. В жаре летней, в духоте ночной. И плечи эти, на которые Санзу не мог не засматриваться, раскраснелись следом. Наблюдая за тем, как она берет бутылку воды в руки и снова делает пару глотков, смачивая горло, он не мог подавить полуулыбку, но чтоб того не было заметно, нарочито взволнованным тоном спрашивает:       — Все нормально? Выглядишь неважно.       — Жарко. Просто… жарко.       Надзирающий взгляд опустился к её ногам, что напряженно свелись вместе, закинутые друг на друга. Их взгляды встретились на долю секунды, и Харучиё тут же показалось, что о чем-то она догадывалась. Или, как минимум, в размышлениях своих касательно него была близка, и с каждой секундой понимала всё больше. К воде она больше не прикоснулась.       Его умная, догадливая девочка.       Теплую ладонь мужчина укладывает на чужое, тут же дрогнувшее от его мягкого касания колено. До ушей долетает судорожный вздох, когда рука совершает нежное движение ниже и выше, поглаживая, и Иори, его руку перехватывая, крепко-накрепко сжимает. Предупредительно, стараясь строго смерить его помутневшим взглядом из-под ресниц. Ему нравилось это, то, как она делала вид, что хочет взять ситуацию под контроль. Знает же, что контроль — худшее из ей присущих качеств, если вообще присуще.       — Что ты… что ты задумал? Или что уже сделал… Дело в воде? Санзу, блять…       В ответ — раскатистый смех, и она наконец-то улавливает ей до этого недоступное, яркое свечение, отблеск в глазах, что отдавал безрассудством и животным желанием одновременно, вместе и вперемешку. Глаза пса, сорвавшегося с цепи, не более, и сделавшего это крайне хитрым способом. А она — та, на чьей шее сомкнется его пасть в первую очередь, и не то чтобы она была против, если честно. Правда, честной Иори была редко, но не для него и Манджиро, для кого угодно, но не для них, и потому, когда слышит она чужое: «Да, детка, дело в воде…» То тут же, считая, что имеет право на приказной тон, произносит:       — Останови машину, сейчас же.       В этом их мнения совпадали, только потому-то Харучиё и послушал её. Съехал с дороги, остановившись на обочине, и заглушив автомобиль, повернулся к девушке полубоком с широкой, шире, чем может быть улыбка обычного человека, — шрамам спасибо, — улыбкою. Свободною теперь уже рукой он вынимает из все того же кармашка в пиджаке совсем мелкий, тот самый пузырек с неясным для них обоих названием. И, покачивая им перед нею, кивает на отброшенную в сторону бутылку воды.       — Мне было интересно. Мы со многими веществами экспериментировали с тобой, но до этого так и не добрались… и согласись, расскажи я эту идею тебе, эффект был бы не тот. Совсем не тот! Так позволь же спросить, что ты чувствуешь сейчас?       — Опоил меня дурью для проституток? Я знала, конечно, что в Бонтене мое положение не высоко, но чтоб настолько…       Она усмехнулась собственной же, брошенной по привычке шутке, и Санзу, издавая смешок и расплываясь в довольной улыбке, наклоняясь к ней, проговаривает вкрадчиво:       — Как будто ты против…       Следом предсказуемое:       — Нет. — Её рука все ещё сжимала его, и ладонь Харучиё её же собственной перемещается ещё ниже по ноге, к очагу всех этих, сжигающих её изнутри ощущений, и тело сопровождает это действо прошедшей волной мурашек и дрожью, неутихающей дрожью. — И да… рассказывать я тебе это точно не собираюсь, сам узнаешь, если руки переместишь туда, куда следует.              Из бардачка машины он вынимает забытый там когда-то блистер. Кладет разноцветную капсулу себе под язык, нарочито блаженно закрывая глаза.       — Совмещаю приятное с полезным, — отвечает он на вопрошающий взгляд той, что пристально наблюдала за ним, ведь в таком состоянии она только это и могла себе позволить, ожидая, когда же наркотики заменятся ею.       — Боюсь спросить, что из этого что… — шепчет она, и шепот этот срывается вместе с голосом, язык заплетался, слова в голове, которые она думала сказать — тоже. Санзу смеётся, снова, опять, и смех его ещё больше плавит мысли и мозг, она даже не сразу понимает то, как возвращая своё внимание к ней полностью, пододвигается он ближе, нависая настолько, насколько могло это позволить устройство салона. Но главным всё равно было то, что наклонился он к её уху, тихо произнося:       — Ну, знаешь… и у секса есть интересные, небесполезные свойства.       — Пожалуй, спрашивать я больше и вправду не буду.       — Верно, лучше перебирайся назад. Справишься? Или помочь?       Тяжелый вздох, она, хмурясь немного, щиплет его за щеку.       — Если ты позволишь, то справлюсь. Слезь. Даже опоённая этим… дерьмом, я всё ещё могу встать на ноги.       И она, пошатнувшись, приподнимается. Справляется, перебираясь на задние места, на самые задние — третий ряд, учитывая их с Харучиё цель. Несомненно — удобно, и конечно же о том, что случится здесь между ними вот-вот, они не обмолвятся никому и словом. Даже с Манджиро, скорее всего, если не представится нужного момента-темы-диалога, если сам не заинтересуется, что маловероятно отчасти, ибо насчёт их чрезмерно активного либидо он против ничего не имел, наоборот, некоторое облегчение испытывал, ведь его они с этим, буквально, не заёбывали.       …Ну, чаще всего. Вроде как. Только если Санзу…       Неважно, впрочем.              Важно то, что и опомниться Иори не успела, как уже оказалась под ним, под Харучиё, что так старательно галстук свой развязывал, и она, руки его остановив собственными, полностью ушедшими в тремор, сама справляется с чужим элементом одежды. И кратно лучше, чем сам его обладатель. Сам он уже с пуговицами своей рубашки возится, — Иори настояла, руки под неё запустив горячие, руки жаждущие касаний, его касаний и его тела. Рубашка кое-как снятая отбрасывается небрежно в сторону, неважно куда, неважно и то, куда летит её собственный топ, оставляя её в одном только лифе простом, отчасти — просвечивающим. Приостанавливая Санзу, она губы находит его, целуя, целуя глубоко, сминая губы, кусая в ответ на такие же покусывания, и каждый раз она на толику секунды забывает то, как правильно дышать и воздухом в легких распоряжаться, отчего кругом идет голова, абсолютно всё вокруг, и Иори цепляется за него в надежде на то, что ей помогут в этой какофонии из ощущений не потеряться.       Санзу помогает. Укладывает её под себя, находит застежку на чокере — снимает, — и тут же к шее переходит губами-укусами-поцелуями, дыханием горячим кровь под кожею будоража пуще прежнего, и она в этот момент как никогда согласна на то, чтоб шею он ей перегрыз вовсе, ему можно, ему всё можно, пусть только это чувство уляжется в ней, лишь бы не сжигало изнутри, лишь бы не превратило в пепел, лишь бы не остаться с ним наедине.       Когда его руки уверенно стягивают с неё темные джинсовые шорты, она движется к нему ближе, показывая, что да, боже, наконец-то, продолжай, — и стоит касание на бедрах и внутренней их стороне распознать, как вздох раздается судорожный, потому что тело трепещет, тело с каждым прикосновением отвечало чем-либо, дрожью или отзвуком, вдохом-выдохом, касанием ответным по телу, торсу и груди, спине и плечам, смыкаясь в итоге руками за шеей…       Пальцы проникают под бельё.       Харучиё видит, как сильно закусывает она губы, слышит, как издаёт полустон, полностью заглушенный, и его ласково-дразнящие движения там, внизу, заставляют Иори запрокинуть назад голову, охая. Второю рукою он помогает ей избавиться от лифа, расстегнув сзади, и она спешно снимает его, дрожа от непрекращающихся движений всего-лишь парой пальцев, извиваясь, начиная тереться о его руку лишь бы получить больше, потому как это самое больше он ей пока что давать не хотел, и увидев столь просящее действо с её стороны и вовсе остановился, заставив чуть ли не заскулить, пока Санзу губами к её груди приник, оцеловывая, слушая то, как просит она его продолжить наконец, как приглашает его дальше, бедра разводя.       Приглашение это Хару принимает не сразу, но когда всё же делает это, то реакцией последующей остаётся доволен, видя, как нуждалась она в нем сейчас, в том, чтобы именно он делал с ней это.       Это льстило. Ублажало не только девушку, но и его собственное эго. Внутри неё всё пылало, и движения его сопровождались характерными влажными звуками, от которых Иори было неловко, а Санзу только продолжал наслаждаться, зная, что это он причина этому. Звуки ничуть не смущали — он упивался моментами, когда видел слабости своих партнеров, когда видел только ему доступное, когда знал, что это только ему предназначенное и никому более, и что тело их честным будет только с ним. Ей странно, немного страшно, и пусть казалось порой, что убивать — легче, чем любить, — она все равно старалась. И старалась эту любовь принимать. Даже если у них она далёкая от адекватной за километры.       — Санзу, пожалуйста… — взмолилась она.       — «Пожалуйста» что?              Она была готова взвыть.              — Сделай с этим что-нибудь или трахни меня уже, Харучиё.       — Так бы и сразу, милая.              Раздается нескрываемый вздох облегчения тогда, когда слышится звук упавшей на пол салона пряжки ремня и расстегивающейся ширинки следом.              — Сними с меня это…       На этот раз без препятствий — он взаправду делает то, что прошено, стягивая с неё единственный оставшейся на ней элемент одежды из нижнего белья.              — Не торопись, ладно? Я хочу насладиться этим.       — А я хочу тебя, блять.              Санзу тут же притягивают к себе, близко настолько, насколько можно.       

***

      — Машину в порядок приводишь ты, — говорит Иори, открывая дверь и стремительно покидая салон автомобиля и не обращая внимания на запоздалые, но несерьезные возмущения партнёра. Уборка во всяком случае — ответственность Санзу, не столько оттого, что они так решили все втроем, сколько от факта, что их с Майки умение убираться его подчистую не устраивало, не говоря уже о том, что второй этого никогда и не делал. Не по статусу.

***

      На подоконнике сидящий Манджиро взглядом её из ночного мрака вылавливает, голову склонив набок.       — Мы вернулись, — констатирует она факт, неловко улыбаясь, — Всё улажено и всё под контролем. Вряд ли они захотят более вставать у нас на пути и создавать проблемы, — в улыбку проникает нотка безумия, нотка той тьмы, что с Манджиро она разделяла пополам.       — Вижу. — и взгляд снова, на секунду отводит к окну, потом снова к ней. — Харучиё?       — Внизу. Занят в гараже. Скоро вернется. Позвать?       — Нет. — и на место напротив себя кивком указывая. — Выглядишь потрепанной.       Нервный смешок.       — Разве? Возможно, просто устала.       Майки смиряет её долгим, сопровождаемым молчанием взглядом. И сразу же после подбирается к ней вплотную, так, чтобы в волосы уткнуться, — благо, подоконники в этой комнате как раз-таки и были обустроены, чтобы находиться на них и не одному.       — Пахнешь им. — проговаривает ей над ухом негромко.       — А что, — она пытается не раскраснеться тут перед ним, но не может, слегка прижимаясь к нему, понимая, что раскусили их с Санзу полностью, и не было причин что-либо отрицать. — нашего Короля это не устраивает?       Спрашивать о ревности не было смысла: Майки нет дела до подобного.       — Нет. Но...       Тянет неопределенно, поднимая неодушевленный взгляд на девушку. И носом холодным ведет по её алеющей щеке.       Вместо продолжения: грубая хватка за кисти рук, укус заместо поцелуя, молчание вместо ласковых слов.