Об у(с)покоении

      Крошечный, меньше ногтя мизинца, жук, похожий окраской на божью коровку, полз вверх по травинке, а когда та закончилась, зашевелил лапками, словно мог ухватится за воздух и так продолжить восхождение к одному ему понятным целям. Но, потерпев неудачу, просто раскрыл крылышки и с, трудом взлетев, пропал изведу.       Я лежал на земле, щекой на коленях Уфира, и отрешённо наблюдал за этой незаметной жизнью, что копошилась под ногами. Такое множество скрытых трагедий: мураши тащат выловленную гусеницу к себе в гнездо, бабочка отвергла ухаживания кавалера и теперь старательно изображает из себя листик. А это, кажется, кто-то не проснувшийся прошлой весной и теперь его высохший хитин дополняет общий пейзаж крошечного мира. Свои законы, своя вселенная, космос в космосе.       Уфир гладил меня по волосам, не требуя никаких действий с моей стороны, не торопя и не одергивая. От чего складывалось впечатление, что у нас всё время этого мира. Я любил покой, но это было про тишину, сам же был всегда так занят, о чём-то постоянно думал, что-то планировал. А сейчас кажется, что я просто крохотная часть мира, которая просто смотрит на всё вокруг как зритель в театре. Я, что всегда бежал, остановился.       — Тут так спокойно, — говорит мне Уфир. — Если бы Лимб был одеждой, я бы сказал, что он тебе идёт.       Я молчу.       — Ты помнишь, что тут было, когда всё началось? Промёрзшая мёртвая земля, камни и темнота. Глядя на него сейчас тяжело себе такое представить.       Я молчу, потому что нечего не хочу про это говорить. Потому что помню, как оказался тут впервые, и он прав: тут было только забвение. Именно такое, каким я представлял его себе когда-то: холод и пустошь, что не даст еды и крова, не даст ничего, лишь примет в себя, разотрет без остатка, без возможности переродиться во что-то новое.       — Лимб словно твоё ядро, и так твои мысли у всех на виду, — продолжает Уфир. — Всё же Круги есть отражения их правителей, и как же ты так от них отличаешься.       Я молчу, потому что это правда и мне нечего добавить, в противном случае это будет хвастовством: когда Геенна и Эдем достигли договорённости и она была официально встроена в Замысел с людьми после их изгнания, Люцифер взял частицу каждого из королей и создал по их подобию Круги.       Девятый Круг такой же холодный, как сердце Фуркаса. Закованные в вечные льды земли, ослепляющие своей белизной и режущие неосторожных до крови осколками льда.       Восьмой Круг под властью ветров, таких же переменных как судьбы в предсказаниях короля Балама.       Седьмой Круг пропитан ядом, что убивает так же незаметно, как и король Баал. Глупцам кажется, что он всегда отсиживается в стороне, но тот словно паук: нити его интриг опутывают всю Геенну подобно паутине и горе тебе, если ты, оступившись, угодишь в неё.       Шестой Круг принадлежит королю Паймону, а земли так же испепеляющи, что его гнев. Ещё будучи ангелом, он не отличался терпеливостью и для него всегда проще физически дать отпор, чем пытаться договориться.       Оробас, что правит в Пятом Круге тонет в пучине своих эмоций и внутренних противоречий, как его земли утопают в бескрайних болотах. А кусающие насекомые роятся на просторах подобно мыслям властителя этих земель.       Четвёртый Круг под правлением Вине так же скуп на воду, как король на щедрость и похвалу. Король, который никого ни во что не ставит, даже своих приближенных.       Настроение Пурсона меняется так же часто, как погода в его Третьем Круге: он может осыпать золотом и почти сразу отправить на казнь, просто потому что.       Ядро Балета темное, как и земли Второго Круга. Тут словно иные законы и чаще ночь, чем день. С одной стороны тут есть на что посмотреть: люминесцентные животные, птицы и растения, а с другой никогда не знаешь, что таится за этим пологом тьмы.       И я, правитель Первого Круга, правитель Лимба. Уфир прав: только слепой не увидит отражения моих истинных эмоций и желаний в том, что создано из крови моей.       Возможно, только благодаря Велиалу я ещё жив. Или же все находят в Лимбе то, что вынуждены были оставить? Место из своих снов и мечт. Сможет ли кто-то поддерживать в нём жизнь, когда меня не станет? Правильно ли я поступил, когда позволил воплотить его в реальность именно таким? Люцифер не ставил никаких условий, лишь сказал, что это место для душ, кто чист, но не может войти во Врата Рая. Какой вечности достойны они? Явно не той, что была тут до момента, когда ко мне в ладони опустилась первая из миллионов обитающих тут теперь душ.       — Забавно, ангелам нельзя иметь потомство, но мне кажется, что Круги — это дети их правителей, — замечает Уфир.       Я снова молчу, потому что мне тяжело судить о детях и гордости за них. Когда у тебя даже на уровне инстинктов ничего такого нет. В нас не закладывали программу продолжения рода, и я не могу знать наверняка, что нужно чувствовать в той или иной ситуации. Велиал мне дорог, но я не уверен, что это как-то соответствует отношениям «отец-сын», могут ли они хоть как-то измеряться родственными узами в понимании людей. Мы любили только Отца, но видимо даже такое глубокое чувство может оказаться ничтожным от боли разочарования.       — Кстати, для твоих лекарств понадобится корень криволистника, — спохватывается Уфир. — Его всё ещё собирают в твоих землях?       Наконец, я, сделав над собой усилие, сажусь и смотрю куда-то перед собой. Мои пальцы зарываются в опавшую прошлогоднюю листву и сплетения корней травы, я чувствую, как земля дышит. Больше она не безжизненная, теперь она берёт и отдаёт, позволяет переродиться. Теперь она часть Замысла.       Я поднимаюсь и вдыхаю полной грудью. Воздух густой от запаха полевых цветов, такой, что кажется, что на нёбе конденсируются капли мёда. Босиком бреду вперёд, не думая о конечной цели этого пути. Тёплый ветер шумит в ветвях, перебирает каждый листик, то и дело рядом вспыхивают души, которые немой публикой следят за всем.       — Сейчас не сезон для криволиста, — мой голос звучит хрипло, мне хочется зачерпнуть ладонями и выпить студёной родниковой воды. — Он созревает раз в три года.       — Ты тут господин, ты можешь всё, — лекарь сохраняет отмеренную мной дистанцию. Мне кажется, что он не шевелится, а я, куда бы не шёл, остаюсь на месте.       Он прав. Я могу вмешаться в жизненный цикл Круга, но я никогда этого не делал.       Я задумчиво смотрю на свои руки. Кажется, они выглядят инородно, хотя я уже привык к этому телу, к этой внешности. Но сейчас я понимаю, что всё это не моё, оно выглядит таким тяжелым, таким материальным, таким лишним…       И я больше не хочу идти, я больше не хочу быть бренным. Я отталкиваюсь от земли, плавно поднимаясь в воздух, высвобождаюсь от оболочки, словно бабочка от кокона. Теперь от меня исходит нестерпимый жар, я вижу всё вокруг во всех возможных измерениях и времени: сейчас, и как Лимб создавался, каким он был задолго до нашего прихода в Геенну, каким он станет, когда последний из нас падёт. Я вижу так многое сотнями своих глаз, но мне ничего из этого не интересно. Я наслаждаюсь этим чувством, ощущая, как я больше не скован в физическом теле. На мгновение касаюсь мысли, что так долго существовал в материальном мире, что попросту рассыплюсь, но нет, внешнее кольцо провернулось, а за ним и множество внутренних. Я словно заново учился ходить.       — Я есть я. Всё ещё есть я, — я обращаю свой взор на Уфира. Тот стоит, закрыв лицо руками, боясь схлопотать ожоги. Такой… человечный. Когда мы все успели стать такими человечными?       — Осторожнее, — у лекаря с трудом получается перекричать шум моего пламени. — Тут нет Благодати, твой истинный облик слишком опасен для Лимба.       Слишком опасен.       Я слишком опасен для Лимба. Я счастлив в этом облике, но… почему я должен постоянно жертвовать своим счастьем?       Почему я?       Почему я?       Почему именно я?       — Заган, пожалуйста, — кричит Уфир, когда я зависаю ниже. — Даже если так, ты не сможешь долго находиться тут в таком облике, тебя поглотит небытие.        Я неосознанно делаю ему больно свои жаром. Почему он не ставит барьер? Почему терпит?        Потому что остальные вокруг не могут. Души и животные, растения и насекомые, они все беззащитны передо мной. Тут нет Благодати, что даровала бы им бессмертие и защиту от смертоносных творений нашего Отца. И Уфир показывает мне это на своём примере, заставляя обуздать свои страсти.       Я не могу существовать вне Эдема. В этой форме не могу. При всём желании. Это гибель и для меня и для Лимба.       Взгляд сотен моих глаз скользит по скоплениям света, душам, что обречены находиться тут, они словно оторванные частички меня. Они все смотрят на меня, они тянутся ко мне, словно я их солнце, их спасение, их бог.       Я так многое должен ещё сделать, так многое изменить, так многим помочь. Если я растворюсь, кто займёт моё место? Будет ли он так же благосклонен к ним? Или же Лимб превратится в очередное место в Геенне, пропитанное болью и страданиями?       Последний раз провернув кольца, наслаждаясь этим движением, как пловец последним вздохом перед нырком на глубину, пытаясь запомнить эти ощущения, я падаю и мне кажется, что я звезда, что осыпается золотой пылью с небосклона.       Я падаю вниз, продолжая тянуться к небу. Я так хочу назад, так скучаю…       Уфир всё ещё стоит за моей спиной. И как у него хватает терпения на мои метания?       Я снова протягиваю руки к своим владениям, вкладывая в свой приказ всю ту боль, что скопилась во мне за всё это время. Абаддон, ангел смерти, ты проклял меня, вытащив на поверхность всё то, что я так старательно пытался похоронить. То, в чём я не хотел признаваться сам себе, о чём никому не говорил.       И Круг откликнулся, словно только этого и ждал. Ветер тёплой волной прошёлся по земле заставляя души взвиться вверх. Сияние моего тела расползалось во все стороны, накрывая травы, кусты, деревья, озеро. Я становлюсь единым со своими владениями, миллионы сердец бьются в унисон в моём разуме.       Я и есть мои владения.       — Чудесно. Нет никаких сомнений, что ядро снова приняло оболочку. Твои силы вернулись, — заключил лекарь за моей спиной, наблюдая за тем, как я ускорил жизненный цикл растений, что находились вокруг, для его дурацких криволистов. Из земли под ногами пробиваются ростки, тянутся ко мне, а я жестом прошу их поспешить. Вокруг меня кружат души, радуясь зрелищу, что я устроил. Одна ложится мне в ладонь, я глажу её большим пальцем, а потом отправляю в полёт, дунув, как если бы она была пушинкой. Я слушал его в пол уха, ровно до момента, как интонация его голоса не сменилась на ту, от которой меня бросило в холодный озноб: — Что ж, надеюсь из всего произошедшего ты вынес для себя главный урок…       Я обернулся к Уфиру.       — …Даже короли Ада, что внешне совершенны, не всесильны и полны страданий, — заканчивает лекарь. — Что же до тебя, ты милосерден, насколько это возможно, обитая тут.       Он смотрел на меня, а взгляд его был наполнен мягким золотым сиянием. Кажется, в этот момент мои ноги подогнулись, и я упал на колени перед ним. Если бы я только мог плакать, если бы я только смог издать хоть один звук. Мои плечи бесшумно содрогались от эмоции мне недоступной.       — Я так горжусь тобой, — тихо сказал он, приблизившись, и прижал меня к себе, словно желал вернуть в лоно своё. — Ты всё же нашёл то, что искал. Я так горжусь тобой, Заган.