Ты не умер, слышишь?

Они победили — но сил радоваться у Леоне не осталось. — Я умер ещё тогда, в Сан-Джорджо-Маджоре. Ложь. Ложь. Ложь. — Ты будешь в порядке, слышишь? Джорно вернул тебя! Но тело, его изломанное тело, с потускневшими глазами и лопнувшими барабанными перепонками, израненное, изрезанное, с парой отверстий от пуль — его тело больше ничего не слышало. Холодное, как и последние несколько дней. Джорно снова его исцелил, но на этот раз чуда не произошло. Даже сумасшедший новый станд не смог вернуть Буччеллати к жизни. — Он, — едва слышно выдохнул Джорно, в глазах у которого стояли слёзы. И, честное слово, Леоне в этот самый момент отбросил прочь всю свою неприязнь к мальчишке — потому что сейчас они чувствовали одно и тоже бесконечное горе. И Миста, и Наранча, и Триш тоже. Никто не мог сдержать эмоций, и Леоне чувствовал, как мир расплывался перед глазами. — Он, — настойчиво повторил Джорно, — Бруно… просил попрощаться с вами вместо него. Когда он победил Chariot Requiem, и вернул всех в свои тела, сам он… У Джорно не хватало сил, чтобы закончить фразу. Леоне его не осуждал: сам до сих пор не мог поверить, что Бруно Буччеллати мёртв и его не вернуть. Он с какой-то дикой, звериной жадностью прижимал к себе холодное тело, пачкал руки кровью, сотрясался от беззвучных рыданий. — Аббаккио, — Миста положил ему ладонь на плечо, — Аббаккио, он уже… Нет. Нет. Нет. Никаких «уже». Бруно не мёртв. Нет же? Вы ведь все шутите, верно? Он не погиб три дня назад в той чёртовой церкви, не умер сейчас — это всё глупый, глупый сон! Сейчас Леоне проснётся и увидит… Бруно, кажется, разучился смеяться когда-то давным-давно. Если и смеётся — то это слегка истеричный, ядовитый смех, который он использует во время своих допросов или в других, столь же неприятных, обстоятельствах. Но сейчас всё иначе. Сейчас они находятся в кругу своей маленькой «семьи», и Бруно выглядит таким счастливым — улыбка не сходит с его лица. В ресторане светло, и за круглым столиком собрались все: Фуго и Миста задирают друг друга и развязывают очередной бессмысленный спор, Наранча восхищённо хлопает глазами, поражаясь размеру поданной пиццы, а Леоне неотрывно смотрит на Бруно. Их взгляды встречаются. В бесконечно-синих глазах Бруно — любовь и больше ничего. Он, очевидно, обожает каждого за этим столом, какими бы придурками они все ни были. Мальчишки вдруг начинают громко смеяться над очередной дурацкой шуткой, а Бруно улыбается и словно светится изнутри. Так ярко, лучезарно и открыто, что кажется — он и сам сейчас засмеётся вместе с ними. У Леоне перехватывает дыхание, он смотрит, не отрываясь, на мягкие, изогнутые в усмешке губы и слегка прищуренные синие глаза, но Бруно почему-то не смеётся. Радость в синих глазах смешивается с далёкой, холодной и бесконечной тоской. Нет. Нет. Нет. Леоне отказывается выпускать его из объятий, он не хочет отпускать Бруно ни сейчас, ни когда-нибудь потом. И воспоминания, яркие, живые, острые — врезаются в память стеклянными осколками. Он не хочет отпускать. Кажется, он просто физически не способен выпустить бездыханное тело из объятий. Кажется, будто мир вокруг исчезает, сменяясь безумными картинками из далёкого, невозможного прошлого. Он словно голыми руками сгребает стеклянные осколки, и он чувствует боль, но всё равно не способен разжать пальцы — он чисто физически не может отпустить. Не сейчас. Никогда. Бруно стоит босиком на песке, в лёгкой белой рубашке и брюках, а солёные брызги летят ему прямо в лицо. Снова набегает волна, поднимается ветер — а он улыбается, такой свободный, такой невесомый — словно призрак. Таким счастливым Леоне его давно уже не видел. Кажется, только здесь, на берегу моря, на самом краю земли, Бруно может сбросить свои оковы, вздохнуть спокойно, забыть обо всех тяготах повседневной жизни, обо всей ответственности лежащей на нём. Забыть о грехах, которые он совершил. Забыть о смертях. О безжалостных убийствах и мёртвых товарищах. Забыть о шрамах на теле. Леоне кажется, что он растворяется в этих солнечных образах. Осколков много, и каждый из них по-своему прекрасен и по-своему болезненен. Даже не воспоминание, просто яркий образ: Бруно болтает по телефону, сидя за рулём их машины, и его вождение настолько ужасно, что Леоне предлагает остановиться и поменяться местами. Бруно бросает на него хитрый косой взгляд, делает едва заметный жест «нет», и Леоне закатывает глаза. Один осколок сменяется другим, и вот они в полутьме какого-то подпольного клуба, и лицо Буччеллати — восковая маска, скрывающая любые эмоции. Переговоры с враждующей группировкой проходят успешно только благодаря его ледяному самообладанию. А вот уже после, он, расслабившись, позволяет себе выпить вина. Играет музыка, и Леоне почти может представить, что они — обычные завсегдатаи в этом баре, желающие отдохнуть обычным пятничным вечером. Вино похоже на кровь, и одинокая капля скатывается по подбородку. Бруно часто возвращался с миссий весь в крови, своей и чужой. На самом деле, Леоне просто молился, чтобы это происходило не каждую чёртову неделю. В этот раз всё иначе. Леоне видит кровь на собственных руках, и её до смешного мало. Бруно ведь бывал и в гораздо более опасных ситуациях, почему в этот раз всё должно закончиться так? Почему? Леоне мучительно хочет забыть. Он хочет вернуться в прошлое, раствориться в воспоминаниях-осколках. Снова увидеть улыбку на холодных, красных от крови губах. — Бруно, пожалуйста… — шепчет он. Как будто, если судьбу хорошенько попросить, она сжалится и вернёт всё назад. Но чуда не происходит, и Леоне в порыве внезапной, бездумной ярости, решает взять всё в свои руки: — Moody Blues! — Аббаккио, успокойся! Какого чёрта ты творишь?! Он их не слышит и не видит, потому что отсчёт уже пошёл. Привычный, ставший родным звук перемотки. Только на этот раз таймер появляется в его собственном лбу — и весь мир исчезает в шипящем и искрящемся белом шуме.

***

Леоне вернулся в реальность так же внезапно, как покинул её, и даже испугаться не успел. В голове вертелись дурацкие мысли: так вот, что чувствует Moody Blues, когда меняет форму и отматывает время вспять?.. Да нет, что за ерунда, это же станд, он ничего не чувствует. А потом Леоне тупо уставился на совершенно невероятную картину, застывшую перед ним. Грязная маленькая кухня вызывала смешанные эмоции: от бледно-жёлтого цвета обоев тянуло блевать, но даже от тошноты веяло ностальгией. Каким бы ужасным ни было это место, увидев его снова, Леоне ощутил болезненный укол в области сердца. Неужели это не сон? Как он из Рима попал в свой родной дом в Неаполе? — Ну, чего встал? — возмущённый голос из узкого коридора за спиной Леоне заставил того прийти в себя. — Или туда, или сюда — не загораживай проход! Леоне выбрал «туда» и сделал пару неуверенных шагов в кухню. Тело ощущалось странно: словно под воздействием вражеского станда. Или наркоты. Или того и другого вместе. Слишком лёгкое, в непривычной одежде, слишком медленно двигается, руки какие-то тонкие, и рост явно ниже, чем привык Леоне. «Перемотка, — дошло до него, — Moody Blues реально перемотал меня назад» Он ошарашенно плюхнулся на табуретку в углу кухни, отрешённо глядя, как отец угрюмо подходит к холодильнику и что-то оттуда достаёт. Ставит чайник, оборачивается и бросает презрительно: — Чего пялишься? Леоне, хорош спать на ходу! Вчера во сколько вернулся? Леоне понятия не имел, какой вообще сегодня день, месяц и год, и уж тем более не помнил, что он делал «вчера». Вернее, не так: он отчётливо помнил, как прошлой ночью обнимал стремительно холодеющее тело Бруно, урвав краткий миг спокойствия перед очередной схваткой. Он промычал что-то неопределённое и, воспользовавшись паузой, ускользнул в ванную. В коридоре было темно, но Леоне мгновенно вспомнил, куда идти и даже нашёл дверную ручку, которая, естественно, легко поддалась. Переступил порог, щёлкнул выключателем. Детские привычки не так-то просто вытравить из памяти. — Леоне! — раздался крик матери откуда-то из родительской спальни. — Ты почему ещё не в школе, паршивец?! Дверь захлопнулась, отделяя его от мира. Леоне пошатнулся и схватился рукой за умывальник, едва не опрокидывая его: из зеркала на него смотрел какой-то другой человек. Если до этого у него и оставались сомнения, то теперь всё окончательно и бесповоротно встало на свои места. Он вернул самого себя назад во времени, умудрился не сдохнуть и не забыть ничего. Moody Blues совершил невозможное. — Блять, — выдохнул он, ошалело глядя в отражение, — Боже. Буччеллати как-то сказал: «Твой станд удивительный. Я бы боялся его сильнее многих боевых, если бы ты не был частью моей команды». Леоне надолго сохранил эти слова в памяти, и вовсе не потому что Бруно похвалил его способности. Эти слова значили ещё и «я доверяю тебе настолько, что не боюсь подставить спину». А ведь они тогда ещё даже не встречались. Сердце забилось быстрее, и в груди поднялась тревога: чёрт, а где сейчас Бруно? Что с ним? Пять минут назад Леоне держал на руках пустую оболочку, безжизненное тело, но сейчас… время обернулось вспять, и это значит, что Бруно никогда не умирал, верно? Кто-то оглушительно-громко ударил по двери ванной. — Ты долго там? Леоне Аббаккио, я с тобой разговариваю! — визгливый голос матери ни с чем не спутать. — У тебя не выйдет вечно отсиживаться в ванной! А ну, признавайся, где ты вчера весь вечер шлялся со своими дружками?! И почему до сих пор не в школе? Сандро уже давно на учёбе, а ты чего возишься! На унитазе уснул? Под аккомпанемент криков матушки он всё же покинул ванную, заглянул в свою комнату, быстро переоделся, расчесал непривычно длинную белёсую чёлку и смутно припомнил, что такая причёска была у него лет в… тринадцать, что ли? Потом он подхватил потрёпанный портфель и, под предлогом того, что опаздывает в школу, в спешке покинул родительский дом. Кроме очевидных минусов пребывания в теле подростка, были и плюсы. Свежий воздух окончательно его разбудил, в голове царила приятная лёгкость, которой Леоне давно не чувствовал. Кажется, в Неаполе только начиналась весна. Леоне шёл по знакомым узким серым улицам, направляясь к автобусной остановке — разумеется, ни в какую школу он не собирался. Мелочи, обнаруженной в рюкзаке, должно хватить на билет. И не важно, что будет потом. Он никогда не расспрашивал Буччеллати о его жизни до Пассионе — не хотел бередить старые раны, но сейчас даже немного жалел об этом. И всё же, кое-что он слышал из болтовни Наранчи и Мисты, что-то знал благодаря слухам и сплетням. А однажды прошлой зимой даже сопровождал Бруно к одинокой могиле на кладбище в прибрежном посёлке. Так что Леоне лишь примерно представлял, куда ехать. Около часа понадобилось на то, чтобы добраться до моря. За этот час в голове пронеслось столько разных мыслей, что теперь, бредя по песку вдоль кромки воды, Леоне чувствовал себя совершенно подавленным и разбитым. Что если он не найдёт Бруно? Что если уже слишком поздно, и Пассионе прибрало его к рукам? Он говорил когда-то, что попал в организацию очень рано, но никогда не уточнял, сколько ему было лет. Что если Леоне не успеет, не справится? Даже думать об этом не хотелось, но, с другой стороны — это ведь его вечное проклятие, его судьба — никогда ничего не доводить до конца. И сейчас, когда на кону стояла жизнь Бруно, он как никогда сильно боялся облажаться. Только бы не позволить злому року вновь отнять самого дорогого, самого близкого и любимого человека... Что если это — просто сон, больное воображение или предсмертная агония разума? Из мучительных раздумий его вырвал тихий, едва различимый в шуме прибоя звук — детский смех. Леоне не сразу заметил маленькую тонкую фигурку на носу очередной лодки, но когда разглядел её — замер, словно поражённый выстрелом. Господи, неужели это реальность? Почему Бруно такой маленький, такой хрупкий, ещё совсем ребёнок? Неужели он всегда был таким... обычным? Где тот холодный и жесткий капо, к которому привык Леоне? — Эй, ты чего тут? — спросил подросток, который, разумеется, был больше похож на нахохлившегося воробушка, чем на расчётливого мафиози. Он сидел на бортике лодки, свесив ноги, и смотрел на Леоне сверху вниз. Его улыбка сменилась выражением лёгкого замешательства. Аббаккио тем временем раздирали противоречивые чувства: нестерпимо хотелось разрыдаться, схватить его в охапку, прижать к себе и ни за что не отпускать. Может, долго и громко смеяться, впасть в истерику от внезапно нахлынувшего облегчения и счастья. Господи, его окровавленное тело всё ещё стояло перед глазами. Пару часов назад — а казалось, будто прошло мгновение — Леоне держал на руках холодный, израненный труп. Он чувствовал тошнотворный и неестественный холод под пальцами, когда жизнь окончательно покидала Бруно… — У тебя что-то случилось? — прямо спросил мальчик. Проницательный, как и всегда. — Да, — выдохнул Леоне, не привыкший врать своему капо, — что-то случилось. Можно и так сказать. На этом диалог, казалось, зашёл в тупик. Леоне не спешил рассказывать двенадцатилетнему мальчишке о том, что совсем недавно своими глазами видел его труп — а Бруно и не пытался вытянуть из него информацию, только следил внимательно за выражением лица, словно пытался прочитать по глазам. А потом он спрыгнул с лодки на влажный песок, отряхнул штаны от пыли и с детской непосредственностью протянул Леоне руку. — Бруно. Леоне не сразу понял, что надо представиться в ответ. — Аббаккио, — по привычке бросил он, а потом, спохватившись, добавил: — то есть, Леоне. Просто Леоне. Детская ладошка сжала его, в общем-то, тоже не слишком взрослую руку. Боже, какая же у него тёплая ладонь! Леоне почувствовал, что больше не может сдерживать слёзы. Бруно, его маленькое солнце, был здесь: совершенно тёплый и живой, всё с тем же пытливым взглядом и добрым сердцем. — Леоне, — серьёзно произнёс маленький Бруно, — хочешь зайти ко мне и выпить чаю? Я спрошу у папы, но, думаю, он будет не против. Он нашёл в себе силы кивнуть.