Мера презрения

Удушливую ярость отца Константин ощущал так же хорошо, как гладкий шелк нижней сорочки на плечах и ледяной металл дверной ручки в ладони. Пространство кабинета, подчиняясь этой ярости, сжалось и стало очень похоже на клетку. Все надежды на то, что за долгое время плавания отец остынет, развеялись, будто дым; впрочем, вряд ли кто лучше Константина знал о способности Князя подолгу копить гнев, а потом изливать его раскаленным потоком. Разве что никогда прежде Константин не чувствовал себя настолько... уязвимым? На континенте, вспомнилось ему, пока дверь в кабинет с глухим стоном затворялась за спиной, он проверял отцовскую выдержку едва ли не ежедневно — или еженощно, если быть более точным. Кутежи, азартные игры, сомнительные компании — все что угодно, лишь бы вывести отца из себя. Последствия ничуть не пугали: в конце концов, самое худшее уже произошло. Отослав де Сарде в монастырь, Князь лишился своего главного козыря. Но ни одна из его прежних выходок не могла сравниться с последним прегрешением — неповиновением. Иных отец и за меньшее отправлял на смерть. В этом была какая-то неправильная, горькая ирония: прежде Константин не испытывал такой тревоги, когда Теодора томилась в плену телемского монастыря; сейчас, когда ее защищали леса Тир-Фради, он бесконечно нуждался в поддержке, в то же время с болезненной отчетливостью осознавая, что не может, да и не хочет впутывать ее. Теодора спасала его столько раз, что он сбился со счета. Пора и ему спасти их обоих. Князь как будто прочитал его мысли. — Где де Сарде? Я не видел ее среди придворных. — Не здесь, — уклончиво ответил Константин. — Далеко. Он смотрел, как отец обходил кабинет и по-хозяйски распоряжался пространством. Обильно расшитый камзол он повесил на спинку одного из кресел, там же бросил дорожные перчатки. Подцепил носком сапога свиток, вывалившийся из старого стеллажа. Переложил оставленную Константином стопку бумаг — потревоженный стол качнулся. Поджав губы, Князь проверил его еще раз — стол послушно заходил под его жесткой ладонью. Когда с этой инспекцией было покончено, Князь опустился в кресло и впер тяжелый взгляд в Константина — тому показалось, что отец знает, как именно его непутевый отпрыск довел мебель до такого состояния. — Значит, прячешь ее от меня, — заключил он. Князь сложил пальцы домиком и уперся локтями в стол — и поморщился, когда тот снова качнулся. — Подойди. Она что, беременна? Повиновавшийся было Константин запнулся на ровном месте. Это был предельно простой вопрос — такой простой и ожидаемый, что аж зубы сводило. Однако у отца имелся непревзойденный талант задавать даже самые простые вопросы с изощренным мастерством инквизитора, добывающего признания в ереси. Его брак с Теодорой длился уже полгода, и редкую ночь они проводили, не утопая друг в друге и полнящей их любви, и все же Константин не мог представить, чтобы хоть одна из этих ночей принесла плоды. После того, как малихор истощил его тело, он и вовсе не был уверен в том, что сможет когда-либо стать отцом. Да и хочет ли? Константин исподлобья смотрел на Князя. Пример перед его глазами никак не мог считаться вдохновляющим. И все же в его короткий и предельно простой ответ просквозили смятение и горечь: — Нет. — Хоть какая-то хорошая новость, — хмыкнул Князь. — Так расторгнуть ваш нелепый брак будет проще. — Отец... — Не уверен, что смогу подыскать хоть кого-то, кто захочет подобрать объедки с твоего стола, — продолжил он, пренебрежительным жестом призвав к молчанию. Константин напряженно поигрывал желваками. Ну конечно, у отца был план. Он не мог прибыть на Тир-Фради без плана. — Впрочем, мы это уже проходили. Монастырь в Телеме будет рад высокородной послушнице, а семья хоть как-то сгладит этот позор. Разумеется, мне придется подыскать другого наместника для колонии — ты явно не подходишь для этой роли. Только и можешь, что разочаровывать меня. Это мог бы быть хлесткий удар, но он не достиг цели. Тишина, повисшая после произнесенных слов, звенела от напряжения. Сколько бы Константин ни пытался добиться отцовского одобрения, все заканчивалось именно этой фразой. Князь сверлил его взглядом, будто дожидаясь ответа, — на самом деле, точно знал Константин, отец уже все решил. Он выдержал этот взгляд. — Нет. Кажется, сегодня ему придется часто произносить это слово. — Объяснись. Константин вздохнул и смахнул со лба непослушную прядь. — Нет, отец, — повторил он. Все это время он чувствовал, как невидимый кукловод тянет его за ниточки, заставляя ныть каждый сустав, но одного короткого слова оказалось достаточно, чтобы освободиться. — Ты не сможешь ничего сделать с моим браком, даже если очень захочешь. Поразительно! Ты так хотел, чтобы я научился быть ответственным, и вот он я — готов отвечать за свой брак, который ты так стремишься разрушить. Нет, отец. Ты не отошлешь Тео ни в монастырь, ни еще куда-нибудь, нравится тебе это или нет. Князь, упершись ладонями в столешницу, угрожающе поднялся. Стол покачнулся. — Только на этом острове. Объявить ваш брак недействительным на континенте не составит труда — ты даже не удосужился соблюсти протокол. — Я не покину остров, — Константин скрестил руки на груди и упрямо выдвинул подбородок. — Если бы ты потрудился разузнать о положении дел, то заметил бы, что я справляюсь ничуть не хуже госпожи де Моранж. — О, я потрудился! — Князь хмыкнул и подался вперед. — Навел справки. Узнал, что большую часть минувшего времени ты провел вне колонии, в дикарской деревне, потрахивая свою девку. Действительно, неплохо справляешься. Произнесенное пригвоздило Константина к месту и вскрыло так, как острый ланцет разрезает загноившуюся рану. Он с трудом сглотнул желчь, подкатившую к саднящему от досады горлу. Отец почти никогда не позволял себе столь вопиющей грубости, предпочитая давить интонациями и взглядом достаточно выразительным, что не требовалось никаких слов. А теперь — хлестнул наотмашь и попал точно в цель. В груди вскипело, поднялось и обожгло. — Теодора — моя жена, — отрезал Константин. — Прояви уважение. Князь проигнорировал прозвучавший вызов. — Сбавь тон. Или ты хочешь, чтобы весь дворец был в курсе того, что происходит за этими дверями? Константин не сдержал смешка: знал бы отец, насколько иронично звучала эта фраза. Повисшее между ними напряжение можно было резать ножом — того и гляди, рассыплется сонмом пламенных искр и взорвется, совсем как алхимические реторты. Выдерживать его становилось все труднее. Отец нависал над ним грозовой грядой, заполнял пространство; тревога мерзким холодом ломилась в виски и стискивала грудь, но позволить себе отступить хотя бы на шаг Константин не мог. От того, выстоит ли он под этим натиском, зависит все. Первой не выдержала расшатанная ножка стола — подломилась с жалобным хрустом, на миг лишив Князя равновесия. Константин судорожно выдохнул. — Знаешь, — негромко сказал он после короткой паузы, — часть меня все-таки надеялась, что у меня получится... нет, что, когда ты увидишь, чего мне удалось достичь, пусть даже это и не совсем то, чего ты от меня ждал, хоть что-то изменится, и ты наконец посмотришь на меня... иначе. Я действительно провел много времени не у дел, но еще больше — в поисках твоего одобрения. Стоило мне перестать — и посмотри вокруг! — он широким жестом обвел кабинет. — Впервые в жизни я делаю что-то важное, что-то, что мне по душе — ну, если не обращать внимания на вынужденные расшаркивания и светскую болтовню. Тео... поддерживает меня, и я счастлив... Но тебе же нет никакого дела до этого, верно? Князь слушал его с непроницаемым лицом, и вдруг стало неважно, что он думает на самом деле, злится ли, огорчен или разочарован — а, скорее всего, все обозначенное вместе. Целую жизнь — большую ее часть — Константин учился разгадывать настроение отца по складке, залегшей меж его бровей, по напряженным уголкам резко очерченного рта, по желвакам, проступающим под впалыми щеками. Он покачал головой. Всё это больше не имело над ним никакой власти. — Леди де Моранж не пыталась меня прикрыть, — продолжил он, воспользовавшись тем, что отец по-прежнему хранил молчание. — Дела в колонии действительно идут хорошо. Если моего слова недостаточно — последуй ее совету и посмотри на все своими глазами. Господин де Курсийон предоставит необходимые отчеты. Я не буду препятствовать. И если... — Константин запнулся и еще раз взвесил то, что собирается сказать. — Если ты решишь, что я не справился — будь по-твоему, я оставлю пост. Взгляд отца не переменился. Еще бы, подумал Константин. Он мог бы быть заинтересован в этой сделке, если бы не считал отказ от власти проявлением слабости и малодушия. — Ты оставишь остров. Де Сарде — тоже. Будет представлять интересы Содружества в Телеме. Это — последнее предложение, понял Константин. Больше уступок не будет. Разговор не приведет их ни к какому консенсусу — и, тем более, не приведет к примирению. Константин отрешенно улыбнулся. — Я не могу. Разумеется, отец не поверил — отмахнулся от суеверий дикарей, заявив, что Константин потратил на сказки так много времени, что тронулся рассудком и не способен отличить выдумку от реальности. Разумеется, Константин предполагал, что будет именно так. Уговорить Князя на эту морскую прогулку оказалось непросто. Константин подозревал, что отец согласился лишь по двум причинам: во-первых, понимал, что несколько дней ничего не изменят, во-вторых, не мог отказать себе в удовольствии уязвить сына, если его план не увенчается успехом. Вместе с ними на борт «Морского конька» поднялись дворцовый врач, господин де Курсийон с целой кипой гроссбухов, затребованных отцом для детальнейшего изучения, и личная охрана Князя. Последние то и дело выстраивались вдоль борта и не подпускали к Князю никого, изрядно мешая юнгам драить скрипучие палубы. Отец, заключил Константин, всерьез ожидал, что он предпринял эту вылазку с одной-единственной целью: сбросить его за борт при первом удобном случае. Возможно, даже высоко оценил бы такую попытку — так, в конце концов, решались дела при его дворе. Что ж, значит, сын вновь его разочарует. Они отчалили на рассвете — нежные отблески утра еще играли на куполе небесного свода, но уже таяли в невесомом эфире, уступая пронзительной дневной синеве. Ночь Константин провел без сна, ворочаясь в неуютно пустой постели. Он мысленно возвращался к минувшему разговору с отцом, испытывая смутную тревогу, потом — перетекал к предстоящему и тревожился еще больше. В поисках хоть какого-то подобия покоя он зарывался лицом в подушки, надеясь уловить запах Теодоры — как назло, горничные сменили постельное, и накрахмаленная чистота порождала только большее беспокойство. Ветер не благоволил «Морскому коньку» — корабль лавировал среди волн на косых парусах. Константин смотрел, как Тир-Фради, удаляясь, превращался в темную гряду на линии горизонта. Люди отца, оставшиеся на суше, сейчас разыскивают Теодору, но вряд ли их поиски увенчаются успехом — куда более вероятно, что незнакомые с географией острова гвардейцы заплутают в лесных массивах. Свежий воздух немного бодрил и пока еще отгонял накатывающую волнами дурноту. Чем дальше «Морской конек» отходил от острова — тем сильнее становились приступы, крепче стискивало грудь удушьем, громче звенело в ушах, подергивая все прочие звуки тяжелым безмолвием. Отец, занятый обсуждением отчетов с де Курсийоном, поглядывал на него искоса — все так же презрительно. Константин готов был поклясться, что знает, о чем он думает: все так же разочарован, на этот раз тем, что отпрыск пасует даже перед морской болезнью. Константин вдохнул просоленый бриз и закрыл глаза. Уж лучше морская болезнь. — Ваша светлость? — «Его светлость» — там, — с показной беспечностью отозвался Константин, кивком указав на отца. Васко озадаченно нахмурился. — Всего лишь хотел узнать, как далеко корабль может отойти от острова. Выглядите вы... не очень. — Чувствую себя так же, — негромко признался Константин. — Но вряд ли этого будет достаточно, чтобы произвести на отца должное впечатление... Что до вашего вопроса, капитан, — я не знаю наверняка, но... не слишком далеко. — Должен сказать, это не самая благоразумная из ваших идей. Леди де Сарде... Константин выдавил виноватую улыбку. — ...будет крайне расстроена? Увы, да. Поэтому лучше сохранить эту небольшую прогулку в секрете. Уговорить Васко на авантюру оказалось едва ли не сложнее, чем отца, и даже обещание достойного вознаграждения не решили дела. Капитан осторожничал. Его напрягал вовсе не тот факт, что на борту его судна окажутся одновременно действующий и наследный Князья Торгового Содружества — но то, что один из них неоправданно рискует собственной жизнью в отчаянной попытке что-то доказать. Силы покидали Константина быстро — гораздо быстрее, чем он рассчитывал. Еще несколько минут назад у него выходило вполне бодро шутить — а теперь немеющие ноги налились свинцом и пришлось вцепиться в перила гакаборта, чтобы удержать равновесие. Он огляделся в поисках хоть какой-то иной опоры — разноцветные пятна поплыли перед глазами, затягивая все черной перелой, леденящий холод стиснул виски, и все звуки стали далекими, будто звучащими из-под толщи воды. Боли — ее Константин исподволь ждал и боялся — не было; мир ускользал от него, сменяясь красноватой темнотой, и собственное тело стало безвольным, будто тряпичная кукла. Что-то подхватило его, поволокло — в гаснущем сознании промелькнуло, что это, должно быть, Васко не дал ему кулем осесть на палубу. Заполошно заколотившееся сердце качало по венам не кровь, ставшую слишком медлительной, а жидкое пламя, расплескавшееся в груди. Константин знал, как выглядит смерть — она так долго дышала ему в лицо, пока тело пытал малихор, что он не мог не узнать ее. Но в этот раз он не испытывал страха. Обратно к острову «Морской конек» мчал на всех парусах, и капитан был рад попутному ветру. Предупрежденная заранее команда не паниковала — только приглашенный как раз для такого случая врач сбился с ног. Впрочем, чем ближе корабль подходил к Тир-Фради, тем меньше необходимости оставалось в его услугах: Константин пришел в себя, едва земная твердь заполнила горизонт. Де Курсийон предложил ему теплое одеяло, но Константин отказался: пусть его сотрясал озноб, вновь чувствовать собственное тело даже в самых неприятных проявлениях было куда приятнее, чем проваливаться в небытие. Мэв предупредила его и Теодору, что их жизни теперь накрепко связаны с Тир-Фради. Одно дело — знать об этом с чужих слов. Совершенно другое — испытать. — Мой отец?.. Врач, все еще суетящийся рядом, сунул в руки чашку с горячим питьем. Константин поморщился, но предпочел быть терпеливым и послушным пациентом. Приязни к докторам и лекарствам он по-прежнему не испытывал, но на этот раз не роптал: в конце концов, исключительно собственные решения довели до нынешнего состояния. Константин ухватил чашу покрепче — руки у него все еще тряслись от слабости. Отвратительно. А он-то надеялся, что всевозможные недомогания остались в прошлом. — Спустился в кубрик, ваша светлость, — отозвался де Курсийон. Константин хмыкнул и приложился к питью. На вкус оказалось не так ужасно, как он предполагал, вдохнув горьковатый запах. — Не удивлен. — Он оставался здесь, пока не миновал кризис, милорд, — заметил де Курсийон с долей укоризны в голосе. — Возможно, вы к нему слишком строги. Константин отвернулся и безразлично уставился в плещущее за бортом море. Возможно, его наставник был прав. Сколько помнил себя Константин, отец никогда не выказывал даже мало-мальского одобрения, но уж точно не желал ему смерти. Чтобы наладить отношения, не бывавшие хоть сколь-нибудь близкими целую жизнь, этого недостаточно. Но все могло быть намного хуже. «Морской конек» вернулся в порт на закате: пунцовые полосы избороздили небесный свод и отражались в потемневших волнах вместе с фонарями, загорающимися вдоль причала. Константин осторожно спустился по трапу: ноги все еще казались ватными, а его самого шатало, словно в шторм. Земная твердь после корабельной качки — истинное благословение! Впрочем, дело было не только в этом. Он хотел быть здесь. Тир-Фради привязал его к себе, но не стал тюрьмой. Скорее — обретенным домом. Константин сделал пару шагов и замер как громом пораженный. Теодора ждала на причале — Константин сначала с ужасом предположил, что гвардейцы отца все же нашли ее и привели в порт, но ее сопровождали Курт и крайне встревоженная госпожа де Моранж, а сама де Сарде с присущей ей настойчивостью втолковывала что-то адмиралу — он не мог слышать, что именно, но ее скупые жесты выдавали напряжение. Кабрал, выслушав, кивком указала ей за спину. Теодора резко повернулась, нашла его взглядом, выдохнула — и бросилась навстречу, перемахнув через свернутый в бухту трос. Собственные ноги, только что едва способные переносить тяжелое от болезненной слабости тело, понесли его вперед. — Какой же ты идиот! — горячо зашептала де Сарде, обвивая руками шею. — Я хоть когда-нибудь смогу оставить тебя так, чтобы ты не вознамерился сию же секунду умереть? Константин крепко прижал ее к себе. — Никогда. Святой Матеус совершенно точно был прав в одном: Тир-Фради — Эдем обетованный.