И немножко нервно...

      Двери закрылись и помещение, доселе немного, но освещённое, погружается во мрак. Музыканты выглядели скорее угрюмо и утомлённо, нежели восторженно, потому ожидаемой грандиозности почувствовать не удалось. Та просто тонула в темноте зала и людского разума. Но некий мандраж не покидал тело, оставаясь звоном в ушах, размазанным силуэтом, чем-то неотчетливым, но манящим. — «В этом нет.. магии, нет... Это определенно не то, чего я ожидал»,— думалось парню, мерно отсчитываещему секунды до начала представления. Десять...

Девять...

Восемь...

      Вдруг!.. что-то пронзительное взвыло, закричало.. заплакало. Неожиданно и явно не по велению дирижёра. Бесконтрольно и оглушительно.. неприятно.       Но то была определенно скрипка... — «На пять секунд раньше положенного».

Скрипка издергалась, упрашивая, и вдруг разревелась так по-детски,

      Инструмент утих так же неожиданно, как и заговорил.. закричал. Юный музыкант, держащий в руках аккуратную скрипочку, не сумел удержать в руках себя, но выглядел подобно своему инструменту... Такой же хрупкий, слегка угловатый и чуть ли не плачущий из-за переполняющего волнения.       В зале послышался шёпот, медленное перетекающий на сцену.

— это явно не Бетховен...

— ну да, то скорее...

— Бах.. точно!

— точно, Бах...       Тихие лепетания становились всё громче, уже не скрывая пренебрежения, но всё ещё не доходя до слуха юноши. Тот уже не сжимал скрипку в руках, лишь обнимал себя за хрупкие плечики, пытаясь на сей раз хотя бы удержать солёные слезинки в себе. Такой.. беспомощный и потерянный. Ощущалось, что парнишка и не хотел тут находиться, хотел убежать. Он собственно и встал, дабы осуществить своё желание, но почувствовал на плече руку барабанщика, грозно смотрящего во влажные голубые глазёнки.

... Барабан не выдержал:

"Хорошо, хорошо, хорошо!"

А сам устал...

      Попытки успокоить (и успокоиться) успехом, по вполне очевидным причинам, не увенчались. Концерт уже почти сорван, оркестр на взводе, готов разреветься в ту же минуту и тут!.. скрипач, задавленный гнетущей атмосферой, роняет на лакированное дерево сцены дробные слезинки. Плач, изначально беззвучный, медленно наполнялся всхлипами. Плечи дрожат, голова опущена, волосы, выглядящие сейчас морем, тонкой завесой закрывали наверняка раскрасневшееся с аккуратно острыми скулами лицо.       А оркестр смотрел, подобно залу перешоптываясь, но уже о чем-то своём, кажется ожидая момента, когда кулисы таки закроют плачущего (и их заодно) от этого позора. Но никто и не планировал ничего прекращать. Никто не потребовал опустить занавес, никто не подошёл успокоить мальчишку, никто не встал и не увёл того со сцены. Он всё ещё сидит тут, шумно плачет, трясётся, смотря на скрипку, лежащую у самых ног и от её вида, кажется, впадая в большее волнение и начиная всхлипывать громче.

Оркестр чужо смотрел, как

выплакивалась скрипка

без слов,

без такта,

      Момент!.. и в другом конце сцены мальчишка — на вид ровесник скрипача — не выдерживает, встаёт, со звоном роняя тарелки и, взывая к плачущему, громко топает ногой: — Да что ж эт такое?! Мы, попрошу заметить, говорили об этом! Так я попрошу, эй, ты, с тобой говорю вообще-то, ответить мне, что это? Как это?!.

и только где-то

глупая тарелка

вылязгивала:

"Что это?"

"Как это?"

      Слова, сказанные бедняге, должного эффекта не возымели. Те были просто проигнорированы. В толпе, которая до этого была в заворожении, стали вновь шептаться.

— игра.. точно

не его. кто ж так

концерт срывает-то?

— да! как же глупо и жалко это выглядит. должно быть остальным стыдно за этого.. поганца.       Почему-то сейчас стало обидно не юноше со скрипкой, а невольно и в мучениях наблюдающему парню. Тому, что ранее считал секунды до начала шоу. Почему-то сейчас именно ему было больнее и невыносимее всех прочих видеть и слышать это... Возможно ему просто было близко испытываемое беднягой?.. кто знает.       Тому сейчас чертовски хотелось вскачить, выбежать на сцену, оказать хоть какую-то помощь.. что угодно. Но что-то тяжёлое и колючее, будто упавшее сейчас на плечи, не давала этого сделать. Он смотрел, терпя неприятное покалывание в области сердца, надеясь, что этот цирк наконец закончить. Вот-вот, ещё пара секунд и занавес непробиваемой стеной огородит плачущего и даже не думающего успокаиваться юношу. Ещё чуть-чуть...       Ещё одно удивительное — хотя на деле всё равно вполне ожидаемое — событие. На этот раз встаёт геликонист, тучный такой, мерзкий и злой на вид. Он, на снимая своего инструмента с плеч, подходит к плачущему и, отдавая этому движению всю свою злобу и разочарование, толкает. Скрипач, пошатнувшись, поднимает взгляд на коллегу, неуверенно так, задавленно... И глаза у него блестели так жалостливо, что даже стоящий с ним рядом в лице слегка смягчился. Ненадолго правда. Почти сразу мужчина, надувая богравеющие щеки, вновь толкает юношу и, срываясь на крик, отчитывает того, не скупясь на брань. — Ты вот скажи мне!.. на кой чёрт ты, душенька несчастная, затеял со сцене играть, коль не можешь справиться с такой малочисленной публикой?!— замахиваясь, но не ударяя, прокричал музыкант, тем самым не на шутку пугая и до того неспокойно мальчишку,— дурак ты! Плакса! Тряпка, ей богу.. Вытри слёзы, будь добр, и не порть людям вечер ещё больше,— на последней фразе мужчина указал рукой в сторону зала.

А когда геликон- меднорожий, потный, крикнул: "Дура, плакса, вытри!"

      Мужчина был прав. Определенно прав, оттого скрипач, не в силах перечить, кивнул в ответ, беря свой инструмент в трясущиеся руки. Кажется все на сцене были готовы, но...       После тихого смешка где-то рядом, внутри наблюдателя что-то щёлкнуло. Желание подняться со своего места уже ничего не останавливало, здравый смысл и вопросы на манеру "зачем же я это делаю?" исчезли, а рационализм и правильность, присущие его личности, почему-то показались очень незначительными.       Он поднялся, преодолевая людей, сидящих рядом, решительно направился к сцене. Ведь как это так выходит? Где такое видано, чтобы беспокойную душу, подобную скрипачу, не то, что не утащили, так ещё и высмеяли прилюдно! Вздор! Ужас... Произвол!       Сейчас наблюдатель, уже не являющейся наблюдателем вовсе, поднимается на сцену твёрдым шагом, нерушимо и грозно осматривает недоумевающих музыкантов и, подходя к скрипачу, что еле-еле успокоился, кладёт свои руки бедняге на плечи. А ведь и в правду спектакль какой-то получается.. драма, устроенная на потеху публике.       Наблюдающий, уже пару раз сравнивший себя с актёром этого театра был уверен, что сейчас — стоит просто немного выждать — его выведут под руки пара охранников-амбалов.

я встал, шатаясь, полез через ноты, сгибающиеся под ужасом пюпитры, зачем-то крикнул: "Боже!",

      Потому, подборов смущение и трепет, мешающий думать, он смотрит в голубые глаза, в которых всё ещё блестели капельки слёз — теперь они точно напоминали океан — и заговорил: — Я Вас, простите за наглость, так понимаю...       В голубых глазах мелькнуло только смятение... Возможно эти действия парнишку до чёртиков пугают. Но через секунду взгляд его смягчился, а море, которым блестели чужие глаза, утихло.       Зановес наконец-то опустился. Кажется, представление таки сорвано. Почему-то сейчас это не казалось печальным, а наоборот.. так успокаивающе. Живой блеск чужих глаз, тепло чужого тела — руки всё ещё покоились на плечах паренька, — и почему-то сейчас особенно милое сердцу чужое сбитое дыхание. Ощущался какой-то трепет. Было в этом что-то.. прекрасное.

бросился на деревянную шею:

"Знаете что, скрипка?

Мы ужасно похожи:

я вот тоже

ору -

а доказать ничего не умею!"

      Удивление и непонимание в шёпоте других участников оркестра резко сменились смешками. Осуждающие возмещения барабанщика, невнятные выкрики и шипение мальчишки с тарелками, злобное бухтение геликониста... Всё это такое...

Музыканты смеются:

"Влип как!

Пришел к деревянной невесте!

Голова!"

      Такое несущественное! Да ему, — наблюдателю — простите, побоку на эти возмещения. Он, как бы он не хотел не казаться горделивым, таки встал. Он — не стадо, он то не сидел как безвольный баран. Он, как неуважительно, плевать хотел на чужое мнение. Он.. не бездействует...

«Я полагаю, что я — хороший»

А мне - наплевать!

Я - хороший.

— А знаете что,— шепчет,— Бог с ней, этой скрипкой.. давайте выйдем?       Юноша медлит, смотрит нечитаемо, но встаёт, беря наблюдающего за руку. На секунду он задумался и во взгляде его промелькнула решимость. — Раз уж Вы так считаете,— голос хриплый, но звучный, очень приятный,— мы можем и уйти. Ведь и в правду.. Бог с ней, с этим злосчастной скрипкой...

"Знаете что, скрипка? Давайте - будем жить вместе! А?"

      И они выходят за кулисы под руку. Уходят под взгляд оркестра, оставшегося в недоумении. И, когда наблюдатель и скрипач таки покидают сцену, всеобщие взоры падают на оставленую на стуле угловатую неаккуратную скрипку. А ведь правда.. Бог с ней.