Глупо говорить о любви или «Де спіймав, там і кохай»

Да что тут и говорить: честное слово дало о себе знать, и не очень быстро. Вэй Усянь… нет, не пропал, и его лицо Лань Ванцзи сразу же заметил в толпе учеников, идущих на первый предмет. Вэй Усянь не выглядел как человек, который провел ночь без сна (в отличии от того же Лань Ванцзи), однако некая настороженность и как будто бы поиск имели место в его немного красноватом взгляде. Казалось, он шел настороженно, то и дело ожидая чего-то. Меч, кстати, этот неуловимый мститель, тоже не вернулся, что Лань Ванци встретил со спокойствием Будды… внешним спокойствием. Потому что один вид этого меча, да даже мысль о нем, сразу бы побудило в нем эмоции, которые спровоцировали бы волнения как в мозгах, так и в… ну не важно. Он сам не хотел видеть свой меч, но забыл об одной детали — о всевидящем братском оке, который бдел похлеще Саурона, в его-то лучшие годы. Лань Хуань сразу заметил, что Лань Ванцзи ходит без меча, и это было странно, а еще страннее было то, что любимый младший братик не пришел к нему это решать. Тем более что проблема с пропажой меча оставалась открытой… ну, для него, потому что для Лань Ванцзи это был уже закрытый вопрос… закрытый в заднем проходе Вэй Усяня, вид которого ему «посчастливилось» (да) наблюдать. В итоге Лань Ванцзи краем глаза (и простаты) проследил за шевелением этого дьявольского тела в толпе, собрал всю свою волю в кулак, чтобы наконец-то отлепить от этого тела глаза, но, видимо, перестарался, потому что когда очнулся, вернее очнулся он от фразы, сказанной ну просто невероятно, а это уже можно было выделить в сверхспособность, проницательным Лань Сичэнем. — Что?! — аж дернулся Лань Ванцзи. — Что?! Он мыслями как раз был на моменте из своего сна (хотя сам не понял, зачем пустил его в свою голову (и чуть ниже), в котором Вэй Усянь, стоя на коленях, говорит: «Здесь нужно растянуть. Не хочешь приложить к этому руку?» и в этот же момент голос Лань Сичэня просто накладывается на эти слова… такими же словами! Это произошло настолько резко, что лицо воображаемого Вэй Усяня, с учетом того, что слух пропустил голос брата, сменилось его лицом! Это было ужасно, Лань Ванцзи едва не подпрыгнул от испуга, хотя сам не понимал, что его напугало больше: то, что появилось лицо брата, или то, что брат мог увидеть, куда Ванцзи пихал свои пальцы. — Брат, ты чего? — и себе испугался Сичэнь. — Дурно стало? — С чего бы? — тут же забегал глазами Лань Ванцзи. — Ты вообще… о чем говорил? Извини, я не расслышал. — Говорю, что новоприбывшие, — Лань Сичэнь стал странно на него смотреть, — такие беспомощные, как котята. Боятся всего, путаются, совсем как дикие кролики. Не хочешь приложить руку помощи? Ты ведь так хорошо справляешься с кроликами. — Они ручные, — сказал Лань Ванцзи, сгорая от стыда. Слова «ручной» и «приложить руку помощи» имели в его словаре (не без тлетворного воздействия Вэй Усяня) совсем другое положение… во всех смыслах. — И ученики не кролики. Те меня не боятся. — Зато слушаются, — брат с мягкой улыбкой поставил рядом с ним чай и еле удержался, чтобы погладить Лань Ванцзи по голове. Лань Сичэнь всегда будет видеть в нем своего милого, угрюмого и сложного для общества братишку, которого любит больше всего на свете и всегда будет желать защитить. Такой прилив братской нежности испытывал и Лань Ванцзи, только с доформальностью, что к Лань Сичэню, поскольку тот был старше, относился прежде всего с уважением и почтением, а уже после этого с тихой братской любовью. Они были весьма дружны, эти братья Лань. Сичэнь был мягок по натуре, терпелив, добросердечен, оптимистичен и весел. Лань Ванцзи же был угрюм, упрям, сдержан, немногословен, вынужденно обитающий между состоянием пессимизма и ипохондрии, но не депрессивный, если только в меру, узколоб и горяч, хотя последнее было скрыто так, что не прикопаешься. Никто и никогда не должен был узнать, насколько Лань Ванцзи по-настоящему горяч, что подлинная, хоть и скрытая черта его натуры была в очень горячей чувственности. Он потому и сторонился любых прикосновений, особенно с периода полового созревания, потому что его интуитивно манила эта сторона жизни, сильно манила, но он был слишком закрыт и недоверчив, чтобы позволить кому-то… вернее впустить кого-то в себя, подпустить к себе. Но он был очень страстен, на самом-то деле, и потому так избегал прикосновений, что скрытно жаждал их. Вот Вэй Усянь, например, личного пространства не признавал и лез к Лань Ванцзи, не понимая, чем чреваты эти касания. Лань Ванцзи возмущался, потому что робел, а робел, потому что не мог задушить в себе понимание того, что прикосновения к себе… волнуют. Вэй Усянь бы очень гордился собой, если бы понимал, что дело тут, пожалуй, именно в нем, ведь было маловероятно, что, сотвори такое кто-нибудь другой, Лань Ванцзи бы стерпел. Он и Вэй Усяня бы не стерпел, не зря же в драку с ним полез, просто… Вэй Усянь был Вэй Усянем, а во-вторых… он был очень красивым. На это невозможно было не обратить внимание как ни пытайся, и от красоты его не исходила напыщенность, напротив: при том, что Вэй Усянь не был склонен пристыжать себя, он, казалось, подлинной своей красоты не замечал. Да, знал, что вполне себе симпатичен, но не мог оценить это так, как ювелир оценивает драгоценность. И вот почему-то Лань Ванцзи, который сам воспитал в себе привычку не приглядываться и не впадать в грех любования чем-то, почему-то обратил на это внимание. Но большую роль сыграл именно характер Вэй Усяня. Парень был слишком ветреным, слишком развязным, слишком смелым. Его, черт возьми, и палкой трудно было отогнать от того, что ему бы понравилось. Он смеялся этой палке прямо в корешок, давал себя бить и всё равно возвращался. Вот и в Лань Чжаня вцепился как блоха, крови сладкой пить, да всё никак упиться не может. И танцует, и танцует, уже на бровях висит, а смахнуть не получается. Ну так вот, братья Лань, несмотря на то, что были абсолютными противоположностями, являлись образцом братской любви и семейных добродетелей. Они были птенцами одного гнезда, и каждый покрывал одиночество другого. Да, Лань Сичэнь тоже его ощущал и всегда искал утешения в существовании брата. Лань Ванцзи отвечал тем же, но в его случае это было немного иным. Для него, слишком замкнутого и нелюдимого, родной брат был не отрицанием одиночества, а скорее узами, которые всегда наполняют значимостью сердце. Можно сказать, сломы Лань Сичэня можно было увидеть снаружи, в то время как сломы Лань Ванцзи не дано было увидеть никому… — Почему Цзян Чэн всё еще здесь? — переведя тему, спросил Лань Ванцзи. — Обучение же длится три года, — ответил Лань Сичэнь, отпивая чай. — Я думал, он откажется, раз уж брат вернулся раньше. — Он хотел, но не дали… разрешение внутри семьи. Но поскольку, если я правильно понял, братьев не хотели разлучать, то согласились, что годик он побудет дома, а потом вернется. Кто ж знал, что господин Вэй тоже вернется. К слову, Не Хуайсан тоже вернулся… — А он что, разве уходил? — с легкой иронией спросил Лань Ванцзи. — Ну, он уже какой год итоговый экзамен сдать не может, — пожал плечами Лань Сичэнь, вспоминая старшего Не. — И не сдаст. — Не будь так критичен. Лань Ванцзи посмотрел на него. — Он не сдаст, — еще более твердо ответил он. — Но меня это не волнует. — Тебя вообще мало что волнует, брат мой, — с той же иронией заметил Лань Сичэнь. Лань Ванцзи слегка потупил взгляд. — Это… не так, — уже тише сказал он. Неожиданно Лань Хуань улыбнулся. — Если ты не поговоришь со мной, — сделав глоток, сказал Лань Сичэнь, — то мне придется поговорить с тобой. — Извини? — Лань Ванцзи совсем его не понял. — Это из категории того, что тебя не волнует, — снова улыбнулся Лань Сичэнь и всякое выражение исчезло с лица Лань Ванцзи. Он даже немного побледнел. — О, не теряй краски, брат. Взгляд Лань Ванцзи стал напряженным. — Откуда… — с давлением и почти с легким заиканием начал он, когда Сичэнь позволил себе перебить его. — Этот ветер дует? — «наивно» уточнил старший брат. — Да всё оттуда же. Выхожу я, значит, из павильона для занятий, как у одного конкретного, не побоюсь этого слова, ученика взгляд был впит в ступеньки, а кончик большого пальца закушен передними зубами. Он был настолько в себе, что даже меня не заметил, и всё бормотал эту фразу. Как думаешь, о ком это он? Лань Чжань даже не представлял, насколько серьезна эта угроза. Нет, он, конечно же, представлял насколько серьезна может быть встреча, но учитывая, что разговор без встречи организовать нельзя, но поскольку весь его ориентир был сосредоточен именно на опасности встречи, то не придавал должного значения этому «поговорю». — Вы так и не помирились, да? Молчание. — А где твой меч? — вдруг с удивлением заметил Лань Сичэнь. Лань Чжань аж глаза закрыл, плотно сжав челюсть. — Спасибо за чай, — он встал, пытаясь уйти. Лань Сичэнь, видя такую резкую смену в его настроении, немедленно подорвался следом. — Не пущу, — уж он-то знал, что, чем сильнее смутить его брата, тем дальше тот будет уплотняться в своей раковине. — Так, что случилось? Не будем говорить за меч. — Тогда и за «ветер» не говори, — ворчливо пробормотал Лань Чжань. — Хорошо, — хоть и говорил спокойно, но всё же голос его чуть подскочил. — Как скажешь, не будем. Просто подумал, что тебе интересно будет узнать, что господин Вэй предрасположен к состоянию беседы. «Лучше тебе не знать к каким «состояниям» он «предрасположен», — подумал человек, который во сне активно «разрабатывал» эти состояния. — Меня это не интересует, — как всегда «дружелюбно» ответил Лань Ванцзи и по-особенному отвел взгляд. Лань Сичэнь, зная своего брата на крепкую четверочку, приготовился к тому, что сейчас ему доверят что-то, пусть и в замаскированной форме, что тревожит его брата. Так оно и случилось. Лань Ванцзи, а они уже сели, слегка поджал губы, но вскоре они вновь раскрылись. — Брат, — поза его стала более напряженной, хотя сидеть, подогнав под себя ноги, всегда было напряженным. Но только не для Ланей с их стальными хребтами и линейными осанками. — Ты… видишь сны? Лань Сичэнь был удивлен. — Ну разумеется, — свободно ответил он. — И что, для этого нужно крепко спать? — А что такое? Лань Ванцзи снова замолчал. — Просто… — медленно начал он. — Странные сны мне снятся в последнее время. — И что тебе снится? Не решаясь сказать (да и как бы он смог о «таком» сказать), мялся Лань Ванцзи. — Ну, мне снится с-с… — С? Свод правил? Ванцзи, он так тобою любим, что уже тебе снится? — Нет! — раздраженно ответил Лань Ванцзи. — И ничего он мною не любим! Я вообще о нем не думаю, не говоря уже о том, чтобы любить! Из-за того, что нервничал, Лань Ванцзи превратно истолковывал любые намеки, которые раскрыли бы его тревоги, и Лань Сичэнь, зная о такой черте его характера, невольно напряг воображение. Кажется, кто-то плотно засел в голове Лань Ванцзи… да еще и любовно! «Не может быть, — с мысленным ироническим смешком подумал Лань Сичэнь. — Да нет… ну не может. Ему сейчас и Вэй Усяня хватает, да и… я бы знал, если бы брат к кому-то ходил. Странно, а я-то всё думал, что не пойдет. И куда же мой младший братишка ходит, что так яростно свое влечение отрицает?» Да никуда особо он и не ходил. Оно само к нему пришло, сперва ткнув руками бирку, а потом этими самыми руками ткнув «кое-куда» рукоять кое-чьего меча, не будем показывать пальцами, так как такое испытание даже для меча далеко не курорт. — Л-ладно, — Лань Сичэнь умел быть гибким. Вэй Усянь, собственно, тоже, правда они по-разному понимали эту самую «гибкость». — Тогда что же это за «с»? Соревнования? — Нет. — Стихи? — Нет. — Сакральный смысл бытия? — Нет! Лань Ванцзи раздражался, поскольку, учитывая перечисленное, брат был слишком хорошего о нем мнения. Ну не мог же он сказать, что ему снился голый парень, предлагающий «расширить» территорию, а он, как какой-то зомби, пошел и… расширил, почти. — А-а, — вдруг протянул Лань Сичэнь, из-за чего Лань Ванцзи поднял на него глаза. Лань Сичэнь был очень проницательным человеком, особенно если дело касалось его брата. Но он, как и думал Лань Ванцзи, был лучшего о нем мнения, чем, учитывая новые обстоятельства, должно было быть. «Ссора, — Лань Сичэнь был весьма доволен собой. — Ты всё никак не можешь выкинуть из головы вашу ссору, в которой, а я не сомневаюсь, хотя и обиженная сторона Вэй Усянь, виноват ты…» А вот дядя бы возразил, полностью обвиняя одного лишь Вэй Усяня. Но бывают и вот такие чудеса, когда виноватым оказывается тот, на кого ну ни за что не подумаешь. — Понимаю, — кивнул Лань Сичэнь. Лань Ванцзи задержал дыхание. Неужели… его брат настолько прозорлив? — Тебя мучает совесть из-за той ссоры, да? Так сильно, что он тебе даже снится. «Что?» — было удивился Лань Ванцзи, но хорошо, что лишь подумал, а не открыл рот. — Она тебе является во сне и очень смущает тебя, да? — Угу, — издав грудной звук, Лань Ванцзи даже кивнул. Он инстинктивно вдруг решил наложить на предположение брата реальность и послушать, что тот скажет. — Очень смущает. Я совсем… совсем не знаю, что делать, чтобы это перестало мне сниться. — Это нужно решить в реальности. — Исключено, — ответ был твердым и быстрым. Лань Сичэнь знал, что так и будет. — Ну, в таком случае, если ты не решаешься решить её напрямую с источником… Слова эти не несли в себе никакого скрытого смысла, но для человека, который уже «увяз»… были почти что испытанием. Для его разыгравшегося воображения, разумеется. Источник, источник… вон он, источник проблем, сидящий голым на камнях у источника и зовущий нырнуть в «неизведанные глубины» как чертовая русалка. — То попробуй взять пример со своего сна. — В смысле? — не понял Лань Ванцзи. — В смысле, сам возьми всё в руки. Взгляд Лань Чжаня стал чуть больше. — Проецируй проблему, будучи в осознанном состоянии, — объяснил Лань Сичэнь. — Вот то, что тебе сниться… проиграй это как сценку, только с самим собой. — С собой? — тихо уточнил Лань Ванцзи. — Да, — кивнул Лань Сичэнь. — Это, знаешь… как торг с совестью. Переиграй ситуацию только с собой, возьми момент, который глубже всего забрался, и переживи его наедине с собой, а его визуальное составляющее возьми за ориентир. — В смысле… держать образ перед глазами? — Да! — Лань Сичэнь не был бы так радостен, если бы понимал «что» советует человеку, который именно «так» его совет и понял. — Просто держи перед глазами, используя себя как игрока. Переиграй несколько раз, постепенно сознание привыкнет и уживется с этим. — То есть, ты говоришь… то вместо того, чтобы сопротивляться, нужно… поддаться? Переиграть? — Ну да. Не источником же, его держи просто как ориентир. Играй с собой. Лань Чжань снова закрыл глаза, но в этот раз брови его поднялись. Слова брата хоть и снимали с него эту «тяжелую» цепь, но когда Лань Ванцзи понял, что же это будет за торг и как нужно поддакнуть «кое-чему», чтобы оно успокоилось и не проталкивалось в его сны… стало по-хорошему плохо. — Ты правда думаешь, что это сработает? — слегка неловко спросил Лань Ванцзи. — Конечно! — Сичэнь, чувствуя вселенскую радость от того, что его упрямый брат решился-таки прислушаться к доброму совету, чуть не заплясал победный танец в своем белом ханьфу. — Тебе однозначно станет легче, да и мужества наберешься. О, бедный Нефрит, головушка твоя ясная. Потому что у Второго она была ой какая неясная, и эта неясность, увы, распространялась и на твои слова, старший брат. Ты-то, ягня душевное, к разговору речь сводил, чтобы младший братец порепетировал прежние конфликты, обнаружил в них свои промахи, сделал бы выводы и… добровольно пошел бы сдаваться в плен Вэй Усяню, но зато с открытым сердцем и открытым, эм… желанием на «задружиться», так сказать. Эх, сколько бы этот мир потерял манг в сюжете глав эдак на триста, если бы главные персонажи просто вовремя поговорили! И к этому же вел Лань Сичэнь, мечтая, чтобы у его невинного (уже нет, мозгами так точно) брата появился друг, который бы его понимал, который был бы левым сапогом к его правому (аллегория на доставляющего проблемы человека, у которого две левых ноги и руки; а Лань Чжань-то был правшой, ему просто судьба… быть справа и «действовать» правой рукой) и который стал бы ему утешением. Знал бы он, бедненький, в какое время суток Лань Чжаню та-а-ак нужно было это утешение… Зато сам Лань Ванцзи пока лишь смутно догадывался, что Вэй Усяню вообще пофиг — день или ночь, лишь бы, кхм… утешали. Ну, он очень смутно об этом догадывался, и этот вот туманчик сомнений был как бы защитной пленочкой, за которой уже было осознание, что Вэй Усянь хочет в любом месте и в любое время… но не с ним. От этого Лань Чжань был готов сжевать собственные губы, и даже венка запульсировала на его лбу, когда он вспомнил с «кем» же Вэй Усянь хочет… А, нет, не хочет — он уже это сделал! Короче, вырвать этот сорняк из разума (Лань Чжань, братан, расслабься, этот сорняк уже пустил корни в твои штаны, как оттуда вырывать будешь?:) требовалось вот просто немедленно, и пока старший брат вел его к разговору, Лань Ванцзи — ох уж этот испорченный владелец такого же «испорченного» меча — вел себя совершенно к другому. Помним о сорняках в штанах? В мозгу ковыряться не так приятно, и срывать сорняки там было делом ну совсем неблагородным… как жевать постную гречку без соли. Другое дело, заручившись поддержкой брата, пойти на торг с совестью куда более приятным путем, который зудел Лань Чжаню еще с того момента, как он впервые проснулся со стояком, в то время как последним, с кем он общался перед сном, был… ну да, а кто же еще?) Наш пострел везде поспел, и в тот вечер халат на нем был спальный, и вот захотелось этим двум левым ногам поискать Лань Чжаня. А вели-то эти ноги к Лань Чжаню, ой как вели! Как магнитом притягивались, просто парад планет вокруг одного ясного солнышка. Но пока ясное солнышко неправильно понимало брата, ход действий начал меняться, и вместо того, чтобы взять в руки самоконтроль и гордость (ну да, это была просто неразменная монета, самая дорогая в духовном кошельке Лань Ванцзи… ну, была) Лань Чжань, в лучших традициях зожников, решил чуть-чуть ослабить удила, чтобы, как он сам оправдываться, не сойти с ума. И именно поэтому вместо того, чтобы проделать работу над ошибками и поговорить, Лань Ванцзи решил ослабить не удила гордости и обиды, не-е-ет. Лань Чжань… решил заняться тем, от чего силой воли уводил себя так долго, как только мог, пока старший брат, сам того не ведая, дал этому дракону на цепи дополнительные звенья, чтобы сделать эту цепь чутка «длиннее», ну, вы поняли… длиннее, толще… тверже. Короче: дабы набраться «опыта» и противостоять чарам Вэй Усяня, который достал его даже во сне (хотя никто не был против, а Лань Чжань так вообще активно участвовал в этом), Лань Ванцзи решил… заняться мастурбацией.